Святослав Рыбас - Красавица и генералы

• Название: Красавица и генералы
• Автор: Святослав Рыбас
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Макарий замолчал. Теперь ему было безразлично, сколько вывезут из дедовских запасов. Он все еще жил среди ночных костров и измученных войной людей.

- Ой, дитятко, дитятко, - послышался вздох Хведоровны. - Получилось! Сжалился над тобой Господь.

- Вы, мужики, имейте совесть! - раздался бодрый голос Родиона Герасимовича - Оставьте и нам, убогим да старым, не губите!

- Сыночки, не губите! - взмолилась Хведоровна.

Макарий сложил гармонь, повесил на плечо и побрел к саду.

- Давай, чего стал! - крикнул один. - Тащи!

- Почекай трешки, - ответил другой. - Треба и людям оставить.

- А ты про них не думай! - сказал первый. - Ты про нашу задачу думай.

"Нельзя уходить", - решил Макарий и вернулся. У него стали спрашивать о боях, аэропланах, о внешней стороне войны, обо всем том, что всегда интересует невоенного человека, которому хочется найти в бессмысленности закономерность. Время от времени раздавался раздражающий призыв продолжать нагрузку зерна, однако пришельцы втягивались все глубже в разговор со слепым летчиком и в амбар не ходили.

Уже становилось понятно, что дело завершится мирно. От летовки, где Хведоровна готовила яичницу для угощения, пахнуло дымком и горячей сковородкой.

Пришельцы, застенчиво отнекиваясь, перебрались в сад и за столом под старой грушей закусили, очистив пять сковородок.

В итоге из четырех прибывших на хутор подвод в двух увозили зерно, в третьей связанных попарно кур, а последняя уезжала пустой.

- Бывайте здоровы, - говорили пришельцы на прощанием. - Спасибо, что миром договорились.

- И вы бувайте здоровы, - отвечала Хведоровна.

И стих шум обоза.

- Ну Макар, подводу хлеба заробил, - сказал Родион Герасимович. Теперь твоя стезя определилась. Будешь перед сильными петь и плакать ради куска хлеба.

- Спаси Боже! - отозвалась Хведоровна и закричала: - Куды вы?! вырвала у Макария байдик и кинулась куда-то вдоль ворот.

- Что там? - спросил Макарий.

- Австрияки, - объяснил Родион Герасимович. - Похватали свои торбы, сукины дети. Тикают.

- Куды! Вот я вас! - голосила Хведоровна. Какая-то даль стала манить Макария бросить все, уйти невесть куда.

- Останови ее, - велел он старику. - Дайте им харчей. Послышался треск сломанного байдика, чужие голоса с решительными нотами. Хведоровна охнула.

Родион Герасимович пошел вперед, оставив Макария, и стал просить:

- Господа австрияки! Что ж вы уходите?.. Никак нельзя. Работать надо... Вот хлеб уберем, тогда идите... Нельзя, нельзя! Понимаете? Хлеб, говорю...

- Клеб, карашо. Дом надо, - отвечал пленный.

- Нельзя, господа австрияки! Хлеб надо убрать...

- Басурманы! - крикнул Хведоровна. - Казаки вас похватають, конями потопчуть... Чи думалы вы своими головамы?

Пленный засмеялся:

- Дом надо, Кведоровна! Казаки - досфидань. Русья - досфидань.

- Уйдут, Герасимович, - сказала она. - Сил у нас нема выдержаты...

- Дайте им харчей! - повторил Макарий.

- Черта им лысого, а не харчей! - выругалась старуха. - Казаки похватаготь, потопчуть. Чуете?

Австрийцы ушли открыто, не таясь. Хутор остался без работников. Где было взять новых, неизвестно.

4

На григоровской шахте, в помещении нарядной, висела на стене большая карта, исколотая булавками по линии Карпат, Польши, Восточной Пруссии, где когда-то проходил фронт. Сейчас булавки с белыми флажками переместились в глубь карты, потоптались в районе Луцка, изображая последнее наступление Юго-Западного фронта, и еще больше ушли назад.

На карту мало кто смотрел, устали от смотрения, говорили о погоде, часто глядели на небо.

"Афганец" нес жару. Лето стояло сухое, грозило неурожаем. Но лишь к вечеру в белесом небе появлялись небольшие облака и куда-то исчезали, не пролив ни капли.

Инженеры и штейгеры тоже устали.

Шахту следовало закрыть. Производительность была низкая, шахтеры отвлекались на митинги, в комиссии и комитеты, но рудничный совет требовал оплачивать эти отлучки. Не давали закрыть две силы - война и сами рабочие. Война, разрушив остов хозяйственной жизни, сбила с двуглавого орла корону и подбиралась к организации военной диктатуры, грозя подмять и даже уничтожить российскую демократию.

Нине Григоровой приходила мысль, что надо как-то обуздать шахтеров, уж слишком много они забрали прав, не позволяя без санкции рудничного совета даже увольнять лодырей. Только военная сила годилась для этого. Где ее взять? С фронта она идет разбитая, злая, невоинственная.

Нине не на кого было опереться, кроме двух десятков служащих. Они пока еще зависели от нее.

Она взяла к себе Виктора Игнатенкова после того, как он разошелся с родными и поссорился с Зотовым, поставила младшим штейгером и приютила у себя на правах то ли друга, то ли квартиранта. Романтическая сердечность исчезла из их отношений. Виктор не простил ей отказа от слепого брата.

Время влюбленности прошло, наступила пора защиты от надвигавшегося хаоса. Нина подарила ему "стеер", с которым он упражнялся, стреляя в саду по яблокам. Часто за ним увязывался ее малыш Петрусик, до этого всегда игравший на хозяйственном дворе среди кур и гусей, куда его водила нянька. Малыш собирал стреляные гильзы, потом показывал Нине.

- У, холера ясна! - восклицал он, повторяя польское ругательство Виктора.

До этого он повторял работницу и няньку, приносил домой свидетельства близости с народной речью, разные забористые словечки.

- Ты кто такой? - спрашивал у него Виктор.

- Я казуня! - гордо отвечал малыш, сияя зеленоватыми, как и у Нины, глазами.

Так дразнили казаков крестьяне.

И не только по отдельным словечкам, но и по нестриженым выгоревшим волосам и чумазым рукам было видно, что растет он сам по себе и далек от нарядной гостиной, где диван и кресла обтянуты кремовым репсом в цветочках, а на рояле стоят гравюры, фотографии и фарфоровые фигурки.

От малыша исходило совсем иное, свежее дыхание жизни.

Не иначе как под влиянием новых веяний Нина завела себе подлинный наряд казачки - длинную юбку, шелковую кофту, узорчатый платок - и словно в спектакле переоделась, посмеиваясь, плавно поводя плечами, прошлась по дому, приглашая домашних оценить обновку. Нина была хороша, легка, и, главное, в ней не было скучной определенности замужней женщины.

Прикажи она пройти испытания, и Виктор был бы счастлив исполнить ее волю.

Вскоре ему выпал такой случай, но не обрадовал его.

Арендаторы сговаривались отнять у нее землю.

Услышав это, она строго поглядела на Виктора, как будто он по нерадению допустил такое, и сказала, что не может допустить своего разорения.

- Что делать? - спросила она. - Они и так аренду не платят...

- Ладно, пойду в деревню, - сказал Виктор. - Надо встряхнуть одного-двух зачинщиков, остальные хвост подожмут.

- Не балыхрысничай! Вырос на хуторе, а несешь чепуху... Они тебе в глаза будут божиться, а потом голову проломят.

- Ну пусть проломят, - сказал он. - Не велика беда... У нас свобода. Ради тебя я голову не пожалею.

- Жалко головы-то, - усмехнулась Нина. - Доигрались мы с народными домами да больничными кассами, все жалели, просвещали! Теперь не знаем, что делать.

- Ты берешь за аренду половину урожая, - напомнил Виктор. - Ты бы уменьшила. Англичане говорят: надо сперва что-то дать, чтобы потом взять.

- Ничего я не могу им дать, Витя, - ответила Нина. - У меня сын, я должна все оставить ему. Это наживалось не мной, не одним поколением. Вот эти чашки, - она подняла тонкую фарфоровую чашку. - Думаешь, чтобы завести такой сервиз, нужны деньги? Нужно два или три поколения. Ты не думай, что я капиталистка. Я не дворянка и не капиталистка. Знаешь, кто мой отец... Но если все отдать - все разрушится... Мы с ними никогда не договоримся - между нами пропасть. Они живут не в век пара и электричества, а будто до Крымской войны... Они сперва разрушат нашу культуру, - а через сто лет начнут жалеть о ней... Верно ты говоришь, надо встряхнуть зачинщиков. Револьвер у тебя есть. Возьмешь Илью, вдвоем поедете.

Несколько минут назад она отвергла такое предложение, теперь посылала Виктора, не жалея его.

- Хорошо, - сказал он и стал разглядывать свою чашку с тонким голубоватым узором.

В деревню поехали вечером перед закатом, когда солнце стояло в дуб, как говорил Илья.

На кургане высилась каменная баба, и, глядя на ее тяжелый контур, ясно отпечатавшийся на фоне синевы, Виктор отвлеченно подумал о древнегреческих мойрах, бесстрастно ткущих нить жизни. Вдоль дороги желтели мелкие подсолнухи с вялыми, полуопущенными листьями. За подсолнухами пошли баштаны, где высовывались темными боками маленькие арбузы. Переехали речку, колеса застучали по камням. Илья хлопнул вожжами, и лошади пошли веселее.

- Илья, - спросил Виктор. - Какие там мужики?

- Хохлы, - пренебрежительно вымолвил Илья. - Сверху покорные, а внутрях - дюже нас не любят.

- Казаков?