Василий Березайский - Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев

• Название: Анекдоты, или Веселые похождения старинных пошехонцев
• Автор: Василий Березайский
• Издательство: ВЪ САНКТПЕТЕРБУРГѢ, въ типографіи Департамента Внѣшней Торговли, 1821 года.
• Жанр: Анекдоты

Василий Семёнович Березайский (1762–1821) — педагог, переводчик, фольклорист.

Родился в 1762 году в Ярославской губернии. Выходец из среды сельского духовенства.

Учился в Александро-Невской духовной семинарии, 5 октября 1782 года направлен оттуда в Санкт-Петербургскую учительскую семинарию, где проучился только 3 месяца.

9 января 1783 года был назначен преподавателем в Исаакиевское народном училище в Петербурге, а 25 апреля переведён учителем «сначала российского чтения, писания, грамматики, арифметики, а наконец, переводам с французского на российский язык» в Воспитательное общество благородных девиц (Смольный институт). С 20 марта 1797 также преподавал в «верхних классах» Мещанского училища при Смольном институте.

Дослужился до коллежского советника (1800 год). В 1812 году награждён орденом Святого Владимира IV степени. 7 апреля 1816 года вышел в отставку по собственному прошению в связи с плохим здоровьем. Умер в 1821 году.

---

ПОСЫЛКА ШЕСТАЯ

Не погнѣвайтесь пожалуйте; я ошибся сказавъ прежде, что при переправѣ чрезъ рѣку чудодѣевъ нашихъ, по ею сторону осталось человѣкъ восемь или девять. Право не доглядѣлъ; а то кто бы мнѣ велѣлъ лгать по пустому? — Ихъ еще цѣлая дюжина. Впередъ, или назадъ идти, а безъ старшова все не льзя. Въ етакой ватагѣ надобно кому нибудь быть вожатымъ. И какъ дѣло дошло до выбора, кому быть головою, то словно кошки заскребли по сердцу каждаго — всякому своя честь мила и дорога — о честолюбіе, самолюбіе! не вы ли причиною, что никто не хочетъ уступить другому первенства? да правду сказать, и за што? — каждой маткою предлагаетъ себя, а другаго никто. "Ты — ушъ — ты, да ты хорошъ — лёгко ли пицъ дзѣло? Вижъ какой братъ выѣхалъ! — издаліока ли ендакой? — а я цемъ худъ? — а я цемъ не хорошъ? а я ищо, а я? начали они межъ собой побахаривать." — Ну смотрите робята, чуръ опослѣ не пенять; мое дѣло сторона; только я бы вамъ совѣтовалъ какъ нибудь потише. — Языкомъ, что хотите болтайте, только рукамъ воли не давайте. Отъ спору до брани переходъ не далекъ, а отъ брани и до драки, не увидишь какъ доберешься. — Такъ и есть — мало помалу, слово за словомъ, тукманка въ голову за плевкомъ въ рожу, тычокъ за толчкомъ, оплеуха за тузомъ, да и пошла пируха — благо унимать нѣкому — схватились, сцѣпились, только щелкотня идетъ, словно овинъ немочью обмалачиваютъ; ломаются какъ медвѣди, грызутся, какъ голодныя собаки за кость, расхорахорились, какъ Индѣйскіе пѣтухи. Словомъ, сражаются, какъ Цесари. Нѣтъ никому и ни отъ кого помилованія. Всякой воображаетъ себѣ, (коли въ жару такого Иройскаго подвига воображать что нибудь можно), что онъ одинъ и правъ и уменъ, а прочіе всѣ и глупы и виноваты. Кратко сказать; межіуусобная сія схватка до тѣхъ поръ продолжалась, пока всѣ дѣйствующія лица изъ силъ не выбились; вотъ прямо неутомимые ратоборцы! — однако теперь все дѣло кончено; никто ни наступаетъ, ни обороняется; всѣ лежатъ смирнехоньки, какъ ягнята, но ягнята такія, кой побывали въ кохтяхъ по иносказанію добраго своего пастыря. Лежатъ, говорю, и яко спесивые не хотятъ промолвить единаго словечка. Собираются еще все съ душею и разумомъ — такъ славно подвизались — остатокъ достопамятнаго дня сего и грядущую за нимъ ночь проводятъ они въ отдохновеніи и лилѣяніи своихъ язвинъ. Но — милые бранятся, лишь тѣшатся. Наутріе всѣ рано пробуждаются, коли можно было заснуть; однако встаютъ; по крайней мѣрѣ представляются отъ сна востающими; протираютъ кулаками себѣ глаза, и какъ гуси протягивая другъ къ другу шеи погагиваютъ: вчерашнее все забыто, все брошено, будто ничего не бывало. Какъ не поразмолвиться будучи вмѣстѣ? Всё люди, всё человѣки: и гортокъ съ горшкомъ столкнется. — Начинаютъ, совѣтуютъ, и для отвращенія всякаго спору выдумываютъ метнуть святой жеребій, кому Богъ судитъ быть маткою — метнули — и судьбѣ угодно было избрать путеводителемъ Фалалейца. Какъ приближающейся осени со полночныхъ странъ бѣлые гуси, лебеди летятъ во краи теплые; такъ славные наши странствующіе рыцари устилаютъ за маткою на свою родимую сторонушку. Но поелику всѣ они были, что называется не изъ самыхъ ухарскихъ, то и большихъ чудесъ строишь было нѣкому. Идутъ они день, идутъ два, идутъ три, идутъ и недѣлю; все, слава Богу, хорошо, все благополучно, и здоровы и радошны, и сыты и одѣты; шутятъ себѣ да побахариваютъ, и въ разговорахъ не видашчи каждые сутки верстъ по семидесяти (съ прямой дороги въ сторону) промахиваютъ. — Но нечаянное приключеніе вдругъ возмутило ихъ спокойствіе и испровергло всю сердечную ихъ радость — новой маткѣ на дорогѣ, не здѣсь будь сказано, что то занедужилось, а именно: провальной червякъ какъ то въ просонкахъ заползши къ ней въ ротъ, такъ рѣзко зачалъ точить зубы, что терпѣть могуты не было. Щоки распухли, губы раздуло, желѣзы напряглись впрямъ какъ желѣзныя. Воетъ бѣдная, да стонетъ, хоть упасть середь дороги, такъ въ пору. Можетъ быть ей пришли не по недугу тѣ кулашные гостинцы, коими наканунѣ ея материнства дѣтки ее поподчивали. Можетъ быть и то и сіо; да что ты имъ теперь бѣднымъ дѣлать прикажешь? — Жаль отъ всего сердца, а пособить нечемъ. Дѣло стало захожее, незнакомое, мѣсто нежилое; кругомъ пришолъ лѣсъ; однако кое какъ, уже и такъ и сякъ, отцелюбивьте Енеи подхвативъ Анхиза своего къ себѣ на плеча дотащили до селенія. Ну теперь таки ужъ всё не то; на сердцѣ у ихъ нѣсколько поотдало. Пришли въ гостинницу, или лучше сказать приволоклись; и въ одинъ мигъ лѣкарей и лѣкарокъ набѣжало до полусотья, какъ будто духомъ пронюхали. Одинъ совѣтуетъ то, другой предписываетъ другое, третья говоритъ свое, и такъ далѣе. Не знаютъ, кого слушать: пробуютъ и тѣмъ и семъ, но пользы нѣтъ. Наконецъ той деревни славной мастеръ Василій кузнецъ для уврачеванія недуга присовѣтовалъ больные зубы выдернуть. Маткѣ предложеніе сіе, какъ необычное, хоша и не очень было по сердцу: однако она по нестерпимой боли рада была на все согласиться, а дѣтки ея и подавно. Взяли, потащили бѣднаго Фалалейца въ кузницу — привели, и по приказу кузнечныхъ дѣлъ мастера вводятъ его между четырехъ столбовъ въ непокрытую свѣтлую галлерею, гдѣ лошадей обуваютъ. Хворой нашъ, видя сіе, ну было пятишься, дрягаться и руками и ногами, да ужъ поздо. Видь никто пихалъ, самъ попалъ. Впередъ коли уснешь, не разѣвай рта; етакъ и языкъ отъѣдятъ; на кого тогда пенять станешь? — Не знаю точно, какъ онъ поставленъ былъ въ дыбахъ, то есть, связанъ, или распетлянъ, только Василій кузнецъ помощію своихъ субтильныхъ инструментовъ тотчасъ разжалъ ему губы и зубы, и оглядѣвъ больные зубы, оплелъ ихъ надежною проволокою, и въ семъ положеніи притянувъ болящаго къ кольцу передоваго столба, привязалъ его къ оному. Послѣ сего приготовленія оставилъ его, а самъ пошелъ работать въ свою лабораторію, сказавъ ему на прощаньѣ: "стой братъ теперь, да не шатайся." Дѣтокъ, слышавшихъ сіе, подрало по кожѣ; они не знали, что будетъ дѣлаться съ ихъ маткою. Мало по малу, одинъ за однимъ, всякъ наровитъ отъ дыбовъ подалѣ; а o Фалалейцѣ самомъ и говорить нечево. "Ну, думаетъ онъ въ себѣ, попался же я въ кляпцы." Куда и болѣсь у парня дѣвалась? — Все какъ рукой сняло. Ибо уже онъ не о болѣзни, а о развязкѣ своей думаетъ: пугана ворона и куста боится; (припомните первый ночлегъ); а ето худой кустъ. — Наконецъ выходитъ изъ Вулкановой лабораторіи самъ врачь, держа клещами прематерой кусокъ раскаленнаго желѣза, и идучи чего то на него побрасываетъ, искры съ трескомъ летятъ во всѣ стороны; подошедъ къ дыбамъ, и взявъ желѣзо обѣими руками сперва прицѣлился, потомъ съ размаху, какъ будто бы хотѣлъ сунуть оное привязанному страдальцу, прямо въ ротъ. Фалалеицъ, при семъ дѣйствіи такъ сильно рванулъ голову, что инда столбъ пошатнулся, а переплетеныхъ косточекъ во рту какъ не бывало; кровь хлынула изъ гортани его, какъ изъ ведра, въ глазахъ показались мурашки, голова пошла кругомъ. — Однако Дантистъ нашъ скоро Фалалейца привелъ въ чувство, успокоилъ, желѣзо и клещи бросилъ въ сторону, кровь, какъ водится у такихъ славныхъ мастеровъ, заговорилъ на воду, боль унялъ, червяка, котораго не прозѣвалъ принести съ собою, показалъ всѣмъ во увидѣніе. И Фалалеицъ нашъ чрезъ полчаса времени всталъ, какъ встрепаной, будто ни въ чомъ не бывалъ; только что бѣлыхъ косточекъ съ полдесятокъ мѣста оставилъ въ дыбахъ, но это бѣда не велика. Плутъ кузнецъ пронюхавъ отъ земляковъ Матки, что онъ великой охотникъ до рѣпы, моркови, брюквы и другихъ подобныхъ овощей, увѣрилъ его, что выпадшіе зубы были точно репеные, и что на мѣсто ихъ, со вспоможеніемъ его, выростутъ теперь настоящіе костяные; и для сего самаго далъ ему тутъ же нашептанный имъ какой то корешокъ, для всѣхъ шести паръ въ случаѣ нужды равно дѣйствительный; за что дюжина наша челомъ била ему не только словами, но и мошнами. И мнѣ сказывали, что послѣдняя доказательства благодарности гораздо благосклоннѣе зубнымъ врачемъ были приняты, нежели первыя. Мы видѣли, что щуки и въ старину нашедъ карасей не дремали.

ПОСЫІКА СЕДЬМАЯ

На кого пойдетъ напась, такъ только отдувайся. Вскорѣ послѣ сего еще одинъ изъ братіи именемъ Тарасъ Скотининъ захворалъ лихоманкою, которая парня совсѣмъ отъ ѣды отбила, и въ короткое время изсушила его какъ лучиночку, сокрушила какъ былиночку. И слава еще Всевышнему, что ето случилось не помню, въ какомъ то городѣ, гдѣ тогда былъ одинъ совершенно испытанный въ искуствѣ, дознанный въ добродѣтели, и знаніемъ своимъ по всему околотку весьма прославившійся лѣкарь, котораго путникамъ нашимъ позвать къ больному всѣ совѣтовали, увѣряя ихъ что онъ, коли примется, такъ съ одра подыметъ человѣка. Вдругъ бросились наши къ сему размазанному хвалами Ескулапу на подворье; но къ нещастію своему, его у себя не застали. Онъ отозванъ тогда былъ въ деревню за городъ, верстахъ въ семи или осьми оттуда лежащую, къ одному больно богатому помѣщику; и имъ въ отвѣтъ отъ домочадцевъ Штаблѣкарскихъ сказано, что если они хотятъ его поскорѣе имѣть у себя, то бы сами за нимъ шуда съѣздили; для того, что яко бы онъ отъѣзжая проговоривалъ, что по причинѣ трудной и опасной болѣзни, пробудетъ тамъ нѣсколько дней, а можетъ статься, и недѣль сряду. Дорога у прошлецовъ нашихъ въ показанную деревню была въ свѣжей памяти. Ибо они, только дни три тому назадъ, какъ ее за собою оставили. Короче сказать, она была та самая, гдѣ кузнецъ дѣлалъ операцію. — Знали они, что въ животѣ и смерти Богъ воленъ, и что если его святой волѣ будетъ угодно, то не только лѣкаря, да и ворожеи не пособятъ: однако нѣжное братство и Дамоно-Пиѳіево дружество не позволяли имъ хвораго одного, на чужой сторонѣ, въ незнакомыхъ людяхъ, оставить, покинуть, бросить, безъ помощи, безъ пріюту, безъ призрѣнія. Единодушная и горячая любовь къ Тарасу, какъ кнутомъ погоняла ихъ, искать ему всячески исцѣленія. Время было дорого; Тарасу часъ отъ часу хуже; то въ ознобъ, то въ жаръ бросаетъ его безпрестанно; къ лихоманкѣ присунулась огневица; бредитъ сердешной безъ просыпу, ѣстъ безъ памяти, испить проситъ поминутно. Рѣшенось, какъ можно скорѣе, во что бы ни стало, бѣжать за помянутымъ лѣкаремъ. Какъ же бы тутъ сдѣлаться? Пробѣжать по осьми верстъ въ оба конца не шутка. Приступаютъ къ хозяину — валяются въ ногахъ, какъ самые отчаянные, просятъ его обливаясь горючими слезами, неотступно, что бы онъ далъ имъ какой нибудь клячонки съѣздить за лѣкаремъ. Добродушной хозяинъ, видя таковую ихъ нужду, безъ всякаго прекословія согласился на ихъ прозьбу, и предложилъ со своей стороны все, что могъ, и что было надобно къ ихъ услугамъ. Лошадь въ одинъ мигъ впряжена въ коляску, что навозъ на пашню возятъ; и наши всѣ одиннадцатеро ну было усаживаться и ѣхать зватыми; они такъ въ дорогѣ свыклись между собою, что не было мочи одному отстать отъ другаго. Однако гостепріимецъ ихъ отъ этого отговорилъ и настоялъ на томъ, что бы послать изъ нихъ кого нибудь одного порасторопнѣе — Видно, что онъ или не слишкомъ надѣялся на свою кдячу, или очень любилъ ее: а можетъ быть цѣль его была и та, что бы отпустивъ одного съ лошадью, прочихъ удержать у себя аманатами, въ случаѣ какой измѣны. Какъ бы то ни было; только по хозяинову сдѣлалось; и за лѣкаремъ но общему всей братіи согласію отправленъ былъ Меркулыцъ. Хотя время приходило и къ вечеру; да спасибо, ето парень не изъ тѣхъ, кои трусу умѣютъ праздновать. Онъ хоть въ глухую полночь такъ не струситъ и самаго чорта. Однако все хорошо, говорится, до поры до времени. — Уже посланный былъ на половинѣ пути своего; углубившись въ печальныя размышленія онъ не взиралъ ни на что окрестъ себя. Красота видовъ не удобна была обратить на себя очей его: сладкія пташечекъ пѣсенки не внятны были ушамъ его; благоуханіе цвѣтовъ не проницало засорившагося его обонянія. Ему все было не мило; все сдѣлалось постыло; сватъ Тарасъ не здоровъ. Въ минуты самой глубокой его задумчивости, (или дремоты, кто про это знаетъ) откуда ни взялся, вдругъ брякъ сзади къ нему на телѣгу; и кто же? поглядите на портретъ его — въ видѣ человѣка середняго росту, только — черной какъ головня, курчавой словно мерлушка, бѣлозубой, толстогубой, плосконосой, пучеглазой — страшной — свирѣпой, угрюмой — теперь намъ отгадать не трудно — но Меркулыцъ, какъ при потрясеніи своей колесницы оглянулся назадъ, такъ и обмеръ отъ ужести, самъ себѣ не вѣритъ, слышитъ, что тутъ — а посмотрѣть хорошенько не смѣетъ; однако по ле-гонь-ку, ти-хо-хонь-ко, шею на кось черезъ плечо, изъподлобья, еще назадъ коситъ глаза — тутъ! — провались ты окаянной сквозь сыру землю подрало по кожѣ, какъ можемъ, пуще крещенскаго морозу — совсѣмъ на яву — таки вотъ какъ вылитой провальной — охъ! нѣть; ужъ это видно не причудилось — "а ось и мерещицься, думаетъ себѣ, дако перекщусь и благословясь асцо посмотрю;" крестится, творитъ молитву, заклинаетъ, и лишь только было хотѣлъ оглянуться, какъ некрещоная харя черномазой своей лапой хлопъ его по плечу; нашъ возница оцѣпенѣлъ — а неліогко нанесенной сѣдокъ въ прибавокъ, сиповатымъ и маловнятнымъ голосомъ ему: не пось пратъ. Ободрительное привѣтствіе сіе поѣзжаннаго нашего окуражило, какъ громомъ, возжи изъ рукъ выпали, Спасибо, хоть лошадь на етотъ разъ случилась нерьяна, а то пожалуй, другая почувствовавъ ослабу, понесла бы драть, что не успѣлъ бы мигать. Что дѣлать? — На дворѣ смеркается — а до лѣсу вотъ только шаговъ десять — охци мнѣ етотъ пратъ! разсуждаетъ Меркулыцъ; сидитъ, какъ попавшійся раздраженному медвѣдю въ лапы, и дыхнуть посвободнѣе не смѣетъ, самъ не свой, да коли правду сказать, такъ хоть бы и ково въ етакомъ слѵчаѣ задерётъ за живое. Наконецъ, Меркулыцъ кое какъ, сжавъ сердце сквозь зубы какъ не хотя, не оглядываясь уже по прежнему, полутонами произноситъ рѣчь: "Цосный господзинъ цортъ, пожалуста сойдци. "Я не цоршъ, отвѣтсшвуетъ ему сѣдокъ — да — ты не цортъ — а — вишь какой! — асцо хошь меня обмануцъ — развѣ я ослѣпъ — да хто жа ты кормильной, коли не цортъ, и съ цово ты меня назвалъ давицъ брашомъ? продолжалъ Меркулыцъ — я Арапъ — охъ, да даромъ, сцо ты мнѣ радъ, говоритъ на сіе Меркулыцъ, я цебе не радъ, пожалуста сойдци, покинь меня радци Бога, пусци душу на покаяніе." Арапы лукавы и етотъ ворина смѣкнулъ тотчасъ, какую ему должно играть ролю: онъ вздумалъ позабавишься хорошенько. Но какъ въ продолженіе разговора сего и лошади дана была полная свобода, то и ей отъ бездѣлья вздумалось поглядѣть на дѣйствующія лица; но не успѣла она, такъ сказать, путемъ осмотрѣться; какъ вдругъ, поднявъ свой бунчукъ такъ рванула съ дороги въ сторону, что сердечникъ хряснулъ, и она съ одними передними колесами опрометью, словно отъ медвѣдей, (хотя я и не знаю, пахло ли изъ нихъ отъ кого медвѣжиной) со всѣхъ ногъ пустилась ко двору; [14] откуда, подумаешь, и рысь взялась? Меркулыцъ сѣлъ, какъ ракъ на мѣли; а сѣдокъ, умышленно брикъ на не него, и для шутки, его облапилъ обѣими, началъ щекотать и надавливать за шиворотокъ. Меркулыцу бѣдному пришло, а болѣе вообразилось, такъ, что ни дохнуть, ни пыхнуть — ни туды, ни сюды, барахтается, бьется, инда духъ захватило. Вотъ тутъ то надобно сохранить всю силу и присутствіе разума! или какъ говорятъ: Вотъ тутъ-то устой, гдѣ кисель густой. Быть одному одинехоньку, поздно вечеромъ, въ лѣсу, безъ лошади, въ незнакомомъ мѣстѣ, съ чортомъ и у его же въ кохтяхъ; это худые смѣшки. Хоть бы кому довелось, такъ право не хотя трухнёшъ. Но полно мнѣ томить Читателя сими разсказами; время развязать узелъ явленія. — Арапъ видя, что шутка его идетъ уже не на шутку, первой началъ разговаривать, ободрять и успокоивать своего сопутника; и хотя съ трудомъ; однако, казалось, увѣрилъ его о себѣ, что онъ дѣйствительно не чортъ, а такой же человѣкъ, какъ и всѣ прочіе, только что смугловатъ. И для сего разсказалъ ему все, что было надобно; и подъ конецъ къ немалому щастіая Меркулыца нашего открылось, что етотъ чернобровецъ былъ изъ дому того самаго Господина, къ которому онъ сперва ѣхалъ было, а теперь долженъ идти за врачемъ. Такими утѣшными словесами поѣзжаной нашъ мало помалу ободрился, всталъ кое какъ, встрепенулся и побрелъ съ названымъ братцомъ въ деревню, только не такъ, чтобы около его очень близко, а все наровя поодаль и во всю дорогу почти поминутно на него съ боку поглядывалъ. Наконецъ пришли они въ домъ помянутаго помѣщика: ходатайствомъ Арапа, лѣкарю тотчасъ доложено было о Меркулыцѣ и о винѣ его пришествія. Лѣкарь, по благодушію и усердію своему, хотѣлъ было въ туже минуту ѣхать къ больному; однако недокончанные ремизы заставили его отложить это дозавтрея. На другой день изъ деревни отправился онъ къ больному въ городъ, и зватаго взялъ съ собою вмѣсто провожатаго — пріѣхали въ городъ, пришли въ гостинницу; и врачь по правиламъ своея науки первѣе всего пощупалъ пульсъ у больнаго, потомъ велѣлъ ему показать языкъ. Мучимый трясучкою, сколь ни былъ труденъ; однако вспомня операцію надъ магикою своего въ кузницѣ, и устремивъ быстро на врача глаза свои, при всей слабости, изъявляющіе нѣкоторое недовѣріе, сказалъ ему притворно улыбаясь: "да — ты обманесъ, ты мнѣ яишничу дашь." И какъ лѣкари тогда были всѣ изъ своихъ Рускихъ, а изъ иноземцовъ ни одного; то и этотъ врачь, зная истинное значеніе сихъ словъ, крайне удивился такой осторожности своего больнаго и при всей своей Иппократовой важности, не могъ удержаться отъ смѣху. — Однако, кое какъ онъ уговорилъ его высунуть языкъ, и узнавъ силу и свойство болѣзни, принялся больнаго пользовать, и лѣчилъ столь удачно и рачительно, что чрезъ недѣлю совсѣмъ его поставилъ на ноги. И такъ прошлецы всесвѣтные отблагодаривъ изъ учтивости своей хозяина, то есть, заплативши ему по представленному отъ него щоту все чисто на чисто за квасъ, щи, соль, постоялое, за испужаніе лошади и хожденіе за больнымъ, за телѣгу, за пріемъ лѣкаря и другія мѣлочи, почесали только у себя въ затылкѣ, и рѣшились никуда не заходя, какъ можно скорѣе пробираться восвояси.