Николай Рыбалкин - Воспоминания

• Название: Воспоминания
• Автор: Николай Рыбалкин
• Жанр: История

---

Мать уже высматривала меня у двора.

-Знаешь, мам, это не десант, а фронт. Костя Грошев от военных слышал.

-Да я тоже так думаю. Давно уже он гудит. Каждую ночь все слышнее, вот и пришел.

В эту ночь мы легли в окопе. Но до того долго стояли на дворе. Где-то высоко в небе прерывисто гудел невидимый немецкий самолет. Южнее нас у Волги стояло зарево пожара, продолжали гореть нефтяные баки. На севере за Мечеткой по-прежнему перестреливались пулеметы. Сначала дробно и отчетливо застрочит один, а потом ему едва слышно отзывался другой. "Грош сказал, что с Горного все видно. Надо завтра сбегать на Горный", - подумал я.

Но ни завтра, ни в последующие дни сбегать на Горный не довелось. Две недели город подвергался страшной, почти беспрерывной бомбежке. С утра до ночи небо гудело от рева моторов, хлопали зенитки, свистели и грохотали бомбы. И все население сидело кто в подвалах коммунальных домов, кто в таких же убогих, как у нас, наспех сооруженных щелях, а кто в глиняных пещерах, которые люди бросились рыть в оврагах, пересекавших город. Только на заходе солнца выпадал час недолгой, тревожной тишины. В эту короткую передышку мать торопилась сготовить суп-затирушку или испечь лепешку на жестянке, положенной на огонь, а я либо бежал на карьер за водой либо на улицу узнать, не завалило ли кого из соседей в убежище. А с наступлением темноты снова появлялись немецкие самолеты. Они развешивали "фонари" - осветительные ракеты на парашютах - и, выискивая цель, долго летали над городом. А мы лежали в окопе, прислушивались к их бесконечному гулу, потом к шелесту падающих бомб и определяли: сюда или не сюда?

Налеты повторялись с такой регулярностью, и настойчивостью, а самолеты пикировали и сбрасывали бомбы на заранее намеченные квадраты с такой деловитостью, что было ясно: делают это немцы не для того, как говорят военные, чтобы ошеломить и подавить противника, нет, они нас просто уничтожали физически, расчетливо убивали. Каждый день мы узнавали о все новых и новых прямых попаданиях. В подробностях это были ужасные картины. Изуродованные и разорванные на куски тела. Или похороненные заживо под многометровой толщей земли в обвалившихся пещерах. Погибали целыми семьями. А когда случалось, что кто-то из погибшей семьи оставался в живых, то на его долю часто выпадало такое, чему не позавидовали бы и покойники. Я видел старика Захарова, жившего на соседней улице позади Кулешовых. Как он в своих трясущихся, натруженных руках, держа их прямо перед собой, бережно нес оторванную, в запекшейся крови голову своей дочери. Старик утром, торопясь успеть до налета, побежал в карьер за водой, а когда возвращался, уже шла бомбежка, и он на месте своей щели, в которой оставил дочь с ее двумя малыми детьми, нашел только большую воронку. Весь день, не замечая рвавшихся вокруг бомб, старик собирал останки своей семьи и опускал их в выкопанную тут же на дворе под топольком могилу. Тела внуков и обезглавленный труп дочери он обнаружил под слоем земли в разрушенном убежище, а голову дочери долго не мог найти, пока Лиза Кулешова не увидела ее вечером на своем дворе.

Каждый день приносил все новые смерти. И оставшись живым сегодня, ты не знал, останешься ли завтра.

Ища спасения, многие уходили из города. Зарывали в землю вещи, бросали дома и, захватив с собой в узелок крайне необходимое, бежали на переправу, где тоже прячась от бомбежки в наскоро вырытых щелях или воронках, неделями дожидались удачного случая, чтобы перебраться на левый берег. Катера, перевозившие солдат, военное снаряжение и раненых, когда на палубе оставалось место, иногда брали и гражданских. А дальше кто как мог добирались до железнодорожной станции.

-А мы чего же думаем? - зайдя вечером к нам, чтобы обменяться новостями и слухами, спросила Лиза Кулешова мою мать. - Начальство, говорят, все уже за Волгу перебралось.

-Так начальству оно сподручно: сели на машины и поехали. Рассказывают, даже шкафы и диваны с собой повезли. А нам? Там, за Волгой-то, до железной дороги почти двести верст. Пешком по степи. Где и воды-то, говорят, не найдешь, люди не пивши умирают.

-Да у нас-то в Погромном тетка живет, - сказала Лиза. - Но мои чего-то еще раздумывают, жалко дом бросать.

-Еще бы! Мы уже раз в деревне бросили, а потом по чужим углам намытарились. А я так думаю: не все ж время будут бомбить, пересидим как-нибудь. А там, глядишь, и отгонят их.

И мы сидели. Дни и ночи. В тесном и пыльном окопчике. А однажды утром, очнувшись, услышали, что орудийная и пулеметная пальба доносится уже не только с севера из-за Мечетки, но и со стороны Разгуляевки, с запада. Пальба и глухие, тяжелые взрывы. Выбежав за крайние дома поселка, я увидел, как над горизонтом за Разгуляевкой кружили немецкие бомбардировщики. Кружили, пикировали, бросая бомбы, и исчезали за бугром. А как только бомбовый грохот смолкал, там снова раздавались орудийные выстрелы и стукотня пулеметов. Значит, там шел бой. Там была передовая. Фронт было не только слышно, но уже и видно. Где только что ухали взрывы, поднималась полоса красноватой пыли.

В тот же день с Тракторного пришел Иван Андреевич. Наступил как раз момент вечернего затишья, мы уже встали от костерка, на котором только что спекли и тут же, не отходя, съели свои вечерние лепешки, встали и увидели, как во двор Черенковых зашел какой-то человек. Он на минутку приостановился перед развалинами дома, затем бросился к месту, где раньше за домом находилось убежище, а теперь поднимался холмик земли, и снова остановился, словно наткнулся на что-то, а потом почти бегом обогнув развалины, направился к нам.

-Господи, - прижимая руки к груди, с болью произнесла мать. - да ведь это Иван!

-Где мои? - хриплым, перехватывающимся голосом спросил Иван Андреевич.

-Иван Андреевич, милый, да где же вы был все это время? - медлила с ответом мать, прямо глядя на черное, обросшее недельной щетиной лицо дяди Ивана. - И раненый ты никак?

-Где, говорю, мои? - повторил он свой вопрос.

-Нету, - тихо, сдавленно произнесла мать и заплакала. - Нету их, Андреич, похоронили мы их уже, управились.

Как от удара отшатнулся от этих слов Иван Андреевич. Левая рука его, замотанная бинтами, висела на перевязи, свободной правой он потянулся к горлу, схватился за воротник и рванул его, словно освобождаясь от захлестнувшей и душившей его петли. Потом повернулся и пошел по двору, качаясь как пьяный.

Он все понял сразу, без объяснений. Беду он почуял, как только увидел развалины своего дома. А точка бомбы и маленький холмик на месте их убежища сказали ему все. Хватаясь за остатки надежды, он бросился к нам, но слова матери разрушили и эти остатки. Самое страшное случилось. Страшное и непоправимое. Иван Андреевич остановился перед могилой и, сгорбившись, низко опустил непокрытую голову.

Дав ему постоять одному, мы с матерью тоже подошли и встали рядом с ним. Потом пришли Кулешовы.

-Когда это... случилось? - тихо спросил Иван Андреевич.

-На второй день бомбежки, двадцать четвертого, - ответила мать и, наверно, чтобы хоть как-то, хоть немного утешить его, добавила: - Они умерли сразу, не мучились.

Постояв, все по одному разошлись, а Иван Андреевич, опустившись на лежавшее под ногами бревно, остался сидеть у могилы.

Ночью опять летал фашистский разведчик, развешивал осветительные ракеты, время от времени сбрасывал одиночные бомбы. Выглядывая из окопа и осматриваясь при свете ракеты, я каждый раз видел одинокую, печальную фигуру Ивана Андреевича.

На рассвете он подошел к нам, мы с матерью как раз вылезли из окопа.

- Ну, пойду я, - сказал он. - Спасибо, что похоронили.

- Не за что "спасибо"-то. Ты уж не обижайся, Андреич, что во дворе закопали. Как в такую страсть на кладбище нести?

- Ничего. Прощайте.

- Куда же ты теперь? - спросила мать.

- На переправу, в санчасть надо. А потом, наверно, опять на передовую.

- Где ж тебя ранило? За Тракторным?

- Там.

- Как там дела, дядь Вань? - спросил я.

- Пока ничего хорошего. За Тракторным их отбили, но они вон и с Гумрака подошли.

- Тут говорили, будто они десант сбросили.

- Нет, фронт это. Вам уходить надо.

- Да куда уходить-то - взмолилась мать. - Кто нас и где ждет? Это ведь нужных людей эвакуируют, а мы кому нужны?

- А здесь чем жить будете? Продукты есть?

- Да какие же у нас продукты?

- Ну, а фронт - это надолго. Уходить надо.

Мать задумалась. Иван Андреевич постоял еще немного, поднял на меня усталые, ввалившиеся глаза, прощально кивнул и быстро зашагал по улице.

А мать все стояла и думала. И было о чем. Мы сидели в совершенно разрушенном городе, к которому к тому же подошел фронт. Нас жестоко бомбили, и у нас совсем не было продуктов. Нам действительно надо было уходить. Но куда? Единственный выход их города, хотя тоже небезопасный, оставался через Волгу. Но за Волгой у нас ни родных, ни знакомых не было и, как сказала мать, никто нас там не ждал.