Вениамин Рудов - Последний зов

• Название: Последний зов
• Автор: Вениамин Рудов
• Жанр: История

---

- Дядя, можно мне это? - спросил мальчик, остановившись напротив.

- Что "это"?

- Из чайника.

- Квасу?

- Одну капельку, дядя. Я только капельку. Не бойтесь, всю не выпью. Там вода, а не квас. Я знаю. Квас был вчера, дядя. Можно?

- Пей, Зяблик, пей сколько хочешь...

Мальчишка жадно глотал, торопясь, разливал драгоценную влагу. У него булькало в горлышке. А рядом каурая со свистом всасывала в себя холодную речную воду, отфыркиваясь и брызгая во все стороны. И еще, слышно, бежали к реке, топали сапожищами люди - всем некогда. И самому не было резона задерживаться. Пнул кобыленку под ребристые бока, хлопнул рукой по загривку.

- Пошла, ну!..

Каурая понеслась вскачь.

Очнулся от ножевой боли в груди. Перед глазами мельтешили ослепительно яркие искры, как горящие снежинки в морозный солнечный день; вихрились черные и оранжевые круги, острая боль прошила и ударила под лопатку, хлынула по всему телу, в голове набатно зазвонило, как на пожар, множество звуков толкнулось в уши, отдалось в висках упругими тычками крови.

"Откуда ей быть, крови-то?" - удивился, напрягшись. Знал: много ее вытекло и продолжает сочиться. Потому и слабость, и звон, и горячечный бред, и холод.

Боль медленно возвращалась на свои места, концентрировалась в груди и левом плече; убавился хаос звуков, в висках ослабели толчки.

Тогда он снова совершенно ясно услышал немецкую речь, и все повторилось сначала: окутанный ненавистью, подожженный ею, собрал остатки сил, сменил диск в пулемете, втиснул приклад в плечо, но, пока искал цель и, найдя ее, умещал в узкую прорезь, десантная лодка вышла из зоны обстрела.

Понял, что прозевал. Однако от этого в отчаянье не пришел. Только бы остаться при ясном сознании, думал, полегоньку тревожа левую руку, чтобы не потерять чувства боли. Зажмурил веки - надо отдохнуть глазам, - мысленно воспроизвел в памяти профиль отмели... Немцы постараются зайти сбоку, от камышей.

"Вот где я вас встречу, - подумал и улыбнулся. Он отлично знал свой участок. - Тут и останетесь. Навсегда".

В третий раз его пытались взять перед вечером. Он был при полном сознании. Предзакатные краски оранжево ложились на верхушки дальнего сосняка и монастырские купола, ближе к реке оранжевый цвет густел, брался темным и разливался по воде расплавленной бронзой.

До полной темноты осталось часа полтора, прикинул в уме, фиксируя в зрительной памяти смену красок и движение времени. В голову не пришло, что в его положении ночь ничего не изменит - у заставы раздавались одиночные выстрелы, но они теперь не вселяли надежды, как прежде, когда там гремел бой.

Он остался один.

Один, окруженный трупами в серо-зеленых мундирах.

Убитые лежали на отмели, у камышей и дальше напротив дуба, неподалеку от понтона, еще несколько остались вне поля зрения, в мертвой зоне. Он не считал ни тех, ни других. Зачем ему знать, сколько их уложил, не все ли равно?..

Донимал холод.

Напитавшиеся кровью гимнастерка и брюки облепили тело леденящим бинтом. Лишь в груди и в плече продолжало по-прежнему жечь. Он подумал, что надо забраться внутрь дуба, в дупло, иначе до рассвета не продержаться.

Полз осторожно, сантиметр за сантиметром втискивал в сумеречную темноту отяжелевшее, словно налитое свинцом, непослушное тело, не слыша и не видя за дубовой толщей крадущихся немцев - после двух неудачных вылазок они стали осторожны, не шли напролом.

В дупле терпко пахло пересохшим дубовым листом, корой и прелью - как спиртом. Плотное тепло на мгновенье затуманило мозг, расслабило напряженное тело, и оно, готовое провалиться в черную пропасть, обвяло; он уронил голову, больно ударился виском о приклад пулемета. И вдруг встрепенулся от звука разорвавшихся поблизости гранат. Голоса немцев услышал потом; сначала по дубу глухо застучали осколки, лишь по счастливой случайности ни один не угодил в широкую - больше чем в полметра - щель рассеченного молнией комля, в которой он растянулся, выставив в сторону реки пулемет.

Осколков он не страшился. Пугали сквозные щели: если немцы зайдут с тыла, тогда - конец, с тыла он беззащитен.

Немцы не торопились.

- Эй, русский, не валяй дурака, сдавайся.

Из чрева старого дуба не удалось разобрать, с какой стороны подходят немцы, во всяком случае, не с тыла, подумал несколько успокоенный.

- Балда! Все равно никуда не денешься, - прокричал тот же голос. Почти без акцента. - Сдавайся, балда. Тебе же лучше.

Не с тыла. Надо молчать.

- Эй, русский! Ты слышишь?..

Молчал, прислушиваясь к шорохам - ползли, приближались. В голове мутилось, и нестерпимо болели раны. На доли мгновения мозг отключался. Тогда становилось тихо, по-кладбищенски беззвучно. И все равно не мог определить, где враги. Моментами приходила мысль о скорой смерти и не пугала. Сосредоточиться на ней мешали голоса немцев.

- Герр обер-лейтенант, эр ист нихт да. Эр ист вэк геганген*.

______________

* - Обер-лейтенант, здесь его нет. Ушел (нем.).

- Шау нох маль, ду камель*.

______________

* - Посмотри еще раз, верблюд (нем.).

- Шон алес гепрюфт, герр обер-лейтенант, эр ист нихт да*.

______________

* - Я хорошо смотрел, обер-лейтенант. Здесь нет его (нем.).

- Дан гей форан. Ду хаст гепрюфт унд гей форне*.

______________

* - Тогда иди первым. Ты смотрел, ты иди первым (нем.).

- Цу бефель, герр обер-лейтенант*.

______________

* - Слушаюсь, обер-лейтенант (нем.).

- Форвертс, камель*.

______________

* - Вперед, верблюд (нем.).

- Я, я...*

______________

* - Да, да... (нем.).

Он не торопился, этот верблюд с хрипловатым осевшим голосом. Со страху он так сипел? Скорее всего, не был уверен в себе, опасался подвоха. Верблюд?.. Кличка или фамилия?..

От реки над обрывом возникла каска. Приподнялась и резко, как от удара, нырнула вниз, чтобы через пару секунд снова появиться на том же месте.

- Русский! Эй, русский! - крикнули снизу, от воды.

"Вот вы где! - почти обрадовался Новиков. - Ну, давайте все гамузом. Сюда давайте. Тогда по одному бить вас не стану, силенок не хватит по одному... Лишь бы сознание не покинуло... Скорее, Верблюд, тащишься, как три дня хлеба не ел..."

...Ночь миновала. Ночью немцы не приходили - после трех вылазок у них поубавилось прыти.

...Убей не помнил, какими судьбами оказался в Грязнухе вместе со школьной подружкой Ниной Воздуховой. Ввалились в дом, иззябшие - зуб на зуб не попадал, со свернутой в узел обледеневшей на лютом морозном ветру одежонке, сели на лавку, до смерти напугав маму.

- Сынок!.. Девонька!.. Что случилось? Где вас угораздило?

Через силу улыбнулся, едва раздвинув настывшие губы:

- Пустяки, мама. Маленько окупнулись в речке. Ты нам просуши одежку-то. Вечером выступать будем. Артисты мы. Самодеятельность. Понимаешь?.. Зи ферштеен?

- Непутевый. Выдрать вас некому обоих-то, - притворно сердилась мама. Придет отец, он те задаст. Ему-то правду скажешь...

Не сказал, что пришлось Нинку спасать, когда провалились на неокрепшем льду.

Разохалась, засуетилась мать, быстренько сняла с себя ватную телогрейку, закутала в нее Нинку, повесила сушить ее мокрую одежонку, затем достала из сундука отцову праздничную одевку.

- На-кось, смени, - приказала.

Носилась по избе, готовя завар из липового цвета с медом, вздула самовар, словно не беда с ребятами приключилась, а праздник нагрянул в дом.

А он уснул рядом с Нинкой - сморило обоих прямо на лавке. Потом никак не мог взять в толк, почему оказался на теплой печи, в сухом зное.

Ноги зябли. Ужасно зябли ноги.

- Сынок, Лешенька!.. Разоспался, гляди, как заправский мужик после пахоты... Вставай, родимый, поднимись-ка, чайку испей... Маненечко перевяжу тебя, поменяю бинты.

- Ну что ты, мама! Выдумываешь. Каки таки бинты?

- Гляди, кровищи-то!.. Эко же тебя... Ну, Лешенька.

- Холодно, мать. Лучше меня укрой. Не надо меня перевязывать. Целый я.

- Ах, горе ты мое! Ах, Лешенька...

Опять бред. Голова мутится. А ногам зябко - мерзнут пальцы, заледенели ступни, спина как не своя - отнимается спина, хоть ты плачь, хоть криком кричи. Пришла бы какая живая душа, своя, близкая, чтобы по-русски промолвила пару словечек.

- Лешка, слышь... Младший сержант Новиков, стройте отделение на боевой расчет!.. Живо! Нашли время разлеживаться в теньке...

Верно ведь: пришло время боевого расчета, ребята ждут не дождутся, им недосуг разводить тары-бары, покуда отделенный на травке-муравке по-барски манежится - бой идет. Старший лейтенант Иванов не спеша к строю подходит...

...Какой силой его подняло над рекою, над лесами в самое небо, под солнце?.. Солнце било прямо в глаза, ослепительно яркое и горячее, но тело, схваченное ознобом, не успело еще отогреться, ощущая леденящий холод и легкость. Тело долго парило над далекой землей, то поднимаясь от легкого взмаха рук, то опускаясь пониже. С высоты удивительно ясно и четко вырисовывались строения, предметы и даже крохотные фигурки людей. Иногда землю закрывали набегавшие облака, но, легкие, летние, они быстро уносились в затканную маревом даль, и внизу обнажалась знакомая панорама Прибужья: близлежащие к заставе деревеньки и городки, железнодорожная станция Дубица, река, дороги и тропы. А вон и ребята в зеленых фуражках. Бегут парни к реке, размахивая оружием; он узнал бойцов своего отделения - Ведерникова, Черненко, Миронюка, Красноперова... Вон и Лабойко бежит, нахрамывая и кособочась. С чего бы это?.. Ранен Яков. Потому и отстал... Надо Лабойке помочь. Трудно ему. Конечно, помочь.