Василий Голышкин - «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы

• Название: «Журавли» и «цапли». Повести и рассказы
• Автор: Василий Голышкин
• Издательство: Московский рабочий
• Жанр: Детская проза
• Год: 1976

Василий Семенович Голышкин известен читателям по книгам «Красные следопыты», «Большая починка», «Улица становится нашей», «Веселый улей». «Журавли» и «цапли» — новая приключенческая повесть детского писателя. В ней автор рассказывает о патриотическом поиске пионеров-юнармейцев, устанавливающих имена героев-партизан Великой Отечественной войны. В книгу также включены повесть «Сын браконьера» и рассказы о долге и подвиге.

---

Для Зойки лужа — праздник. Жаль, ноги искупать нельзя. Мама не разрешает. А если потихоньку?

Под утро, когда все еще спят, Зойка сползает с кровати и наступает ногами на лужу. У-у, какая холодная! Зойка ежится и, как мышь, ныряет под одеяло.

Утром мама говорит:

— Признавайтесь, товарищи, кто из вас ходил по полу?

Папа пожимает плечами и смотрит на Зойку. Зойка оттопыривает нижнюю губу и смотрит на папу. Разве их можно в чем-нибудь заподозрить?

Увы, на маму эти ужимки не производят никакого впечатления. Она стоит на своем:

— Кто ходил по полу?

— Успокойся, — говорит папа, — ноги сами в этом признаются.

Когда пьют чай, Зойка исподтишка поглядывает на двои ноги. Пошутил папа или правду сказал? Неужели они могут ее выдать?

И вдруг ни с того ни с сего Зойка начинает смеяться.

— Что с тобой? — спрашивает мама.

— Секотно.

— Где щекотно?

— Тут! — кричит Зойка. Сбрасывает сандалетки и протягивает маме крашеные ноги.

Вот оно что! Краска подсохла и заставила Зойку смеяться.

Сырые ёжики

Приехал Федя к дедушке в деревню. Сам Федя с папой и мамой в степи живут, а у дедушки — кругом леса.

Раз утром собрался папа уходить.

— Ты куда? — спросил Федя.

— В лес, — сказал папа, — за сыроежками.

Ушел, а Федя задумался: за какими такими сыроежками? Полдня думал: «Ежки… ежки… ежки… Что за ежки? И вдруг его осенило: — Не ежки — ёжки. Оговорился папа. Не за ежками он пошел, а за ёжками, то есть за ёжиками, вот как».

Оттого, что разгадку нашел, Федя рассмеялся даже. Дело на улице было. Ребята к Феде с вопросом:

— Чему радуешься?

— Ёжикам, — сказал Федя.

— Каким ёжикам? — удивились ребята.

— Папиным, — сказал Федя. — Папа сказал, что принесет мне из лесу сырых ёжиков.

Ребята Федю на смех: сырых ёжиков нет.

Нахмурился Федя: много они понимают! Раз папа сказал, значит, есть. Глядь, папа идет. С корзиной. Сверху листья, а под листьями что? Ну ясно, сырые ёжики. Кинулся за папой в дом. Стал в корзине рыться, а там одни грибы. Надул Федя губы. Заревел. От стыда, что ребят обманул. Небось стоят возле дома и ждут, когда он им сырых ёжиков вынесет.

Узнал папа, в чем дело, обнял Федю и к ребятам вывел. И так ребятам сказал:

— Федя в степи вырос и никогда про сыроежки не слыхал. Вот и спутал сыроежки с сырыми ёжиками. Кто хочет, пусть смеется, а кто поймет, смеяться не будет.

Никто и не смеялся, потому что Федя не нарочно солгал, а по незнанию. А ложь по незнанию прощается.

Добрая душа

Добрая душа — это Федя Синичкин. Купит Федя мороженого — один ни за что лакомиться не станет, с кем-нибудь да поделится. Выкатит на улицу велосипед, сам в последнюю очередь катается, а перед ним все кому не лень.

Перед школой Федя в детский сад ходил. И не было в саду мальчика добрее Феди Синичкина. Бывало, принесут на третье виноград, ребята наперебой: «Дай мне…», «Дай мне…» А Федя — нет, получит молча и, если кому невзначай не достанется, тут же свой раздаст: «На тебе… На тебе…»

Наступил Федин год в школу идти. Купили Феде форму, ранец, учебники, карандаши и все прочее. Проводили на первый урок с букетом.

— Придешь в школу — учительнице подаришь, — сказала мама.

Сказать сказала, да, видно, множественное число с единственным перепутала. Пришел Федя в школу, а в школе учительниц видимо-невидимо. Возле каждого класса стоят и все ему, Феде Синичкину, улыбаются. Иной бы растерялся, кому букет цветов подарить? А Федя — добрая душа — нет, не растерялся. Развязал букет и — «На тебе… На тебе… На тебе…». Всех учительниц одарил, а заодно и учителей, хотя и удивился, увидев их в школе. Феде почему-то казалось, что учителей-мужчин на свете вовсе не бывает.

…Эх, ну почему так устроено, что все хорошее в жизни такое маленькое и короткое! Не успел Федя нарадоваться ученью, как «дз-з-з-з…» — и конец урокам. Нахлобучивай фуражку с козырьком, как у скворечника, и шагай домой.

Идет Федя, грустит по школе и одним только утешается, что завтра утром снова там будет. Он-то будет, а другие, те, что в детском саду пока? Их в школу ни за что не пустят. Во-первых, потому, что школьный год не вышел. А во-вторых, в-третьих и в-четвертых, потому, что формы нет, ранца нет, учебников нет и всего прочего. Ладно, школьный год прибавить можно, а где они все остальное возьмут?

Федя Синичкин остановился и стал думать. Для того и остановился, чтобы думать. Стоя всегда лучше думается. Потом пошел. Но совсем не туда, куда раньше шел, — не домой, а в свой прежний детский сад.

Надо ли говорить, как обрадовались ребята своему Феде! Налетели, как пчелы на мед: расскажи да покажи, что в школе было?

А Федя, добрая душа, в ответ:

— Сами увидите, когда в школу пойдете…

Приуныли ребята: когда еще пойдут!

Одним — год, другим — два года, а третьим все три ждать надо. Так и Феде сказали: ждать-то сколько! А Федя в ответ:

— Нисколько! По очереди в школу ходить будем. В моем ученическом.

Снял ранец и — «На тебе». Снял фуражку — «На тебе». Снял курточку — «На тебе». А за курточкой все прочее в ход пошло: «На тебе… На тебе… На тебе…».

— А как же ты? — спросили ребята.

— А я в последнюю очередь в школу ходить буду, — вздохнул Федя.

Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут подоспела воспитательница. Узнала, в чем дело, и все, что Федя ребятам раздарил, Феде же и вернула: все его ученическое имущество. Да еще сердитым голосом выговорила:

— Всякому овощу — свое время.

Так-то оно так, а жаль, что не по-Фединому вышло. Знали бы эти взрослые, как дошкольникам в школу хочется!

Непослушка

Слушайте и не перебивайте. А услышите — никому не рассказывайте.

Жил-был мальчик по имени… Ну имя у него было такое же, как у многих из вас, не в имени дело, а в прозвищах. Да, да, в прозвищах, потому что, в отличие от каждого из вас, мой герой носил целых два прозвища — Непослушка и Конопатый. Нет, нет, вовсе не тот, про которого поется, будто он, конопатый, убил дедушку лопатой. Совсем другой. Во-первых, потому, что мой Конопатый никакого дедушки не убивал. Во-вторых, до самой нынешней весны вовсе и не был конопатым. Рыжим был. Рыжим даже интересно быть. А конопатым, в серую крапинку, не был. И лицо у него было розовое, как заря. Но вот пришла весна, и лицо у Непослушки вдруг стало в серую крапинку, точь-в-точь как птичье яйцо.

Кто там поднимает руку? Опустите. Я знаю, что вы хотите сказать. Что у моего Непослушки высыпали веснушки. Ерунда!

Хотя я сам вначале так думал — весна… веснушки… А потом вдруг узнал, что весна в веснушках моего Непослушки нисколько не виновата. А виновато… птичье яйцо. Как так? А вот так. Слушайте и не перебивайте. А услышите — никому не рассказывайте.

Пошел раз Непослушка по плохому делу в лес. Что? По плохому делу в лес не ходят? Если бы… А кто ж тогда березки по весне ножами буравит? Головастиков в лужицах топчет? Орешник по осени заламывает? Муравьиные городища разоряет? А это те, в ком зло выхода ищет.

Ну ладно, пошел. Идет, хлеб с медом жует. А навстречу дедушка с лукошком.

— Зачем, Непослушка, в лес идешь?

Так ему тот и признался, что за плохим делом… Нет, конечно. Он не без памяти. Помнит, что дома и в школе наказывали: по лесу броди, да лесу не вреди.

— По делу иду, по хорошему.

Усомнился дедушка с лукошком. Чтобы Непослушка в лес по хорошему делу пошел? Не водилось еще за ним такого. Пригрозил:

— Смотри, Непослушка, в лесу птичка-колдунья гнездышко свила и яички выложила — рыжие, в серую крапинку. Не трожь, беды наживешь!

Нашел кого пугать… Непослушку! А он не суеверный. И точно знает, никаких птичек-колдуний на свете не бывает. Как-никак второй класс заканчивает.

Ушел дедушка с лукошком, а Непослушка ему вслед язык высунул и дразнится. А про то и забыл, что только что хлеб с медом ел!

Летела мимо оса. Видит, язык торчит — вкусный, медовый. Почему не полакомиться? Не пропадать же добру. Прицелилась…

Вот, вот, вам смешно, а Непослушке не до смеха было. Он, как осу увидел, закричал не своим голосом и ходу в лес!

Прибежал, отдышался, смотрит, на ком бы злость сорвать? Видит ель, а на лапе у ели гнездышко — спиралькой завитое из стебельков-волокон. Засмеялся со зла: ну и глупая птичка, нашла, где гнездышко свить. Дернул ель за лапу, гнездышко и свалилось. А в гнездышке пять рыжих яичек в серую крапинку. Посмотреть — и то цены нет. Да у Непослушки своя цена: пять щелчков, и все пять всмятку. Набедокурил и рад — никто не видел, никто не слышал, все шито-крыто, ай да он!..

Утром как ни в чем не бывало в школу пришел. Увидели ребята Непослушку и как от огня шарахнулись.

— Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой…