Борис Бернштейн - Старый колодец. Книга воспоминаний

• Название: Старый колодец. Книга воспоминаний
• Автор: Борис Бернштейн
• Издательство: Издательство имени Н. И. Новикова
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978–5-87991–075–9

Воспоминания известного искусствоведа Бориса Моисеевича Бернштейна охватывают большой период в жизни нашей страны: от предвоенных лет до начала 90–х годов. Столь же широк и географический диапазон: предвоенная Одесса, послевоенная Польша, Ленинград, Таллинн, Москва. Повествование насыщено эпизодами драматичными и курьезными, но всякий раз за ними проступает исторический фон. Автор рассказывает о своем детстве, об учебе в ЛГУ у видных педагогов, чьи имена сегодня стали легендой, о художественной жизни Эстонии с ее дерзкими «прорывами», о своей преподавательской деятельности и участии в издательских и выставочных проектах. В ряду героев книги — музыкальный педагог Петр Столярский, искусствоведы Николай Пунин, Юрий Овсянников, актер Александр Бениаминов, телеведущий Владимир Ворошилов, литературовед Юрий Лотман, философ Моисей Каган и множество других, менее известных, но не менее колоритных персонажей.

---

55

Вот параллельный пример — из чужих мемуаров: «Сразу по окончании Первой школы я составил текст в несколько строк, синтаксически правильный, но — как мне казалось — совершенно бессмысленный. Инвентарь его лексики состоял из слов типа „система“ и. структура", „экспликация" и „контаминация“, „трансформация“ и. манифестация“, „глобальный" и „универсальный" и т. п. Текст был замыслен как пародия на то, что нередко звучало на занятиях школы, и мне казалось, что его пародийный характер будет очевиден всякому. Я ошибся. Я не учел простого обстоятельства: любому синтаксически правильному тексту, составленному из реальных (т. е. не таких, как в глокой куздре) лексем, можно придать некий смысл. Именно это и сделал Лотман — из деликатности ко мне. Когда я протянул ему (кажется, еще в автобусе, увозящем участников школы) бумажку с текстом, он воспринял мои формулировки всерьез и даже сказал что‑то одобрительное. Разумеется, не потому, что они ему понравились, а не желая меня огорчить» (Успенский В. А. Прогулки с Лотманом и вторичное модели- J рование: http://www.ruthenia.ru/lotman/mem/vl_usp95.html).

56

Системный подход и гуманитарное знание. Л.: Изд — во Ленинградского ун — та, 1991; Mensch‑Kultur‑Kunst. Systemanalytische Untersuchung. Ham- burg‑Eppendorf, 1994. На моем экземпляре первой книги есть авторское посвящение:

Дорогому моему другу и соумышленнику — Борьке — иностранцу — ха- ха! — с любовью и благодарностью за помощь в конструировании этой книги. Ноябрь 1991 г.

Посвятительный смех выдает переходность эпохи — той осенью я эмигрировал из Советского Союза, не подымаясь с собственного дивана: Эстония обрела независимость, а мы с женой — эстонское гражданство. О соумышлении поговорим чуть позже.

57

Почему‑то именно эта книга вызвала величайший гнев хранителей догмы из Академии художеств. С тем же успехом стражи соцреализма могли придираться к другим работам Кагана. Тут они, видимо, нашли материал себе по зубам. История постыдного разноса в Академии художеств с последующей публикацией стенограммы в рептильном журнале «Художник» подробно опи- сана М. С. в его автобиографической книге «О времени и о себе», не буду пересказывать. Упомяну, однако, что в золотые времена перестройки, во второй половине восьмидесятых, его кандидатура была выдвинута в члены — корреспонденты Академии художеств. Мика написал письмо в газету «Советская культура», где мотивировал свой отказ баллотироваться. Аналогичный отказ послал и я — вместе с тремя коллегами из Эстонии; мы тоже имели честь быть представленными к процедуре избрания. Чудо гласности — наши отказы были опубликованы. И, как я узнал чуть позже, в Академии художеств обиделись!

58

О цензурных и редакторских кошмарах написано уже достаточно, хотя тема не полностью исчерпана. Упомяну лишь один эпизод. В тексте для первой, «докапиталистической» части я между прочими ссылался на книгу польского автора 3. Жигульского по истории музеев (Zygulski Zd. Muzea na swiecie. Warszawa, 1982), которая была в моей библиотеке. Ссылка вызвала беспокойство, поскольку недавно отгремели события, которые чуть не привели Польшу к выпадению из социалистического лагеря. У издательского редактора возник серьезный вопрос к Кагану — а что делал этот Жигульский в восьмидесятом году, в разгар бунта «Солидарности»? Не был ли он среди бунтовщиков? Вопрос был переадресован мне, а тут мне попалась польская газета, где упоминался министр культуры Жигульский, — и я сообщил в Ленинград, что этот автор — ныне министр культуры в термидорианском кабинете генерала Ярузельского, так что с ним все в порядке. Позднее, будучи в Польше, я узнал, что автор книги был всего лишь брат министра, хранитель Краковской картинной галереи, но это уже было не так интересно, ссылка осталась. В следующем, «капиталистическом» томе история повторилась.

— Опять ты своих поляков насовал! — звонит мне Мика из Ленинграда. Действительно, там даже две ссылки: все тот же Жигульский да еще один очень дельный специалист по культуре Ренессанса. Ну, про чистоту Жигульского я повторяю все, что мне известно, но про второго я ничего не знаю, вот книжка — и все.

— Он жив? — находчиво спрашивает Мика.

— Увы, — говорю я дискретно, — уже несколько лет как его нет.

Между прочим, виртуальное смертоубийство, которое осталось на нашей совести, ничему не помогло: ссылку убрали. Тем временем я нахожу в каких‑то библиографиях обширную книгу по истории художественного коллекционирования, изданную в США, и загораюсь желанием ее увидеть. В отечественных библиотеках ее нет, но мой американский знакомый любезно предлагает мне помочь. Он ее достает, я в своем провинциальном невежестве прихожу в ужас, что заставил его, видного и очень занятого специалиста по полупроводникам, бегать по букинистическим лавкам и разыскивать старое издание, о чем я ему и пишу с тысячью извинений. На что получаю сердитый ответ, что, мол, никакой беготни, пятнадцать минут у телефона… Теперь—το я знаю, как это делается. Еще до получения книги, находясь в нетерпеливом ожидании, я рассказываю о ней моему коллеге Виллему Рааму.

— Постой, Нильс фон Хольст, Нильс фон Хольст, — повторяет он задумчиво имя автора. — Один Нильс фон Хольст был как бы художественным гауляйтером Прибалтики, уполномоченным Гитлера по вывозу художественных ценностей во время немецкой оккупации…

Я кидаюсь в библиотеку проверять и убеждаюсь, что память Виллема не подвела, все сходится. Тем временем из США приходит отлично изданная книга фон Хольста, с напутственным введением самого Герберта Рида. Разумеется, те сведения, которые есть у Жигульского, нетрудно найти и там. Демон толкает меня под руку, и я вписываю вместо ссылки на Жигульского ссылку на Хольста. Ну, что скажут нам на это редактор и цензура? Ничего, вот он тут: Holst N. von. Creators, collectors and connoisseurs. New York, 1967, в сноске 18 на странице 106. На книжной полке они стоят у меня рядом — подозрительный братский Жигульский и прозеванный цензурой вражеский Хольст.

59

О системном подходе к системному подходу // Каган М. С. Избранные труды. Том I. СПб.: Петрополис, 2006. С. 20.

60

Каган М. С. Введение в историю мировой культуры. Книга вторая. СПб.: Петрополис, 2001. С. 303–304.

61

Сорокин Ю. А. и др. Этнопсихолингвистика. М.: Наука, 1988. С. 10.

62

Спустя года четыре после того, как были написаны эти строки, я познакомился с документами, которые показывают, что угрозы вторжения не было — кремлевские старцы боялись, понимая, что Польша — не Афганистан. Впрочем, оказалось, что Афганистан тоже не сжевать. Ярузельский ввел военное положение, уступив жесткому «морально — политическому» давлению советского руководства, хотя и знал, видимо, что военной интервенции не будет. См., например, документы, опубликованные Вл. Буковским в его книге «Московский процесс» (Париж; М.: «Русская Мысль» — Издательство «МИК», 1996).