Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

• Название: Доктор Лерн, полубог
• Автор: Морис Ренар
• Издательство: Salamandra P.V.V.
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014

Роман классика французской фантастической и научно-фантастической литературы Мориса Ренара (1875–1939) «Доктор Лерн, полубог» — история обыкновенного буржуа, поневоле вовлеченного в чудовищные эксперименты безумного профессора… и в эротический омут. В этой книге, посвященной Г. Уэллсу, Ренар — по выражению одного из критиков — «начинает там, где «Остров доктора Моро» заканчивается».

Русский перевод романа М. Ренара «Доктор Лерн, полубог» (1908) был впервые издан М. Г. Корнфельдом в Петербурге в 1912 году в серии «Библиотека «Синего журнала»». Книга публикуется по этому изданию в новой орфографии, с исправлением опечаток, некоторых устаревших особенностей правописания и пунктуации и ряда устаревших оборотов. Известная переводческая небрежность также потребовала определенной редактуры текста, которую мы постарались свести к минимуму. Часть фразы «Несмотря на то, что эта операция…» (с. 101), выпущенная по оплошности наборщика в оригинальном издании, восстановлена по смыслу

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.

---

Эта мысль преследовала меня во время всей моей прогулки по парку. Поле снова казалось мне лужком, а павильон, в котором жил Минотавр, напомнил мне только Бриарея. Я обошел парк кругом вдоль по ограничивавшим поместье скалам. Небо так низко нависло, что казалось потолком из сероватой ваты, наложенным на окрестные вершины. При этом интимном внутреннем зимнем освещении, статуи, лишенные своих зеленых покрышек, обнаруживали испорченный временем и дождями бетон своих пьедесталов. Все они были более или менее попорчены, одни с разбитыми курносыми носами, другие с обломанными подбородками. У одной — от вытянутой в изящном жесте руки, в которой она должна была держать амфору, остался только металлический стержень, на котором эта рука держалась… Они будут продолжать свое существование в одиночестве… Начиналось что-то дикое и нелюдимое, о чем можно было только смутно догадываться по еле заметным признакам. На крыше киоска ястреб точил свой клюв о стержень флюгарки. По пастбищу, не торопясь, мелкими шажками пробежала куница…

Я не находил в себе достаточной силы, чтобы уехать: я снова вошел в замок, потом вернулся в парк. Я растроганно слушал, как раздается звук моих шагов и звенит по паркету опустевших комнат и шуршит в густой листве, покрывавшей толстым слоем землю парка. С минуты на минуту тишина делалась все глубже. Мне казалось, что я испытываю чисто физическое затруднение, нарушая ее. Чувствовалось, что скоро она воцарится здесь полновластной хозяйкой, и, когда я остановился посреди лужайки, она попробовала испытать на мне свои чары.

Там, в середине людского цирка и в центре клуба видений, я долго мечтал. На мой молчаливый призыв явились и закружились вокруг меня в дьявольском хороводе фигуры из далекого прошлого и вчерашних происшествий, одни фантастические, другие настоящие — явления из мира сказок и из настоящей жизни; они носились вокруг меня в каком-то бешеном вихре и превращали лужайку в калейдоскоп воспоминаний, в котором вертелось все мое прошлое.

Но нужно же было, наконец, уезжать и предоставить Фон-валь в полную власть плющу и паукам.

Перед сараем нетерпеливо прохаживалась Эмма, наряженная вороньим пугалом. Я открыл двери. Автомобиль стоял вкось сарая, в самой глубине его. Я не видел его после несчастья с Лерном и даже, насколько помнится, не убрал его на место. Я решил, что помощники из немного запоздалой любезности поставили его в сарай.

Несмотря на мою небрежность, мотор захрапел, как только я пустил в ход электричество. Тогда я вывел автомобиль до полукруглой аллеи, находящейся у въезда в Фонваль, и закрыл за собой скрипучие ворота, эмблему стольких тяжелых воспоминаний. Ну, слава Богу, кончена ужасная история с Клоцем. Но пришел конец и воспоминаниям моей юности… Я вообразил, что сохрани я Фонваль за собой, и воспоминания юности не исчезнут…

— Мы остановимся по дороге у нотариуса в Грей, — сказал я Эмме, — я отказываюсь от продажи Фонваля и поручу только сдать его в наем.

Мы выехали. Я направился по прямой дороге. Горы по бокам становились все ниже. Эмма болтала о чем-то.

Автомобиль сначала шел средним ходом довольно плавно. Но все же я уже сожалел, что так невнимательно отнесся к нему. Он стал то замедлять ход, то внезапно бросаться вперед, так что вскоре мы стали двигаться вперед какими-то резкими прыжками и бросками.

Я уже говорил, что мой автомобиль являлся триумфом автоматизма: на нем было самое минимальное количество педалей и ручек. Но этот же автоматизм представлял и серьезное неудобство: машину нужно было непременно тщательно выверять перед употреблением, потому что, раз пущенная в ход, она не поддается исправлениям на ходу, а все, что можно сделать, это только увеличить или уменьшить быстроту ее передвижения.

Перспектива продолжительной остановки мне не улыбалась.

А машина продолжала свой скачкообразный ход, и я не мог удержаться от смеха. Этот способ передвижения напомнил мне в шутовском виде манеру прогуливаться Клоца-Лерна, с которым я гулял по этой же дороге, и капризную медленность его походки, то замедленной до полной остановки, то заставляющей нас мчаться карьером вперед. Надеясь, что порча механизма временная, я мирился с капризами хода автомобиля и старался по звуку работающего мотора определить, какая из его частей не в порядке. Я склонен был приписать внезапные замедления хода, часто доходившие до того, что мы в течении целой секунды не двигались с места, избытку масла. Мое нелепое сравнение меня страшно смешило, и я не мог удержаться, чтобы не сказать:

— Совсем как эта каналья-профессор; это курьезно!

— Что случилось? — спросила Эмма. — У тебя неспокойный вид.

— У меня?.. Вот пустяки!..

Странная вещь: этот вопрос меня расстроил. А я-то был убежден, что у меня в высшей степени спокойное выражение лица. Какая же могла быть причина для моего беспокойства? Мне просто было неприятно; я, конечно, интересовался, какой из органов этого «большого зверя», как его называл профессор, был не в порядке и, не находя никакого объяснения, я уже собирался остановиться, я… ну, словом, мне было очень неприятно, вот и все! Напрасно я прислушивался своими, все же, как-никак, опытными ушами к звукам заглушенных взрывов, дребезжанию, глухим ударам: я не слышал ни одного характерного при порче цепей, предохранительных клапанов, шатунов звука.

— Держу пари, что это цепь скользит, — сказал я громко. — Ведь мотор в полном порядке…

Тут Эмма сказала:

— Николай, посмотри-ка! Разве эта штучка должна двигаться?

— Ну что же, разве я не оказался прав?

Она показала на цепную педаль, которая двигалась совершенно самостоятельно, соответственно прыжкам машины. Вот в чем повреждение!.. Пока я внимательно смотрел на педаль, она низко опустилась и заторможенный автомобиль остановился. Только что я собирался слезть с него, как он резким движением пошел дальше. Педаль заняла свое прежнее место.

Меня охватило известного рода беспокойство. Конечно, нет ничего неприятнее испорченной машины, но я не помнил случая, чтобы порча механизма приводила меня в такое дурное настроение…

Вдруг сирена принялась рычать без того, чтобы я к ней прикоснулся…

Я почувствовал непреодолимое желание сказать что-нибудь: молчание удваивало мой ужас.

— Машина испортилась вконец, — заявил я, стараясь говорить развязным тоном. — Мы не доедем раньше поздней ночи, моя бедная Эмма.

— Не лучше ли попытаться исправить ее тут же на месте, сейчас?

— Нет! Я предпочитаю ехать дальше… Если останавливаешься, никогда нельзя быть уверенным, что удастся потом тронуться с места… Починить ее всегда успеем… Может быть, она как-нибудь сама придет в порядок…

Но сирена заглушила мой слабый, колеблющийся голос своим ужасным ревом. И от ужаса мои пальцы впились в рулевое колесо, потому что звук сирены вдруг понизился, превратился в долгую певучую ноту, которая делалась все ритмичнее, меняла тон… и я чувствовал, что она сейчас перейдет в этот мотив… знакомый мне мотив марша… (А может быть, в конце концов, я сам вызвал его — этот мотив в своей памяти…) Мотив делался все более похожим, и после некоторого колебания, свойственного всякому певцу, пробующему свой голос, автомобиль затянул его своим медным горлом.

Это был мотив: «Рум фил дум».

При звуках этой немецкой песни в мой мозг нахлынул вихрь подозрений. У меня получилось впечатление новой фантастической, таинственной, чудовищной выходки Кло-ца. Меня охватил ужас. Я хотел прекратить доступ бензина, — ручка не поддавалась моим усилиям; пустить в ход ножной тормоз — он сопротивлялся; ручной тормоз точно так же отказывался служить. Какая-то не поддающаяся никаким усилиям воля держала их в своем подчинении. Я бросил руль и схватился обеими руками за дьявольский тормоз — с таким же успехом. Только сирена как-то иронически завыла и умолкла после этого выражения насмешки.

Моя спутница расхохоталась и сказала:

— Вот так смешная труба!

Мне было далеко не до смеха. Мои мысли неслись, как в водовороте, и мой рассудок отказывался верить выводам моих рассуждений.

Разве этот металлический автомобиль, при постройке которого не было употреблено ни кусочка дерева, резины и кожи, ни одна частица которого никогда не была частью живого существа, не был «организованным телом, которое до этого никогда не существовало»? Разве этот автоматический механизм не был снабжен рефлексами, но совершенно лишен разума? Разве, в конце концов, он не был единственным телом, согласно теории записной книжечки, которое может вместить душу целиком без остатка? То вместилище, которое профессор, не подумав как следует, объявил несуществующим?

В момент своей кажущейся смерти Клоц-Лерн, вероятно, производил над автомобилем опыт, аналогичный тому, который он произвел над тополем; но в своей развившейся за последние недели рассеянности он не предвидел, что (печально окончившаяся непоследовательность) его душа перейдет целиком в это пустое помещение, и что как только душевный отросток будет разрушен, его человеческая оболочка превратится в труп, возвратиться в который ему помешают законы его же открытия…