Геннадий Гор - Факультет чудаков

• Название: Факультет чудаков
• Автор: Геннадий Гор
• Издательство: Издательство журнала «Звезда»
• Жанр: Проза
• Год: 2004
• ISBN: 5-94214-045-6

Повести Геннадия Гора, Леонида Рахманова, Михаила Слонимского написаны в конце двадцатых — начале тридцатых годов прошлого века. Изящная фантазия соседствует в них с точно выписанной реальностью советской, набравшей силу эпохи. Знаменательно, что все три писателя в поздние годы своей жизни стали наставниками молодой «ленинградской школы» прозаиков. Двое из них — Андрей Битов и Валерий Попов — сопроводили книгу тонкими эссе о своих учителях.

---

Действительно, Базилю почти удалось убедить себя в том, что строится его здание, по проекту его, Базиля, а не какого-то Монферана, которого он и знать не хочет.

Впрочем, иной раз он рассуждал, довольно здраво. Стоя на берегу, он говорил себе: «Теперь я добываю колонны для чужого сооружения, это нужно признать. Когда мне понадобятся колонны для своего, тогда уж я не смогу заняться всецело этой работой, потому что главный архитектор должен быть занят общим руководством и не может уделять отдельным работам много времени. Надо пользоваться случаем! Представим себе, что я заготовляю сейчас монолиты впрок — для своих будущих сооружений. А они, несомненно, будут, я так молод еще и в своей жизни успею построить что захочу… Пока же — стану жить в моем каменном мире…»

— Меньше думай, а больше делай, — сказал Шихин однажды, подкравшись сзади. — Знай, что я тобою доволен, но был бы доволен и того пуще, если бы ты меньше думал, да больше делал. На-ка прочти вот бумагу.

Базиль принял из рук Шихина договор, в котором шихинским ногтем был отчеркнут 2-й пункт.

Поставленным на сем основании рабочим людям работать в продолжение всего года ежедневно, не исключая и праздничных дней, кроме воскресных, с утра до вечера, столько, сколько в каждое время года действительно возможно будет, и состоять во всем, что до работы относится, в совершенном повиновении и послушании.

— Ну, и что? — сказал Базиль, прочитав отчеркнутый пункт. — Я это раньше читал.

— Ну, и то, — сказал Шихин, — прочитай вот теперь мой рапорт.

В руках Базиля очутилась другая бумага, написанная не без щегольства самим Шихиным.

В комиссию, составленную по высочайшей воле, для окончательной перестройки Исаакиевского собора

От санкт-петербургского купца Архипа Шихина

Рапорт

На предложение оной комиссии от 31-го минувшего июля за № 180, последовавшее по поводу желательного изменения пункта 2-го нашего договора с комиссией, честь имею донести следующее. Ежели комиссии будет угодно, то мое решение таково, что каменотесцы и в воскресные дни должны на работу выходить безотговорочно, но только с тем, чтобы за каждый воскресный день, в который происходит работа, комиссия должна производить мне плату за рабочих людей вдвое против обыкновенной.

Купец Архип Шихин. Сентября 7 дня 1826 года.

Базиль прочел рапорт и молча отдал его купцу.

— Ну? — сказал тот и самодовольно усмехнулся. — Ловко написано?

— Ловко, — подтвердил Базиль без особого восхищения.

— Мне чужих грамотеев не для чего нанимать, — продолжал Шихин с тем же самодовольством. — Слышишь — не для чего!

Базиль с опаской поглядел на рапорт и вдруг обмолвился резким словом:

— Это же несправедливость!

Шихин нахмурился.

— Ишь, выскочил! А и только себе хуже сделал, больше-то никому не повредил, не помог. Я хотел тебя в Питер с этой бумагой послать, а теперь не пошлю.

— Не пошлешь? — опять вырвалось у Базиля.

Шихин язвительно усмехнулся.

— Не пошлю. Думаешь, заявленьице в нужник брошу? Нет, брат, сам отвезу. Слышишь? А ты здесь останешься. Тебе весело будет здесь… заранее говорю.

Базиль все еще не понимал, что от него хочет Шихин. Тот продолжал дразнить, не договаривая до конца. Потом, вдоволь натешившись, Шихин сказал очень серьезно:

— Все, что прикажу тебе, исполнять обещался?

— Да, — Базиль совсем присмирел.

— Какой завтра день?

— Воскресенье. — Базиль начал смутно догадываться.

— Так вот, я приказываю тебе вывести завтра всех на работу.

Базиль растерялся.

— Как? Я их должен заставить?

— Сумей. Останешься один, я сейчас уезжаю. Чтобы завтра в обычное время работали все. До свиданьица.

Шихин ушел в помещение. Оттуда он спустится на берег к лодкам и кликнет двоих рабочих. На лодке он доберется до Фридрихсгама, из Фридрихсгама с попутным судном отправится в Петербург.

Базиль остался стоять, как стоял. Такое поручение его подавило. Но он уже не знал теперь, чем подавило оно — несправедливостью к рабочим или тем, что его трудно выполнить?

Базиль стоял в каменной лощине. Солнце уже село, рабочие, поужинав, ложились спать в своих бараках. Вокруг Базиля, стоявшего в одиночестве, был его каменный мир. Спускались осенние сумерки.

В первый раз этот огромный гранит, цвета запекшейся крови, показался Базилю страшным. Вокруг были темные впадины, ямы, пещеры. Днем они жили, там работали люди. Сейчас они были мертвы, как могилы, а тишина — как после землетрясения. Каменная порода, развороченная до основания, успокоилась, словно навсегда.

— И чего только ты, Василий Иванович, тут поделываешь? Неужто за малой нуждой сюда из дому вылез?

То был веселый голос бурильщика, первого знакомца Базиля на острове. Несмотря на то, что Базилю не раз приходилось его штрафовать (бурильщик подчас был рассеян, терял инструменты), он оставался, как в первый день, расположен к Базилю, не помня зла, был всегда добродушен и весел. Веселость была присуща его походке, его разговору; улыбка не сходила с его лица.

Базиль с болью подумал сейчас, как он станет завтра приказывать этому человеку работать, когда неугомонные ноги того хотят завтра плясать… Он готовит уже балалайку и новые лапти, он предвкушает радость: завтра он будет плясать, сам себе подыгрывая…

Странно звали его — дядя Корень (настоящее имя его было Корней). Эта кличка не подходила к его подвижности, к оторванности его от земли. Какой же он корень?

Базиль хмуро спросил, сопротивляясь жалости:

— А ты зачем сюда? Почему не спишь?

— Спать — пусть Ванька спит, — был ответ, — а я погуляю лучше. Архип Евсеич прислал. Уезжает, хочет с тобой видеться.

— Я не пойду, — сердито сказал Базиль. — А ты иди себе, не мешай.

— Чего не мешай-то? Чего у тебя такое в котелке варится?

— Пошел! — закричал Базиль со слезами в голосе. — Пошел, спи!

Дядя Корень неодобрительно покачал головой, однако послушался и убежал, притопывая лаптями.

Базиль снова остался один со своими мыслями. К ним прибавился еще стыд за грубое обращение с дядей Корнем, не помнящим зла. Базиль не хотел признаться себе, что у него всегда было особое чувство к Корню, какое-то родственное, чуть не сыновнее, напоминающее то братское чувство, какое он испытал, расставаясь со своим ямщиком Мишей.

Базиль сел на камень, у самой стенки расщелины, привалился и не заметил, как задремал. Заснул, как наказанный мальчик.

Когда он пробудился, была ночь. Звездное небо, шум моря, голоса ночных птиц, свежесть воздуха — все было так не похоже на бледные сумерки, что до сна окружали Базиля.

Базиль пробудился значительно ободренный. Он увидел во сне, что Шихин еще раз пришел к нему и сказал лукаво: «Искусство забыл? Не хочешь ему послужить?» На это будто Базиль сказал: «Хочу, но как?» Шихин улыбнулся еще лукавее, чем наяву, и шепнул на ухо: «Посулим чего-нибудь райского. Что для них и самого рая лучше и бога дороже…»

Окончательно пробудившись, Базиль вдруг вспомнил: Шихин однажды и наяву, в разговоре с ним, употребил то же самое выражение. Неужели прибегнуть к такому средству?

ТРИНАДЦАТАЯ ГЛАВА

В четыре часа утра Базиль приказал бить побудку.

В мутный сентябрьский предрассветный час неистово зазвонил колокол. Люди высыпали из бараков, как были — полуодетые, заспанные, не понимая, зачем будят в праздник. Их было около тысячи. Половину нужно отправить немедленно в северную каменоломню, половину оставить в южной.

Но как объявить об этом?

Став на крыльце шихинской светелки, Базиль в растерянности смотрел на великое полчище, галдевшее подле бараков. Он рассчитывал заговорить, как только они немного утихнут. В первый момент он самым настоящим образом струсил: он не различал в толпе ни одного знакомого лица, он боялся всей массы в целом. Но если бы он и увидел в толпе хоть того же, например, дядю Корня, то не испытал бы сейчас стыдливой неловкости перед ним и подавно не испытал жалости, Базиль чувствовал, что толпа заранее настроена против того, что он ей сообщит. Базиль ощущал себя отчужденным и потому сам был настроен враждебно. Неестественно было лишь то, что Базиль терпеливо ждал, когда люди утихнут и приготовятся слушать его, а люди все продолжали шуметь. Шум был нечленораздельный — казалось ему.

«Как я им скажу, — с отчаяньем думал Базиль, — когда они не хотят меня слушать?»

Он не понимал, что люди шумели как раз оттого, что он не приступал к делу, не объявлял прямо и коротко, зачем их подняли. Люди требовали, чтобы он говорил, а он не различал в общем шуме ни одного человеческого слова, он был занят только собой и своим волнением.