Андрей Десницкий - Здесь издалека (сборник)

• Название: Здесь издалека (сборник)
• Автор: Андрей Десницкий
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013

В этот сборник включены десять рассказов современного российского писателя, публициста и ученого Андрея Десницкого. Это жизни наших современников: возвращение в город у моря, где ты был счастлив в юности, или встреча в московском метро российского офицера с чеченкой, когда обоим кажется, что видят они друг друга в первый раз. А еще это размышления о том, что произошло и что могло бы произойти в российской истории двадцатого века.

---

С ними нельзя по-хорошему, я же говорю, нельзя. Вон тот доктор, чудак, приезжал раз за разом на войну — спасать детей, говорил. Но если они сами подставляют своих детей под удар — как их спасешь? Если они оборудуют в доме огневую точку, как смеют они жаловаться, что потом весь квартал сносят «точечным ударом», а заодно и пару соседних — ну такие уж у нас «точечные». Вот и ракета хоть и называется «точка», а все же это не скальпель, дорогой доктор, никакой не скальпель. Ключ на старт — есть ключ на старт — пуск — есть пуск — в уши врывается вой, и больше по губам оператора читаешь, чем слышишь: «ракета пошла». Да вижу, что пошла, слепой тут увидит.

И остается только надеяться, что никто там наверху не напутал с координатами — ни спутники на своей высокой орбите, ни агентура, продающая секреты оптом и нашим, и вашим. А уж гироскопы-то не подведут, и ляжет она в ту самую точку на карте, и хорошо бы в этой точке и вправду был бункер, или дот, или что у них еще бывает. А кто рядом, кто не спрятался — я не виноват. Было как-то, продвинулась линия, съездили посмотреть — как отработали. А что увидишь? Обгорелая яма, да ломаный бетон, да саманная труха, ни мертвых, ни живых. Кого там накрыло — расскажут нам только журналисты, если очень им будет нужна сенсация. Может, не только база, может, были рядом и дети, живой щит, приманка для журналистов. Выигрыш в любом случае: накроем — будут репортажи о зверствах федералов, не накроем — совсем хорошо.

Доктора того, рассказывали, потом захватили какие-то индейцы. Просили выкуп, но кто же за него заплатит, за чудака? В общем, нашли его труп где-то в горах. Вот и делай им после этого добро. Я убивал их, доктор, что ты мне на это скажешь? Я убивал людей. Я даже не видел их. Наверное, и таких, как эта, напротив. Они все на одно лицо, они все… Убивал. И что мне теперь делать, доктор?

Вон то селение, какой-то очередной «Юрт», и не запомнишь их названий. Колонна же просто шла мимо, никто не собирался их трогать. А чехи обстреляли колонну с тыла. Нужен нам ваш юрт как корове седло — а огневую точку в тылу оставлять нельзя, это азбука. В общем, без зачистки не обошлось. Доктор, доктор, кровью своих детей они покупали тактическую передышку — пока колонна разворачивалась, пока спешились, пока прочесали селение, бандиты решали кое-какие задачи по передислокации. Кого ты вытаскивал, доктор?

Пуля летит доля секунды, а детское тело исковеркано навсегда. Сколько же наших осталось лежать без могил вдоль железных дорог… Сколько похоронено в Казахстане… Сколько исчезло в эти две войны, и нет концов. А мы остаемся. Мы выживаем. Мы стоим на своей земле. И значит, мой народ прав. Я навсегда запомнила глаза Заура, когда его принимал на руки тот офицер. Он смотрел с такой болью — и все же с надеждой. Мы выживем, мама, говорили глаза, и ты поздравишь меня на моей свадьбе, ты будешь качать внуков, все будет хорошо. Его погрузили в боевую машину, и я испугалась, что больше никогда его не увижу живым. Увидела. Спасибо тем добрым людям, которые среди крови и грязи спасли жизнь ребенка. Спасибо доктору, спасибо этим военным, они сразу взяли его к своим раненым и довезли. Все-таки довезли.

Или тот пацаненок… Как смотрела его мать, как протягивала его нам: глядите, мол, что вы сделали! Дура, хотел я сказать, ты посмотри, откуда стреляли, это же не наша пуля. Тем более, мы сами не пехота, автоматы — не наше оружие. И вообще, не стреляли бы в нас — не стреляли бы мы. Не приходили бы от вас к нам все годы вашей «суверенности» — не пришли бы к вам и мы.

Я не стал тогда ничего этого говорить — бесполезно. Просто позвал Леонтьева, приказал доставить мальца в госпиталь — все равно надо было везти двоих с нашей батареи, одного зацепило прошлой ночью из подствольника, второй обожрался чем-то, из сортира не вылезал. Но эти-то могли подождать, а с мальцом, конечно, было плохо. Надеюсь, привезли его вовремя — проникающее в брюшную полость, это не шутки.

Потом передали, что все же сдали его по назначению. А подробности рассказывать некому: на обратном пути налетели на фугас, Леонтьев двухсотый, а с ним прапорщик какой-то был, не наш — без ступни остался… Нет, делай им после этого добро, а? А все-таки, все-таки… вспоминаю иногда глаза того парнишки. Хорошо бы он остался в живых. Хорошо бы. Слишком много было бессмысленной крови, никаким антидепрессантом не зальешь.

Они вышли на одной станции, но в разные двери — не сговариваясь, поднялись, разошлись, не оглянулись. Они так и не вспомнили о прежней своей встрече — тогда все было другое, у них на руках был раненный ребенок, им было не до того, чтобы запоминать лица.

Тихое и безмолвное житие

Они уже намаялись в электричке, и так радостно было выпорхнуть на заснеженный перрон, вдохнуть холодного воздуха, сразу захотелось шалить и смеяться.

— Таська, дай я тебя поцелую!

— Ага, у некоторых только одно на уме, — с притворной обидой сказала она, но развернулась к нему, сочно впечатала поцелуй, на несколько секунд короче, чем хотелось, а потом сделала строгое лицо:

— Ну все, все, Денис. Хватит. Будем серьезными. Молодой человек едет знакомиться с родителями барышни. Теперь нам на автобус. Тут тебе не Москва, тут все иначе.

И в самом деле, ее бежевая потертая шубка почти светилась среди тяжелых пальто, пуховых деревенских платков, китайских нейлоновых курток.

— Ну Таська!

— Хватит, хватит, потом. На автобус опоздаем! Батюшка заругает, — хихикнула она и снова надела серьезную-серьезную маску. Игра, или на самом деле так?

Нравилось Денису сочно перекатывать во рту ее имя. Ему она сразу так и запомнилась — именем. Не Таня и не Ася — Тася, новое, незнакомое, чудное. Когда на той вечеринке к нему шагнула девушка с каштановой косой и сказала «Таисия» — словно протянула на ладони хрустальный шар, внутри которого клубилось что-то синее, неземное. Он сперва не понял: «таись, и я…» Кажется, тогда так и переспросил: «и что?» Девушка в ответ рассмеялась: «И ничего! Таисией меня зовут, Тасей». «А я Дэн», — растерянно отозвался он, — «ну, полностью Денис». «Денис? Дэн…» — она распробовала кончиком языка эти слова, как новое блюдо из чужих краев. И больше никогда не называла его Дэном, только — Денис.

Тогда они еще только познакомились. Он не пошел ее провожать, был кто-то другой. Роман начался позже, с другой вечеринки. В круговерти лиц и бутылок он снова выхватил этот хрустальный шар, подсел к ней, начали разговор как будто от нечего делать — и вдруг стали говорить, говорить, говорить… Оказалось, что оба как раз тогда читали «Хроники заводной птицы» Мураками, и оба, насладившись кусочком, оставляли книгу на пару дней, чтобы переварить проглоченный кусочек и успеть соскучиться.

Она начали встречаться — и во время этих свиданий открывалось все больше вещей, на которые смотрели одними и теми же глазами. Они бродили по Москве или сидели в его однокомнатной квартире, доставшейся в наследство от деда, и говорили, говорили, говорили… Иногда целовались, но — не более. Тася позволяла какую-то долю объятий, достаточно невинных. Они могли прижиматься друг к другу телами, но если его рука мягко сползала с плеч, чтобы исследовать ее тело — она так же мягко отстранялась. И было в этом, как и в имени, что-то старомодное, притягательное, когда для тысячи других девчонок постель с третьего свидания — без проблем.

А потом начинал клубиться синий туман в хрустальном шаре, и Тася пропадала на неделю или две. Нет, речь не шла о поездках к родителям, довольно редким и всегда непродолжительным, или о маленьком путешествии в ее студенческие каникулы (они никогда не ездили вместе, только мечтали о таком — ведь у Дениса была работа). Тася оставалась в Москве, брала трубку, получала эсемески и имейлы, даже порой отвечала на них, но как-то рассеянно, и после пары нелепых и скоротечных обид Денис понял: лучше ее в такие моменты не трогать. Потом она звонила сама: «Дениска, я соскучилась! Чего не звонил?»

Бесполезно было объяснять, что звонил только вчера, и даже застал дома, но — не вышло поговорить. И он отвечал: «И я ужасно соскучился, Таська, давай… давай сегодня вечером… а просто погуляем по Красной площади?» Она только смеялась в ответ, значит свидание было назначено. Чем нелепее место, тем лучше. Клубящийся шар нырял в сырой воздух московской зимы, в котором можно было гулять и целоваться. А главное — говорить.

Так они узнавали друг друга. Единственный сын из интеллигентской семьи, замкнутый, неловкий, как он сам думал о себе, менеджер по продажам в одной из бесчисленных мелких торговых фирм — и студентка филфака МГУ, дочь священника из деревни во Владимирской области. Четвертый ребенок из пяти, и у всех такие же странные и звучные имена: Глафира, Пелагея, Серафим и Давид.

— По святцам, что ли, называли вас родители? — предположил Денис, когда услышал эти имена.