Борис Бернштейн - Старый колодец. Книга воспоминаний

• Название: Старый колодец. Книга воспоминаний
• Автор: Борис Бернштейн
• Издательство: Издательство имени Н. И. Новикова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978–5-87991–075–9

Воспоминания известного искусствоведа Бориса Моисеевича Бернштейна охватывают большой период в жизни нашей страны: от предвоенных лет до начала 90–х годов. Столь же широк и географический диапазон: предвоенная Одесса, послевоенная Польша, Ленинград, Таллинн, Москва. Повествование насыщено эпизодами драматичными и курьезными, но всякий раз за ними проступает исторический фон. Автор рассказывает о своем детстве, об учебе в ЛГУ у видных педагогов, чьи имена сегодня стали легендой, о художественной жизни Эстонии с ее дерзкими «прорывами», о своей преподавательской деятельности и участии в издательских и выставочных проектах. В ряду героев книги — музыкальный педагог Петр Столярский, искусствоведы Николай Пунин, Юрий Овсянников, актер Александр Бениаминов, телеведущий Владимир Ворошилов, литературовед Юрий Лотман, философ Моисей Каган и множество других, менее известных, но не менее колоритных персонажей.

---

Увы, нечто подобное приходится читать и у других авторов: сквозь размашистое письмо просвечивает ничем не обеспеченное презрение к людям тех лет, без отличения жертв от подлецов и палачей.

28

Позднейшее добавление. Около десятка лет миновало с тех пор, как это было написано, — ив России все вернулось на круги своя, только в «другом формате». Последние два слова я беру в кавычки, т. к. широкое употребление слова формат в современном обиходе хотя и затуманивает смысл, но украшает слог. Новый формат — православный. Это еще раз подтверждает церквеобразный характер советской идеологической системы и советизирующий — Российской Православной Церкви (РПЦ). Вот несколько сообщений — наудачу.

«Опера по мотивам „Сказки о попе и работнике его Балде" А. С. Пушкина не понравилась представителю Сыктывкарской и Воркутинской епархии, и Государственный театр оперы и балета Коми отказался от ее постановки. Об этом сообщает „Интерфакс — Религия“ со ссылкой на петербургскую газету „Невское время"».

«Ярославско — Ростовская епархия РПЦ просит запретить установку памятника Ивану Грозному работы Церетели в городе Любим Ярославской области. По мнению архиепископа Кирилла (Наконечного), этот монумент „приведет к появлению в городе большого количества лиц с нестабильной психикой", цитирует письмо священнослужителя газета „Новые известия"» (РПЦ спасет ярославский город от Грозного Церетели. — Lenta.ru, 01.09.2005).

«Необычайно резкую реакцию Русской православной церкви вызвало шуточное празднование дня рождения Бабы — яги в Ярославской области. Как передает РИА „Новости“, клирики назвали именины сказочного персонажа заигрыванием с нечистью и пообещали несчастья тем, кто в них будет участвовать» (Церковь не оставила Бабе — яге ни малейшего шанса. — Lenta.ru, 05.07.2005).

Партийная дама из Смольного передала дело духовного здоровья нации в верные руки. Впрочем, не исключено, что она еще здесь и прилежно посещает ближайший приход.

29

Жена Поскребышева Бронислава Соломоновна была сестрой жены Седова, сына Троцкого. Чего еще можно хотеть! Она провела три года в тюрьме и затем была расстреляна за шпионаж.

30

В 1973 году толстый московский журнал заказал мне статью об эстонских графиках, Алексе Кютте и Кальо Пыллу. Их выставка незадолго до того была в Москве; журнал пожелал на нее откликнуться. Я статью написал. Спустя некоторое время мне позвонил по телефону заведующий редакцией. Он сказал, что статья журналу подходит, но есть одна проблема. Редактор просил узнать, продолжал он, стесняясь, нет ли у меня какого‑нибудь псевдонима, под которым я печатаюсь, скажем, в эстонской прессе. «Поймите меня правильно, — добавил он — специфика нашего журнала такова, что…» Я отвечал, что псевдонима нет, я выступаю с открытым забралом. Статейка появилась под дурацким заголовком, за который я ответственности не несу, но с моей подписью — невзирая на специфику журнала. Назывался специфический журнал так: «Дружба народов». Я вспоминаю эту историю, признаваясь тем самым, что я к столь простым средствам не прибегал. Но я не готов осуждать тех, кто боролся за себя более наступательно.

31

И эта редкая книга есть у меня, вот ее данные: Иеронимус Босх. Москва: Искусство, 1974. Автор текста и составитель альбома Г. Фомин.

32

Разумеется, с наступлением свободы она была издана и в России, в издательстве — наследнике того самого «Совхудожника», где был рассыпан набор его старой книги: Игорь Голомшток. Тоталитарное искусство. М.: Галарт, 1994.

33

Геня Гуткина была человек разносторонне одаренный и по меньшей мере неординарный. Ее жизнеописание, если бы за такое взялся серьезный автор, было бы обречено стать бестселлером. Талантливый искусствовед, наделенный недюжинным художественным чутьем, она безоглядно отдалась опасному, дерзко задуманному и артистически обставленному авантюризму. Она поддерживала художников — диссидентов, переправляла их работы за рубеж, где они странным образом исчезали, заодно за рубеж тайно пересылались другие художественные ценности; работала над этим дружная группа, при участии подкупленных таможенников и иностранных дипломатов второго плана. Ее судебный процесс был шумно разрекламирован и неоднократно показан народу по телевидению — еврейская пружина заговора была для властей слаще мирра и вина. Гуткину осудили на 11 лет заключения, но срок она не отбыла, умерла в лагере. Несколько ярких и точных строк посвятил ей один из лидеров питерского подполья, эмигрировавший в США, Алек Рапопорт, в своей книге «Нонконформизм остается» (СПб.: Издательство ДЕАН, 2003).

34

Лермонтовская цитата появилась тут непроизвольно, но не случайно. Спустя год или два после того, как я осел в Таллинне, туда приезжал профессор Каргер; он вполне издевательски спросил, получил ли я уже звание «заслуженного» — имелось в виду почетное звание заслуженного деятеля искусств или что‑либо в этом роде. Это был «тонкий» намек на то, что я уехал в небольшую республику ради быстрой карьеры. Он не мог не знать, как меня оплевали на факультете, чтобы я — не дай Бог — не претендовал на аспирантское место, как в качестве работы по специальности предложили заведовать избой — читаль- ней в каком‑то колхозе на Украине. Михаил Константинович был серьезным ученым и очень хорошо учил нас, но его человеческие качества вызывали сомнения не только у меня.

35

Дальнейшая судьба этой статьи не лишена интереса. Планируемый сборник, кажется, так и не увидел света, но моя статья исчезла из обозримого пространства еще прежде, чем сборник увял, не родившись. Пропала — и все. Спустя недолгое время, в 1956 году, по случаю 150–летия со дня рождения Иванова, в толстом московском журнале появилась статья моего университетского однокашника — на эту же тему. Буквальных заимствований там не было, но совпадали и привлеченные материалы, и сам ход мысли…

36

В 2001 году в Москве вышел основательный сборник, составленный И. А. Виноградовым: «Александр Иванов в письмах, документах, воспоминаниях» (Издательский дом XXI век — Согласие). Это издание при обилии помещенных в нем материалов могло бы быть в высшей степени полезным, если бы не агрессивная самодержавно — православно — патриотическая интонация и направленность статей и комментариев самого И. А. Виноградова. Новая партийность, негатив старой, не способствует ясности исследовательского зрения.

37

Впрочем, моя критика имела известные последствия — в окончательном варианте введения появились народы, а некоторые формулировки были отредактированы. Скажем, в исходном варианте было ясно сказано, что пока западное искусство — в первые десятилетия XX века — разлагалось и загнивало, русское искусство сохраняло неколебимую верность принципам реализма. В отредактированном тексте эта мысль звучит более, как бы это выразиться, диалектично, вот так: в странах Западной Европы «…в начале XX века появились один за другим фовизм и экспрессионизм, кубизм и абстракционизм, дадаизм и сюрреализм и другие модернистские течения, нанесшие искусству серьезный ущерб. В России же влияние модернистских явлений было не столь значительно; они всегда оставались на втором плане художественной культуры и поэтому не могли расшатать ее прочные реалистические традиции» (История искусства народов СССР. Т. 6. М.: Изобразительное искусство, 1981. С. 15). Все‑таки, хоть и на втором плане, а помянул…

38

Я об этом писал еще на разгоне горбачевской перестройки. Оказывается (нехорошо хвалиться, но перегибать палку стыдливости тоже не следует), в статье было нечто пророческое — ну, не пророческое, а прогностическое. Впрочем, предсказывать было нетрудно, помощь Аполлона не требовалась. См.: Шутовской колпак и фонарь Диогена // Таллинн. 1988. № 5. С. 85–91.

39

Изредка где‑нибудь в Издательстве иностранной литературы находились отважные люди — и тогда появлялись редкие переводы; в 1962 году, например, был издан томик трудов Романа Ингардена — с необходимой идеологической прививкой в виде предисловия. Была даже издана небольшая антология зарубежной эстетики с загадочным названием «Современная книга по эстетике», вышла она с грифом «Для научных библиотек», — это означало, что в продажу выпущена не была и в библиотеках не каждому смертному была доступна. Заодно уж вспомню, что во второй половине восьмидесятых, на заре перестройки, я попал в книжный магазин захолустного городка в Словакии; там, в темном углу, я нашел изданный в Москве сборник переведенных на русский статей дерзкого постпозитивиста Пола Фейерабенда (Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986) — с тем же бессмертным грифом.