Станислав Пшибышевский - Заупокойная месса

• Название: Заупокойная месса
• Автор: Станислав Пшибышевский
• Издательство: Аграф
• Жанр: Эротика
• Год: 2002
• ISBN: 5-7784-0192-2

Польский писатель Станислав Пшибышевский (1868–1927) вписан в анналы европейского модернизма как определенный культовый феномен. Успех ему гарантировали высокий интеллектуализм, радикальность мышления, простиравшиеся вплоть до запретных областей, и современность антропологической концепции.

В России начала XX века он был не менее популярен, чем в Польше и Германии, и оказал огромное влияние на русских символистов.

В данное издание вошли избранная лирическая проза, драматургия и статьи популярного польского писателя.

Книга адресована широкому кругу читателей.

---

Она безумно улыбалась.

— Не вместе… Ты не понимаешь меня?

Подумал.

— Почему?

— Мы мешали бы друг другу.

— Да.

Долгое молчание.

Она вскочила.

— Нет! Мы не будем печальны! Пей, пей! — Залпом выпили.

И снова долго сидели, тесно прижавшись друг к другу.

— Послушай, Агая, разве нет никакого исхода?

— Нет! Теперь нет больше.

— А… а если мы оба уедем, и если все стряхнуть, как кошмар?

— Я не могу быть твоей!

— Почему?

— Не знаю… Нет, этого не будет… Не говори об этом, это бесполезно, — сказала она устало.

— Это разум?

— Нет, нет! Я чувствую отвращение к разуму. Это нечто, чего я не знаю. Я тоскую по тебе до безумия… Ты величайший человек, которого я знаю, ты мой величайший художник, и я отдала бы с радостью всю твою прекрасную человечность, все твое могучее искусство за кусок твоего обнаженного тела… Видишь, видишь мои руки, они так тонки, но в них стальные мускулы… Как часто я этими руками обнимала и прижимала тебя к себе по ночам!.. Видишь мое тонкое тело, как часто оно обвивалось вокруг твоего!.. и… и… — она заикалась, путалась… — в последний момент нас что-то разделяет, отрывает друг от друга… Это, вероятно, одна и та же кровь… Ты этого не чувствуешь?

— Да, теперь я это чувствую.

Она вдруг собралась с силами.

— Да, ты, ты… Смейся же!

Он смеялся.

— Мы с ума сошли? — спросила она.

— Да.

Руки их судорожно сплелись. Лица болезненно исказились.

— Иди, иди, — молила она, рыдая. Безумие приходит безумие приходит… Иди, иди!

— Я остаюсь у тебя! — сказал он твердо. Она смотрела на него в невыразимом страхе.

— Твоя воля крепнет… — Она пришла в страшное возбуждение. — Твоя воля крепнет так ужасно. Теперь ты приобретаешь власть надо мной… Ты так ужасно силен… Иди, иди… моя голова готова разорваться, и грудь горит… Огонь во всем моем теле.

Она опустилась перед ним и обняла его ноги.

Душа его вдруг прорвалась в тупом отчаянии. Ощущение освободилось от его воли, он был бессилен. Тупая пустота зияла в его мозгу.

Она села к нему на колени, положила свою голову ему на грудь и плакала.

Потом взяла его голову, целовала его в губы, в глаза и смотрела на него взором, в котором отчаяние перешло в задумчивое «по ту сторону» страдания.

— Теперь иди, иди!

Он машинально поднялся. Душа его была глуха.

Она подвела его к окну.

— Взгляни на море! Как хорошо было бы лежать с тобою там внизу — в твоих объятиях… в твоих объятиях… но я люблю твою жену. Она не пережила бы этого страдания… нет, нет! Это было бы ужасно думать о тебе с такой болью. Я должна одна.

— Да, — сказал он задумчиво.

Она свела его вниз. Они вошли в сад.

Остановились.

Вдруг она бросилась на него, глубоко впилась ему в шею, крепко впилась зубами и прокусила кожу.

Он тихо застонал.

Слышал, как хлопнула дверь, чувствовал сильную боль, схватился рукой за шею: рука его была в крови.

Он усмехнулся.

В мозгу его была пустота.

Пошел большими, твердыми шагами.

— Она ждет меня у памятника, — промелькнуло в его мозгу.

Он сделал широкое отталкивающее движение рукой и снова усмехнулся.

В душе его разлилось тихое, бесконечно широкое торжество.

Придя домой, он машинально раскрыл окно, сел на подоконник и уставился в глубину.

Кто-то с фонарем прошел по двору.

Свет, этот глухой блуждающий огонек в глубине, очень заинтересовал его.

Тот, другой, был в комнате. Он видел, как тот смялся, скаля зубы, видел страшное, искаженное лицо. Но он уже больше не боялся. Презрительно пожал плечами. И если бы я раскололся на тысячу я, я все же остался бы один. Ведь Агаи нет больше!

Там море, а здесь внизу — каменная, вымощенная бездна.

Он невольно отшатнулся назад и зажег свечу.

Письмо на столе. Вскрыл. От жены.

«Боже мой, что с тобой? Почему ты не пишешь ни слова? Я умираю от страха за тебя».

Усмехнулся и трижды поцеловал письмо. Потом сел на постель.

Снова почувствовал жгучую, колющую боль. Подошел к умывальнику и омыл рану. Сюртук его был весь в крови.

Снял его. Он имел отвратительный вид. Потом потушил свечу и лег в постель.

Вдруг почувствовал снова, как вкатился клубок людей. Медленно, как скомканное молитвенное бормотание. Он приближался, рос, как безумное лепетание, потом, как хрипящий вздох мученика, пронизал воздух.

Теперь оно пронзительно заревело, адский насмешливый хохот разорвал воздух, поднялся, сжался в комок, закрутился в глубину и потом могуче, внезапно поднялся в кричащем сдавленном пении:

De profundis…

Это была, казалось, обезумевшая мука, которая вырывала из суставов худые, костлявые руки и кричала о спасении.

И вдруг медленно поднялась женщина в широком, кроваво-красном плаще, она поднялась высоко над всем земным, с тупой окаменевшей улыбкой на болезненно-искаженном лице.

И тут он увидел, что клубок распался, поток людей полился вокруг этой женщины, человеческие пары с искривленными членами болезненно сплетались и срастались друг с другом. Он слышал звериный рев, прорывавшийся в половом мучении, он видел лица, искаженные в бешеных сладострастных оргиях, он видел тела, разъеденные ядом, покрытые отвратительными ранами, а внизу, совсем внизу, он видел себя самого с окровавленным, размозженным лбом, со сжатыми кулаками, себя, разрываемого агонией отчаяния и кричащего, кричащего с напряженными до последних пределов легкими…

И из томительного жадного крика, из грязи и отвращения половой оргии, из всей этой издыхающей муки отделилась снова безумная песнь судьбы, песнь людей, которые, ничего не зная, брошены, прикованы друг к другу, людей, которые вросли друг в друга и не могут освободиться: клубящаяся буря криков отчаяния:

De profundis…

Он вскочил с кровати.

Последние стоны еще звенели в его ушах. В мозгу его все спуталось, напрасно старался он уловить какую-нибудь мысль.

Долго сидел так неподвижно.

Первый утренний свет с трудом разъедал тьму комнаты.

— Но, Бог мой, где же Агая? — промелькнуло у него вдруг в голове.

Встал и остановился среди комнаты. А! Агая наверное спряталась в саду за старым тополем… Она всегда прячется за этим тополем.

Он захихикал и тихо проскользнул на цыпочках к окну. Надо теперь совсем тихо открыть дверь на веранду… Она спряталась за садом… Она спряталась в море… Она сама — море… Но уж я найду ее… Только тихо, тихо… иначе она убежит от меня…

Он полез на подоконник.

— Уж я найду ее… Только потише… О!.. там, там она… Он стоял на окне с далеко вытянутыми вперед руками. Агая! — закричал он, смеясь.

Ринулся в глубину.

СНЕГ драма в четырех действиях © Перевод с польского Н. Эфрос

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Тадеуш

Бронка — его жена

Ева — ее подруга

Казимир — брат Тадеуша

Макрина

Лакей

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Столовая. Сквозь большие, высокие окна и через стекла зимнего сада видны занесенные снегом деревья и сугробы снега. В углу — большой старомодный камин, около него — дрова, которые Казимир время от времени подбрасывает нервно в огонь. Бронка стоит у окна и тревожно глядит на снег.

Первое явление

Казимир и Бронка

Казимир Ну, чего ты так волнуешься? Не будь ребенком. Чего ты боишься?

Бронка Да побойся ты Бога, Казя. Разве ты не видишь, какая метель. Снег целый день все идет, идет… Смотри, какие сугробы. А там, за городом, по дороге на целые версты — ни деревца. Кучер может сбиться с пути, сани свалятся в ров.

Казимир, перебивая ее Ну, так что ж? Тадеуш упадет в ров. Ему будет мягко.

Бронка Ах, какой ты недобрый!

Казимир Ну. Не сердись. Но, право, вы — точно двое детей. Это что-то необычайное, какая-то редкая аномалия. Ведь вот уже целый год, как вы женились, а нежничаете так, точно вчера только узнали друг друга.

Бронка От этого-то наша жизнь так и прекрасна!

Казимир Конечно, конечно… Ну, признайся, милая Бронка, сколько ты получила любовных посланий от твоего Тадка за то время, что его не было дома?

Бронка Ах, если бы ты только знал, какое чудное он мне написал письмо. Если бы ты знал, как я люблю его письма. Кажется, никто, кроме него, не умеет говорить такие прекрасные слова.

Казимир Ну, слова — это еще не очень трудно. Но, конечно, Тадеуш тебя любит. (Задумчиво.) Да, он тебя очень любит. Позавидуешь вашему счастью, вашей любви… Глядя на вас, невольно кисляем станешь. Все чаще мне начинают сниться какие-то сентиментальные идиллии, грезится какое-то уютное гнездышко и в нем — любящая, нежная, заботливая женщина, при которой я мог так спокойно работать. Ах, надоело мне, измучило меня это вечное скитание по белу свету. Все эти произведения искусств, все эти музеи, театры, ипподромы, Париж, — все это — ложь, ложь, ложь… Как все это опротивело! Везде одно и то же, одно и то же… И всюду таскаешь с собой все ту же свою вечную скуку…