Александр Майсурян - Другой Ленин

• Название: Другой Ленин
• Автор: Александр Майсурян
• Издательство: Вагриус
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9697-0292-7

Ни об одном другом человеке в советское время не говорили и не писали так много, как о В. И. Ульянове (Ленине). Но и сейчас мы не знаем о нем самого главного — какие качества поставили его во главе 150 миллионов людей? Почему именно он оказался одной из ключевых фигур истории XX века? Что в жизни считал важным и что несущественным? Что думал о смерти и как сам хотел бы умереть? Как ссорился и умел ли мириться? Как предпочитал отдыхать?

Автор освещает многие малоизвестные стороны личности Ленина.

Книга публикуется в авторской редакции.

---

В. Розанов вспоминал: «Весь лексикон его был только несколько слов. Иногда совершенно неожиданно выскакивали слова: «Ллойд Джордж», «конференция», «невозможность» — и некоторые другие». «Когда уже потерял речь, — рассказывала Мария Ульянова, — но мог произносить некоторые отдельные слова, сказал как-то: «Годы, годы», имея в виду, вероятно, что с параличом лежат иногда долгие годы».

С августа Ленин стал просматривать газеты. «Газету он читал ежедневно, — писала Крупская, — вплоть до дня смерти, сначала «Правду», а потом просматривал и «Известия»…» После утраты речи Ленин прожил еще почти 11 месяцев.

Вначале он не мог ходить, но потом вновь овладел этим умением. «В первый раз, — писал Луначарский, — когда Владимир Ильич решился пройтись сам, он выгнал из комнаты решительно всех, а потом показал со сконфуженной и счастливой улыбкой Надежде Константиновне, что он может ходить».

Невозможность полноценно общаться с окружающими сильно угнетала его. «Каждое свидание волновало Владимира Ильича, — рассказывала Крупская. — Это было видно по тому, как он двигал после свидания стул, как судорожно придвигал к себе доску и брался за мел». Иногда, особенно оставшись в одиночестве, он плакал. Его лечащий врач В. Осипов писал: «Иногда вдруг на глазах Владимира Ильича появлялись слезы. Человеку было нелегко…» Фельдшер В. Рукавишников описывал такой момент подробнее: «Ильич уселся, закрыв несколько лицо рукой, облокотившись на стол в задумчивой позе… И вдруг из-под руки катятся слезы… Чу, шорох. Шаги. Кто-то идет. Ильич выпрямился. Смахнул слезы. Взялся за книжку, как будто ничего не было…»

Ленин сознательно отказывался встречаться с соратниками. Крупская: «На вопрос, не хочет ли он повидать Бухарина, который раньше чаще других бывал у нас, или еще кого-нибудь из товарищей, близко связанных по работе, он отрицательно качал головой, знал, что это будет непомерно тяжело…»

В. Розанов рассказывал о поведении Ленина осенью 1923 года: «Гуляли, пользовались каждым днем, когда можно было поехать в сад, в парк. Сознание полное. Владимир Ильич усмехался на шутки. Искали грибы, что Владимир Ильич делал с большим удовольствием, много смеялся над моим неумением искать грибы, подтрунивал надо мной, когда я проходил мимо грибов, которые он сам видел далеко издали… Ужиная с нами, угощал нас и сидел подолгу, участвуя в разговоре своим немногосложным запасом слов, который в конце концов мы в значительной степени научились понимать. Во все эти посещения при мне он всегда был весел».

В последний год жизни Ленин уже не мог сам стрелять, но по-прежнему любил наблюдать за охотой на зайцев. Последний раз ездил в лес на охоту за два дня до смерти, 19 января 1924 года. Этот лес носил название «Горелый пень». После неудачных выстрелов Ленин укоризненно покачивал головой, а при метких попаданиях хлопал левой рукой по неподвижной правой…

Ленин мог даже по старой привычке насвистывать сквозь зубы знакомые мелодии. По словам Крупской, во второй половине 1923 года, когда казалось, что дело пошло на поправку, Владимир Ильич иногда тихо напевал «Интернационал», «Червонный штандарт» и «В долине Дагестана». Вероятно, лермонтовские строки довольно точно передавали настроение Владимира Ильича, когда он думал о самом себе:

В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;
Глубокая еще дымилась рана,
По капле кровь точилася моя.
Лежал один я на песке долины;
Уступы скал теснилися кругом,
И солнце жгло их желтые вершины
И жгло меня — но спал я мертвым сном.
И снился мне сияющий огнями
Вечерний пир в родимой стороне.
Меж юных жен, увенчанных цветами,
Шел разговор веселый обо мне.
Но в разговор веселый не вступая,
Сидела там задумчиво одна,
И в грустный сон душа ее младая
Бог знает чем была погружена;
И снилась ей долина Дагестана;
Знакомый труп лежал в долине той;
В его груди, дымясь, чернела рана,
И кровь лилась хладеющей струей.

«Засмеялся и махнул рукой». Вскоре после смерти Владимира Ильича его вдова рассказывала: «В последнее время стал читать беллетристику. Ему принесли большую груду книг, и он отобрал себе исключительно вещи Джека Лондона, которые и просил читать ему вслух».

Особенно Ленину понравился рассказ Лондона «Любовь к жизни», который он слушал всего за два дня до смерти. Нельзя не заметить, что рассказ этот, в манере писателя, очень натуралистичный, жесткий. Человек перегрызает горло волку и, чтобы выжить, пьет волчью кровь. «Сильная очень вещь, — писала Крупская. — Через снежную пустыню, в которой нога человеческая не ступала, пробирается к пристани большой реки умирающий с голоду, больной человек. Слабеют у него силы, он не идет уж, а ползет, а рядом с ним ползет тоже умирающий от голода волк, и вот между ними борьба, человек побеждает — полумертвый, полубезумный добирается до цели. Ильичу рассказ этот понравился чрезвычайно. На другой день просил читать рассказы Лондона дальше… Следующий рассказ попал совершенно другого типа — пропитанный буржуазной моралью: какой-то капитан обещал владельцу корабля, груженного хлебом, выгодно сбыть его; он жертвует жизнью, чтобы только сдержать свое слово. Засмеялся Ильич и махнул рукой».

«Если бы я был на свободе…» Одна из главных мыслей, звучащих в сочинениях Ленина последнего года работы, — мысль о малости горстки революционеров в безбрежном народном море. «В народной массе мы все же капля в море, — говорил он, — и мы можем управлять только тогда, когда правильно выражаем то, что народ сознает. Без этого… вся машина развалится». «Есть маленькая, ничтожная кучка людей, называющая себя партией, — повторял он в ноябре 1922 года. — Это ничтожное зернышко поставило себе задачей, а именно переделать все, и оно переделало».

«Помню, — писал Горький о Ленине, — как весело и долго хохотал он, прочитав где-то слова Мартова: «В России только два коммуниста: Ленин и Коллонтай».

А посмеявшись, сказал, со вздохом:

— Какая умница! Эх…»

В сущности, это была та же ленинская мысль, только в более заостренном выражении. «Соблазн вступления в правительственную партию, — с тревогой писал Ленин в 1922 году, — в настоящее время гигантский. Достаточно вспомнить все литературные произведения сменовеховцев, чтобы убедиться, какая… публика увлечена теперь политическими успехами большевиков». «Если не закрывать себе глаза на действительность, то надо признать, что в настоящее время… политика партии определяется не ее составом, а громадным, безраздельным авторитетом того тончайшего слоя, который можно назвать старой партийной гвардией. Достаточно небольшой внутренней борьбы в этом слое, и авторитет его будет если не подорван, то во всяком случае ослаблен настолько, что решение будет уже зависеть не от него».

Таким образом, для Ленина ясно обрисовались две основные силы, противостоящие друг другу: старая гвардия и партийные новички. Взгляды последних — пестрая мешанина, вплоть до сменовеховских. В общем, это типичное «болото». А то, что у этого болота нет вождей, — дело временное. «Было бы болото, а черти найдутся», — говорил в таких случаях Ленин. Пока все заметные посты — в руках старой гвардии, но новички страстно мечтают о равноправии с ней. Собственно говоря, острейшая (а с 1936 года — и кровопролитная) борьба этих двух сил и стала содержанием следующей эпохи советской истории. Владимира Ильича беспокоил вопрос: сможет ли горстка революционеров удержать власть, не дать нахлынувшему морю новичков затопить, опрокинуть себя?

Ленин со всем напряжением искал выход… и не находил его. То, что он предлагал, — всемерно затруднить прием в партию, уменьшить ее численность… все это были лишь полумеры. Остановить «наводнение» партии новичками они не могли. Некоторые из идей Ленина вызывали у его коллег только головную боль. Они даже не хотели публиковать иные из его предложений. Валериан Куйбышев в 1923 году посоветовал напечатать «Правду» со статьей Ленина («Как нам реорганизовать Рабкрин») в единственном экземпляре — для самого автора. А в декабре 1922 года высшие руководители приняли решение о «щадящем режиме» для Ленина:

«1. Владимиру Ильичу предоставляется право диктовать ежедневно 5–10 минут, но это не должно носить характер переписки, и на эти записки Владимир Ильич не должен ждать ответа. Свидания запрещаются.

2. Ни друзья, ни домашние не должны сообщать Владимиру Ильичу ничего из политической жизни, чтобы этим не давать материала для размышлений и волнений».

Чтобы отвоевать право диктовать хотя бы «дневник», Ленину пришлось прибегнуть к ультиматуму, угрожая отказом лечиться. «Владимир Ильич категорически заявил, — рассказывала Мария Ульянова, — что, если ему не будет разрешена эта работа хотя бы в течение получаса в день, он отказывается от всякого лечения». Все это напомнило ему домашний арест. В феврале 1923 года он по какому-то поводу сказал стенографистке: «Если бы я был на свободе…» Тут он засмеялся, но потом снова повторил: «Если бы я был на свободе, то легко бы все это сделал сам».