Юрий Иваниченко - Огонь в колыбели

• Название: Огонь в колыбели
• Автор: Юрий Иваниченко
• Издательство: Друг читача
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990

Фантастические повести и рассказы этого сборника подготовлены творческим пропагандистским объединением «Вариант» в сотрудничестве с редакцией еженедельника «Друг читача». Киев, Ленинград, Одесса, Симферополь — такова география авторов. Гротеск и лирика, прогностика и сатира, художественный эксперимент и фантастический анекдот — каждое произведение сборника своеобычно. Но и в возвышенном, и в смешном, и в трагическом, и в ироническом неизменна вера в разум и добро, в торжество гуманистических идеалов.

Сборник выражает основные принципы молодых литераторов, вошедших в объединение «Вариант», их поиски.

---

Зима в тот год стояла злющая, и отопление во всем доме отключили. Каждый вечер мы с Дзанни притаскивали с помойки ящики — топить печку. Уроки я делал, закутавшись в два одеяла; Машетта спала в ванной — там было чуточку теплее; а Дзанни, смахивающий в своей облезлой шубе на суриковского Меньшикова, вырезал из цветной бумаги игрушки на елку — их охотно раскупали к Новому году.

Это ежевечернее вырезание игрушек было не просто иллюзией деятельности и способом хоть сколько-нибудь заработать — о нет! Дзанни устроил из своего несчастья спектакль и играл в нем все роли: когда стриг из бумаги зайцев — играл нищего непонятого гения; когда продавал их в подворотнях близ метро — играл блаженного деревенского умельца, для которого рубль — невиданные деньги; когда приносил домой хлеб и молоко разыгрывал нечто совсем уже диккенсовское, веселую неунывающую бедность…

И чем лучше он играл, тем больше я жалел его. Так жалеют увечное изваяние бога, который, несмотря на отсутствие у него носа, тщится выглядеть величественным. Я открыл, что Дзанни не бог, и полюбил его еще больше.

Прежние гости не ходили к нам — их нечем было угощать. Тогда Дзанни привел с улицы старика Тартарова, мерзавца и алкоголика. Был он в прошлом завкадрами, хоть и попович, о чем сообщил сразу же, как вошел к нам в дом. Бутылку Тартаров приносил с собой уже початую, жадно высасывал водку до последней капли, облизывал горлышко и начинал откровенничать о том, как во всем шел наперекор родителю, фамилию Аллилуев сменил на Тартаров и в конце концов упек батяньку куда надо, а рясу порезал на тряпки и отдал в клуб мыть пол.

Кроме попа, он ненавидел еще… Шаляпина. Иногда даже непонятно было, кого больше. Шаляпина Тартаров призывал повесить на фонаре, поскольку он был повинен в падении общественного патриотизма, в мещанстве и в отсутствии приличной колбасы.

…Это были безобразные, срамные ночи. Я задыхался от ненависти к Тартарову — он был живым воплощением гнуси и позорной тенью нашей жизни.

Дзанни нарочно привел его, чтобы юродствовать перед самым ничтожным из ничтожных. Он слушал Тартарова прямо-таки со сладострастием, прищурив глаза, улыбаясь, как будда. Он заставлял меня играть этому подонку на флейте, и я играл. Он заставлял повторять удавшиеся пассажи — я повторял. Он требовал, чтобы я кланялся «зрителям» — и я шаркал ножкой.

«Гляди, Тартаров, вот артист тебе служит! — вопил, нет, визжал Дзанни. — Это ведь пра-а-вильно, Тартаров, что он — ТЕБЕ служит! Ты ведь хозяин, Тартаров?»

Тартаров рыгал и кивал утвердительно: да, мол, я — хозяин и никто более — ни бог, ни царь и ни герой!

Оскорбленным я себя не чувствовал, зная подоплеку происходящего: это был спектакль, и я вместе с Дзанни играл в нем роль. Всякий артист поймет меня.

…Интересно, больно мрамору, когда по нему бьют резцом? Что чувствует камень? Верно, воет, страдалец:

— О-о-о-о-о-о-а-а-а-а!

Потом молчит. Во всяком деле нужно терпение…

Я притерпелся к странной своей маске, я начал понимать прелесть юродства, затуманивавшего мозг, как наркотик. И первый восторг артиста, опьянение своею, пусть мимолетной, властью над флейтой я испытал именно тогда, перед храпевшим Тартаровым. Почему — не знаю. Этого никому знать не дано.

Все кончилось, когда Дзанни начал придумывать, для себя новый номер. Тартаров исчез навсегда. Теперь Дзанни, запершись в своей, комнате, играл на гитаре.

…Тарантелла. Ритмичное цоканье копыт нарядного ослика. Виноград, корзины с виноградом. И толпа черноглазых девушек. И звон тамбуринов, украшенных пестрыми ленточками.

Наша нищая жизнь текла и текла дальше. Играла гитара, пела флейта, звенел маленький Машеттин тамбурин, и хриплое сопрано няньки часто и невпопад пело: «Я вас не зна-ал, но я стра-а-дал по ва-шей ви-не…»

Ночами бодрствующий Дзанни сидел за швейной машинкой: строчил, обрезал, снова строчил — шил для нас с Машеттой одежду из зеленой плюшевой портьеры. Помню, мы долго щеголяли в диких туалетах: Машетта в пелерине, я в рединготе.

…Машетта в пелерине с игрушечным тамбурином в руке пляшет перед домом тарантеллу. Подвыпившая нянька, вспомнив традиции бродячего цирка, взимает плату со старушек-зрительниц. Скандал, милиция, покаянная речь няньки, снова милиция, раболепность Дзанни перед представителем власти, дома — наказание Машетты ремнем, рев и общее примирение — жидкий чай с сухарями около печки….

Птичья жизнь… Чирик-чик-чик… цвирк-цвирк-цвирк… Цирк!

Номер был готов, не никому не нужен. Зловещее реноме врага кукурузы, казалось, навсегда закрыло перед Дзанни двери всех цирков и всех управлений культуры. Уже «слуга народа» умер, а реноме осталось. И если бы не резиновый король…

Однажды Дзанни взял нас с собой днем, ничего не объясняя. Мы пришли к дому, возле которого дежурил милиционер. Дзанни велел нам ждать на противоположной стороне улицы, а сам остался у подъезда.

Мы с Машеттой успели замерзнуть, и она стала хныкать, когда из подъезда вышел, нет, выкатился человек, похожий на перетянутую веревочкой толстую колбасу. Машетта засмеялась и дернула меня за руку: «Сережка, смотри, дядька из резины! Резиновый король!..»

Вдруг Дзанни выскочил из-за фонаря и… побежал рядом с незнакомцем, суетливо побежал, согнувшись, приподнимая на ходу свою осеннюю шапчонку. Резиновый король шел, не останавливаясь, чуть ли не наступая на Дзанни. Но тот все же преградил ему дорогу и быстро-быстро стал жестикулировать, кивая в нашу сторону. Резиновый король нехотя взглянул, куда его просили, и сразу же отвернулся. Дзанни моментально просунул свою цепкую руку под руку короля и уже уверенно пошел рядом с ним, не оглядываясь.

Я за время безработицы Дзанни ко всему привык, но эта сцена поразила меня так, что на миг остановилось сердце. Позор был безмерен. Как жить теперь, я не знал. Силы мои кончились. Придя домой, я лег на кровать лицом к стене и лежал, как мертвый, долго-долго…

Я не услышал, как пришел домой веселый Дзанни, не почувствовал чудного запаха яблочного пирога, который пекла нянька, не заметил, как Машетта вытащила из-под меня одеяло. Я словно ослеп я оглох.

Лечение от этой болезни было неожиданное и жесткое. Дзанни ночью поднял меня с кровати, пришел в свой кабинет и заставил делать флик-фляки, пока я не упал. Я лежал, уткнувшись новом в лысый коврик, и стонал от оскорблении. За что мучает меня этот человек? Чего он хочет? Разве я не слушаюсь его во всем, как пес?!

Я стонал, а он ходил вокруг меня, приговаривая:

— Разлюли-малина! Мио каро бамбино, запомни, ты — артист, ты циркач. Жизнь тебя ждет не сахарная, ой не сахарная… Только ровное веселие души поможет снести ее удары. Ты понял меня? А веселие души исключает всяческие сантименты!

Он откусил яблочного пирога, глотнул чаю и продолжил:

— Веселие души наступит, когда ты сможешь укрощать все ее необузданные порывы, иногда разуму твоему покорятся и стыд, и бешенство, и любовь, и даже великое горе.

— Мне… вас… жалко… — прорыдал я.

— Это плохо, Сережа! — огорченно воскликнул Дзанни. — Очень, очень плохо! Мне не нравится твоя оголтелая серьезность в житейских вопросах. И чувствительность твоя меня крайне настораживает — истериков и психопатов я терпеть не могу.

— Машетту жа-алко! — не сдавался я. — Она маленькая, а нянька пьет, а вы ноль внимания…

— Что Машетта? Она — Дзанни, следовательно, не пропадет. Разве об этом ты должен сейчас думать?

— О чем хочу, о том и думаю! — огрызнулся я.

— Отлично! — повеселел Дзанни. — Ах ты, мерзкий мальчишка, я же с тебя семь шкур спущу! Я из тебя веревки вить буду!

— А ну-ка, попробуйте!

— Прекрасно! — рассмеялся Дзанни. — Это прекрасно! У тебя есть чувство партнера! Ты сейчас должен ненавидеть меня и твердить…

— Я вам всем еще покажу!

— Именно, именно. Если бы ты знал, сколько раз в своей жизни я произносил эту фразу — не сосчитать. Я вам всем еще покажу!!!

Он гневался на весь мир, он задирал Вселенную, этот маленький немолодой клоун. Лицо его вдруг содрогнулось и медленно поползло всей кожей вниз, словно отдирая себя от черепа.

Я закричал, не в силах видеть эту отвратительную пантомиму. Но Дзанни оглох. Он стоял недвижим, и лицо его все шевелилось, а глаза были слепые от ненависти.

Боже мой, все слова об укрощении чувств были не более, чем пустышкой, бутафорией! И никакого веселия в его душе не было, а был больной стыд и усталость, усталость, усталость.

Когда я понял это, мне захотелось уйти, убежать, потому что взрослый мир ужаснул меня: он обернулся вонючей, визжащей, ухмыляющейся гадиной, и самое-то страшное — небезразличной ко мне, мальчишке…

…Да, мироздание закручивалось вихрем, и я был в центре его. Я летел, воя по-щенячьи, и знал, куда лечу: сквозь цветовой разброд и визг проступала знакомая панорама цирка с желтым безнадежным кругом арены, с повисшим над ней разухабистым оркестриком. Зрители — поодиночке, группами, толпами — выскакивают на арену…