Владимир Бондаренко - Лермонтов: Мистический гений

• Название: Лермонтов: Мистический гений
• Автор: Владимир Бондаренко
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03638-3

Прошли столетия с того дня, когда у горы Машук был убит великий русский поэт, национальный гений Михаил Юрьевич Лермонтов. В новой книге о нем, пожалуй, впервые за 200 лет рассказано о мистических корнях поэта, идущих от его древних предков, и содержится столько интригующего, что она наверняка заинтересует и маститых литераторов, и самого широкого читателя.

Исследование известного критика и публициста Владимира Бондаренко, в отличие от многочисленных беллетризированных семейно-бытовых биографий, затрагивает важнейшие проблемы бытия и раскрывает основу жизненной позиции Лермонтова, сурово противостоящего и светской власти, и духовной, и нормативно-бытовой. Нужен ли был властям такой вольный поэт? Почему современники поэта считали дуэль убийством, а иные современные лермонтоведы оправдывают Мартынова? Почему молчание о причинах гибели Лермонтова затянулось на целых 30 лет? Василий Розанов писал о «вечно печальной дуэли», Владимир Бондаренко — о «вечно преступной»…

Автор резко выступает против всех мистификаций и сплетен о поэте, для него Лермонтов во всех своих противоречиях, при всей сложности характера — прежде всего, величайший национальный русский гений, очень рано осознавший свою трагическую миссию.

---

"Как в подобных случаях это бывало не раз, — пишет Висковатый, — искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги. Так, узнав о выходках и полных юмора проделках Лермонтова над молодым Лисаневичем, одним из поклонников Надежды Петровны Верзилиной, ему через некоторых услужливых лиц было сказано, что терпеть насмешки Михаила Юрьевича не согласуется с честью офицера. Лисаневич указывал на то, что Лермонтов расположен к нему дружественно и в случаях, когда увлекался и заходил в шутках слишком далеко, сам первый извинялся перед ним и старался исправить свою неловкость. К Лисаневичу приставали, уговаривали вызвать Лермонтова на дуэль — проучить. "Что вы, — возражал Лисаневич, — чтобы у меня поднялась рука на такого человека".

Спустя много лет Мартынов рассказывал Д. А. Столыпину, что он "отнесся к поединку серьезно, потому что не хотел впоследствии подвергаться насмешкам, которыми вообще осыпают людей, делающих дуэль предлогом к бесполезной трате пыжей и гомерическим попойкам"".

Конечно, есть и вариант случайной гибели. Но ведь мальчишки же, молодые шалуны. Тем более неприлично как-то, дамы смеяться будут. И Столыпин (если он вообще был на дуэли) по сути становится участником убийства, явным провокатором. Лермонтов стреляет в воздух? Или вообще не стреляет, и тогда почему-то уже после дуэли из его пистолета Васильчиков делает выстрел в воздух. Зачем?

Михаил Глебов пишет в тюрьму Мартынову: "…прочие ответы твои согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал со мной; ты так и скажи. Лермонтов же поехал на моей лошади — так мы и пишем… Не видим ничего дурного с твоей стороны в деле Лермонтова… тем более что ты в третий раз в жизни своей стрелял из пистолетов; второй, когда у тебя пистолеты рвало в руках, и это третий… Надеемся, что ты будешь говорить и писать, что мы тебя всеми средствами уговаривали… ты напиши, что ждал выстрела Лермонтова". Как дружно все секунданты защищают Мартынова. Впрочем, это устраивает и следствие. В своем последнем стихотворении Михаил Лермонтов пишет:

С тех пор как Вечный Судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья… [58]

Эти каменья сопровождали Михаила Лермонтова всю его жизнь. Сопровождают и поныне. Сын Н. С. Мартынова считал, что секунданты во многом повинны в дуэли и не желали примирения. Переписку между секундантами и Мартыновым во время следствия сын Мартынова считал "узлом всего дела". Может, он и прав. Не оправдывая ни в чем убийцу Мартынова, прочитаем внимательно эту переписку, лишь подкидывающую загадок к дуэли. Ведь пишут-то Мартынову как бы ближайшие друзья Михаила Лермонтова. Как вспоминает А. И. Арнольди, после совершенного убийства его друзья сами кидали жребий, кому назваться секундантом на дуэли. Первым жребий выпал на М. П. Глебова. Затем добавили для убедительности князя А. И. Васильчикова. М. П. Глебов пишет Мартынову в тюрьму: "Посылаем тебе брульон 8-й статьи. Ты к нему можешь прибавить по своему уразумению; но это сущность нашего ответа. Прочие ответы твои совершенно согласуются с нашими, исключая того, что Васильчиков поехал верхом на своей лошади, а не в дрожках беговых со мной. Ты так и скажи. Лермонтов же поехал на моей лошади: так и пишем… Я и Васильчиков не только по обязанности защищаем тебя везде и всем… судьба так хотела… что ты стрелял из пистолета… Непременно и непременно требуй военного суда. Гражданским тебя замучат. Полицмейстер на тебя зол, и ты будешь у него в лапках. Проси коменданта, чтобы он передал твое письмо Траскину… Столыпин судился военным судом… Глебов". Мартынов отвечает: "Меня станут судить гражданским судом; мне советуют просить военного… Узнай у Столыпина, как он сделал? Его, кажется, судили военным судом… А бестия стряпчий пытал меня, не проболтаюсь ли. Когда увижу тебя, расскажу в чем. Η. М". Требовать военного суда советует ему по-дружески и А. Столыпин, рекомендуя не выходить из квартиры: "…Тебе выходить не советую. Дай утихнуть шуму. А. Столыпин".

Послушавшись совета, Н. С. Мартынов пишет А. X. Бенкендорфу: "Сиятельнейший граф, милостивый государь. Бедственная история моя с Лермонтовым заставляет меня утруждать Вас всепокорнейшею просьбою. По этому делу я передан теперь гражданскому суду. Служивши постоянно до сих пор в военной службе, я свыкся с ходом дел военных ведомств и властей и потому за счастие почел бы быть судимым военными законами. Не оставьте, Ваше Сиятельство, просьбу мою благословенным вниманием. Я льщу себя надеждою на милостивое ходатайство Ваше тем более, что сентенция военного суда может доставить мне в будущем возможность искупить проступок собственной кровью на службе Царя и отечества". Поверил граф, внял, велел "не оставить"…

Письмо это передал Мартынов из тюрьмы всё тем же друзьям-секундантам, да еще с разъяснением: "Чего я могу ожидать от гражданского суда? Путешествия в холодные страны? Вещь совсем не привлекательная. Южный климат гораздо полезнее для моего здоровья, а деятельная жизнь заставит меня забыть то, что во всяком месте было бы нестерпимо моему раздражительному характеру!.."

Нельзя всё сводить к независимому и дерзкому поведению Михаила Лермонтова. В великосветском обществе Лермонтов бывал "высокомерен", "едок", "заносчив", презирая всё это общество. В компании сверстников и сослуживцев — "любезен", "речь его интересна". В обществе друзей — верный и преданный товарищ. Да, он позволял себе шутить даже в присутствии великого князя Михаила Павловича. То маленькую сабельку принесет на смотр, то, наоборот, сверх меры длинную, тянущуюся за ним по полу. За что и сиживал на гауптвахтах частенько. Блистал остроумием, но успевал и гениальные стихи писать, и в военном деле показал себя умельцем. Всаживал на стрельбах пулю в пулю. Он всего лишь пожалел неудачника Мартынова, и с какой радостью тот свел с ним сразу все счеты. И на самом деле, Грушницкий в жизни отомстил Печорину литературному. Узнавший себя в Грушницком, Николай Мартынов отнес к себе слова Печорина: "Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать"… Грушницким и оставался до конца дней своих Николай Соломонович. Чем больше росла слава поэта, тем больше росла и глухая ненависть к нему у Мартынова. Раскаяться этот Грушницкий так и не смог. Дважды начинал свою исповедь:

"Сегодня минуло ровно тридцать лет, когда я стрелялся с Лермонтовым. Трудно поверить! Тридцать лет — это почти целая жизнь человеческая, а мне памятны малейшие подробности этого дня, как будто происшествие случилось только вчера. Углубляясь в себя, переносясь мысленно за тридцать лет назад и помня, что я стою теперь на краю могилы, что жизнь моя окончена и остаток дней моих сочтен, я чувствую желание высказаться, потребность облегчить свою совесть откровенным признанием самых заветных помыслов и движений сердца по поводу этого несчастного события… Беспристрастно говоря, я полагаю, что он был добрый человек от природы, но свет его окончательно испортил. Быв с ним в весьма близких отношениях, я имел случай неоднократно замечать, что все хорошие движения сердца, всякий порыв нежного чувства он старался так же тщательно в себе заглушать и скрывать от других, как другие стараются скрывать свои гнусные пороки". И каждый раз с исповеди Мартынов срывался на обличение "испорченного" поэта, не доходя до описания дуэли.

Это храбрые и дерзкие, вольные и независимые герои, каким был и сам Михаил Лермонтов, не стреляют в своих друзей. Если Лермонтов на самом деле был такой злобной личностью, какой его ныне часто изображают историки и литературоведы, то что же он имел в жизни всего две дуэли, и оба раза его вызывали на дуэль, что же он оба раза на дуэлях стрелял или мимо, или в воздух. Почему он не убивал дуэлянтов? Считал себя выше их, не снисходил до мести, лишь весело отшучивался. Интересно, в жизни нынешние ненавистники Лермонтова с кем бы предпочли иметь дело в опасную минуту, с такими, как страдалец Мартынов, или же с такими, как Лермонтов? Может, гениальная проза Лермонтова и послужила настоящим поводом к дуэли?

С какой радостью все его приятели светские уже после гибели спешили рассказать, какой он был неуживчивый и недобрый малый. Он при жизни своей короткой уже добился всероссийской литературной славы. Все, кто хоть что-то читал, знали и ценили великий дар Лермонтова. Но он не был в высоких чинах, не был солидным и важным, как признать за таким молодым и лихим офицером его истинное значение?

После дуэли все кинулись переживать за бедного Мартынова. О самом поэте его приятели как бы и забыли. Погиб поэт, ну и что? А страдалец Мартынов из-за наложенной на него епитимьи с трудом пробирается в столицу позировать известному художнику Т. Райту, нарисовавшему уже в 1843 году, через два года после дуэли, его портрет. Вряд ли сам художник Райт, работавший в столицах, ездил к Мартынову в Киев.