Педро Калеро - Философия с шуткой. О великих философах и их учениях

• Название: Философия с шуткой. О великих философах и их учениях
• Автор: Педро Калеро
• Издательство: КоЛибри
• Жанр: Прочий юмор
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-389-00813-7

В своей веселой и при этом глубокой книге испанский ученый и писатель Педро Гонсалес Калеро рассказывает об истории философии, о том, над чем смеялись философы, и о том. как смеялись над ними самими. Он приглашает читателя в увлекательное путешествие ао времени и пространстве, в гости к Диогену, Конфуцию, Вольтеру. Дидро, Расселу, Хайдеггеру и другим мыслителям прошлого. И мы узнаем, отчего жена Сократа вечно пребывала в плохом настроении, что снилось Макиавелли, что думал Кант о браке, кого безжалостно высмеивал Ницше и зачем Витгенштейну вдруг понадобилась кочерга…

---

Кант был большим педантом. Каждый день он вставал, ел и ложился в одно и то же время. И отправлялся на вечернюю прогулку ровно в пять, ни минутой позже, ни минутой раньше (только чтение «Эмиля» Руссо вынудило мыслителя несколько дней подряд пропускать послеобеденный моцион). В Кенигсберге шутили, что по Канту можно сверять часы.

Задний двор философии

В «Критике чистого разума» Кант утверждал, что мы не можем ничего знать наверняка о таких вещах, как Бог или душа, поскольку они лежат за гранью нашего опыта. Такое утверждение подрезало крылья сразу всем теологам и метафизикам. Тем не менее Кант допускал разумную веру и в Бога, и в бессмертие души, и в воздаяние — как за грехи, так и за праведную жизнь. Ницше называл такую двойственность «задним двором философии», через который в нее пытается проникнуть то, что прогнали от парадного входа.

В потемках

Генрих Гейне тоже недоумевал: какого дьявола Канту понадобилось разрушать традиционную систему доказательств существования Бога, чтобы потом безапелляционно постулировать его в более поздних сочинениях. Возможно, он просто хотел показать читателям, что жизнь без Бога невыносима? Но ведь это, замечает Гейне, все равно что разбить на улице все фонари, а затем созвать соседей и прочесть им убедительную лекцию о значении городского освещения в темное время суток.

Последняя буква алфавита

Иоганн Готлиб Фихте был приверженцем философии идеализма и полагал, что «нет реальности вне человеческого «я». Мир вокруг нас существует до тех пор, пока мы его воспринимаем.

В своих работах Фихте разъяснял, что «я», которое создает мир, не равно простому человеческому «я» каждого из нас, и путать их нельзя. А не спутать, добавлю от себя, практически невозможно.

Как-то Фихте в очередной раз принялся доказывать, что это он создал мир. Выслушав его доводы, один из присутствовавших спросил философа: «А что по этому поводу думает ваша жена?»

Страшнее врагов

Молодой Фихте, в юности преданный кантианец, решился послать кумиру свою «Критику всяческого откровения». Канту книга понравилась, и он с легким сердцем рекомендовал ее знакомому издателю. «Критику…» опубликовали, но анонимно. Изложенные в ней идеи были стопроцентно кантианскими, вот читатели и подумали, что автор — сам Кант. Когда все выяснилось, Фихте в тот же час сделался знаменитым.

Более поздний труд философа, «Основа общего наукоучения» («Научная доктрина»), сочли своеобразной данью уважения идеям Канта. Однако эта самая доктрина была насквозь метафизической и к философии кенигсбергского мудреца не имела никакого отношения. Канту пришлось издать «Полемические суждения о «Научной доктрине», чтобы откреститься от взглядов Фихте и других молодых философов, которые клялись именем великого учителя на словах, предавая его учение на деле. В связи с ними он припомнил старинную итальянскую пословицу: «Господи, избавь нас от друзей, а с врагами мы уж как-нибудь сами разберемся».

Теория сознания

Читая книги о теории познания, главное — не заснуть от скуки. В первую очередь это касается «Критики чистого разума» Канта и «Опыта о чело веческом разуме» Джона Локка. Это над ними потешался Амброз Бирс, когда давал определение способности к пониманию в «Словаре Сатаны»: «Секреция мозга, позволяющая индивиду, обладающему ею, отличить дом от лошади, при условии, что у дома есть крыша. Ее характер и законы с предель ной ясностью описаны Локком, сидевшим верхоу на доме, и Кантом, который жил в лошади».

Собачья религия

Провозвестник немецкого романтизма Фридрих Шлейермахер был очень набожным человеком. Испытав на себе мощное влияние кантианской философии, он тем не менее, соглашался со своим учителем далеко не во всем.

Ярый противник рационализма, Шлейермахер не терпел, когда о религии пытались судить с точки зрения логики и здравого смысла. Он считал, что вера основана на добровольном подчинении человека высшей силе, универсальной и вечной. Гегель замечал по этому поводу:

— Если вера основана на добровольном подчинении высшей силе, то самые набожные существа на свете — собаки.

Когда все кошки серы

Если речь заходит о немецком идеализме, мы сразу вспоминаем знаменитую троицу: Шеллинга, Гегеля и Фихте. В молодости Гегель и Шеллинг были друзьями, но рассорились на почве понимания Абсолюта. Для Шеллинга Абсолют — это первоначальное единство мира, существовавшее до всяких последующих разделений. Услышав такое определение, Гегель с ухмылкой проговорил: «Это когда все коровы черные». Мы в таких случаях говорим: «Ночью, когда все кошки серы».

Как опровергнуть пулемет

Гегель проповедовал диалектический идеализм и считал противоречия двигателями мышления. Идеалист до мозга костей, он отрицал существование реальности вне человеческой мысли и считал, что мир существует и развивается благодаря разрешению противоречий в нашем сознании. Дистанцию между мыслью и реальностью Гегель просто-напросто упразднил. Однако, как замечает известный немецкий историк науки Х.Й. Штериг, цитируя выдающегося мыслителя XX века Эрнста Юнгера, «аргумент можно опровергнуть, а пулемет — нельзя».

Примерно о том же, но другими словами, говорил испанский поэт и драматург Хосе Бергамин: «Противоречие можно разрешить словами, а в противостоянии понадобятся кулаки».

Кощунственная шутка

Гегель симпатизировал протестантизму, а о католической церкви порой отзывался весьма непочтительно. Одну из его богохульных шуток пересказал современный немецкий философ и писатель Рюдигер Сафрански. Всем известно, что в таинстве причастия хлеб и вино означают плоть и кровь Христову. Так что же, спрашивал Гегель, если мышь сгрызет кусок облатки, ее надо считать христианкой?

Непонятые

Сложность Гегеля давно стала притчей во языцех. Вот, пожалуй, самый ясный и простой для понимания фрагмент из пролога «Феноменологии духа»: «Однако именно в том, что сознание вообще знает о предмете, уже имеется налицо различие, состоящее в том, что для него нечто есть в-себе, а некоторый другой момент есть знание или бытие предмета для сознания. На этом различении, которое имеется налицо, основывается проверка. Если в этом сравнении одно не соответствует другому, то, по-видимому, сознание должно изменить свое знание, дабы оно согласовалось с предметом; но с изменением знания для него фактически изменяется и сам предмет, так как наличное знание по существу было знанием о предмете; вместе с знанием и предмет становится иным, ибо он по существу принадлежал этому знанию. Тем самым для сознания выясняется то, что прежде было дано ему как в-себе, не есть в себе или что оно было в себе только для него».

Для меня: без комментариев. Как для вас, решайте сами.

Шопенгауэр называл подобные умствования издевательством над философией, напыщенной галиматьей, нагромождением бессмыслицы, бредом душевнобольного. Он посвятил Гегелю немало теплых строк в своем сборнике эссе «Парерга и паралипомена». Например, такие: «Если вы хотите превратить юношу в посредственность, неспособную мыслить, лучшее средство — чтение Гегеля. Ибо, погрузившись один раз в чудовищную трясину пустых слов и абсурдных построений, молодой ум навсегда утратит вкус к размышлению. Чтобы охладить пыл ученика, подающего чересчур большие надежды, наставнику следует заставить его изучать Гегеля до полного изнеможения».

Шеллинг (тоже, между прочим, не самый простой автор) считал темноту слога своеобразной философской модой своего времени: «Для иных из нас сложность высказывания сделалась показателем мастерства».

Гейне с удивлением замечал, что, общаясь друг с другом, философы часто жаловались на непонимание публики. Последними словами Гегеля были: «Лишь один человек понимал меня, да и тот — не до конца».

Маркс (поставивший гегельянство на рельсы материализма, отчего сам Гегель едва ли пришел бы в восторг) немного переиначил эту легенду. По его мнению, последние слова философа должны были звучать так: «Лишь один человек понимал меня, но его не понимал я».

Философия ДЛЯ фортепиано и скрипки

Поначалу все считали Гегеля кем-то вроде эпи гона Шеллинга, да он и сам не скрывал, что идеи старшего друга чрезвычайно сильно повлияли на его творчество. Однако это не помешало фило софу допустить в своей «Феноменологии духа» пару довольно острых шпилек в адрес Шеллинга. Тот конечно, пришел в ярость, заявил, что Гегель обязан ему буквально всем, обвинил товарища в плагиате и обозвал кукушонком: известно, что кукушка имеет обыкновение откладывать яйца в чужие гнезда.

По мнению Шеллинга, Гегель ловко пересказал его мысли своими словами, начисто лишив их первоначального смысла, а это все равно что «переписать скрипичный концерт для фортепиано».