Юрий Иваниченко - Огонь в колыбели

• Название: Огонь в колыбели
• Автор: Юрий Иваниченко
• Издательство: Друг читача
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990

Фантастические повести и рассказы этого сборника подготовлены творческим пропагандистским объединением «Вариант» в сотрудничестве с редакцией еженедельника «Друг читача». Киев, Ленинград, Одесса, Симферополь — такова география авторов. Гротеск и лирика, прогностика и сатира, художественный эксперимент и фантастический анекдот — каждое произведение сборника своеобычно. Но и в возвышенном, и в смешном, и в трагическом, и в ироническом неизменна вера в разум и добро, в торжество гуманистических идеалов.

Сборник выражает основные принципы молодых литераторов, вошедших в объединение «Вариант», их поиски.

---

Он умолк, в упор глядя на меня, и добавил с морозной вежливостью:

— Перфаворе, мио каро, не упрямься.

— Перфаворе, перфаворе! — взорвался я. — Не нужно мне ничего! Я устал от всего, устал! «ОВУХ», понимаете? Аппарат Судьбы. Я же сто раз вам говорил о нем. Все уже предрешено, и это не мои фантазии.

— Какой дремучий фатализм! — пожал плечами Дзанни и сел на стул, демонстрируя своею позой, что уйдет нескоро и вряд ли побежденным.

Я визгливо, по-старушечьи засмеялся и тоже сел. Дуэль!

— Вот скажите мне, Николай Козимович, зачем вы со мной мучаетесь? Неужели вы с вашим опытом житейским не поняли, что я не тот, на кого можно ставить? Я не «мотофозо». И вообще, — я развязно подмигнул Дзанни, — у меня теперь все другое: жизнь, интересы, знакомые, даже имя…

— Я ручаюсь за успех, — сказал он.

— А-а, вы решили предпринять обходные маневры! Понимаю: вы купили членов худсовета! Вы купили их! — вскричал я, любуясь собой.

— Я просто хорошо знаком со Щуровым.

— С этой старой чиновничьей крысой? Хо-ро-шие у вас знакомые!

— Он хуже, чем просто крыса, — Дзанни моргнул по-птичьи и вдруг улыбнулся: — Он — убийца.

— Здравствуйте! — я развеселился по-настоящему. — И руки по локоть в крови?

— Как это ни банально звучит, но ты прав.

— И, значит, перед убийцей я завтра должен кривляться?

Он молчал, ожидая услышать вслед за этим нечто заветное, взлелеянное. И я спросил:

— Вы не знаете такого… Безбородова? Если бы от него зависело что-то, вы бы меня и перед ним заставили Моцарта играть?

Ничего не случилось — Дзанни не изменился в лице, не побледнел, и я сразу почувствовал робость.

— Кто рассказал тебе о Безбородове?

— Никто, — глупо соврал я. — Считайте, что я был в «ОВУХе» и мне ваше «Дело» показывали. Там все написано: и про город N, и про Безбородова, и про черненькое распятие, которое у вас было…

— Распятие? Ах да, распятие… Я тогда очень верил в Бога, я считал себя божьим любимцем. Но Бог никак не сумел помочь мне, когда надо было. Когда молчит Бог, появляется Безбородов.

Дзанни качнулся на стуле и вдруг закричал тонко и хрипло:

— Ты — предатель! Все, чему я тебя учил, ты умудрился опошлить. А причина сажая простая: внутри тебя гниет честолюбие, но из уродливой гордыни ты не даешь ему выхода. И все унижения, о которых ты говорил, брехня трусливого, малокровного неудачника. Прего, открой мне дверь. Я больше не приду сюда. Никогда!

Не глядя на меня, Дзанни встал. Я почувствовал, как невидимый поводок сдавил мою шею. Но не хотел я покоряться Дзанни, не хотел!

— Слушайте, слушайте! — забормотал я, заступая ему дорогу. — За что вы мучаете меня? За что унижаете? Что я вам сделал плохого?! Поймите, поймите, я не могу продавать себя, не могу кривляться!

Он обрадовался — в глазах появился ртутный блеск, на щеках — румянец. Он ждал этих моих слов, чтобы бросить в ответ:

— А разве ты не продаешь себя, когда кривляешься в угоду иностранцам?

— Но ведь это вы учили меня лицедействовать, вы приучили меня играть перед любой публикой! Правда, вы меня в драму прочили, а на деле вышел грубый фарс и роль Федора.

— Какая же у тебя цель, Федя? Объедки с вельможных столов собирать? Ты сошел с ума.

Дзанни попытался отстранить меня брезгливым жестом. Я схватил его руку в кожаной перчатке и начал трясти ее, крича:

— Оставь-те ме-ня в по-кое! От-пус-ти-те ме-ня!!!

Он вырвал руку. Я загородил ему путь.

— Простите меня, поймите: я ведь… эмигрант. Вот, вы удивились, наконец! Представьте, что вы лишены родины, что больны ностальгией до кровавой рвоты, до желания застрелиться в нужнике… Наконец вам позволяют поехать домой на короткое время. Эмигрант счастлив, но счастье это отравлено мыслью о том, что придется возвращаться и, быть может, навсегда… И только что землю родную завидит во мраке ночном…

— …Опять его сердце трепещет, и очи пылают огнем. И что все сие означает?

— А то, что я — эмигрант. Мне страшно не по воздуху ходить — там моя родина, и я не боюсь смерти. Мне страшно вернуться на землю.

— Несчастный дурак… Ты боишься спуститься, хотя у тебя есть возможность взлететь снова… Щенок! Что бы ты сказал, если б не мог взлететь уже никогда? И я был Флейтистом и ходил над землей… И моя флейта пела голосок веселым и свежим, как у античной богини. Все это я потерял и один день — когда мне переломали ребра…

Дзанни вдруг замычал не по-человечески и, глотнув воздух, продолжал уверенно:

— Завтра мы выиграем, Флейтист. Щуров мне мно-о-го должен. И пусть попробует сделать не так, как надо. Я все ему вспомню: как по роже бил, и как сутками без сна держал, и лагерь для уголовников тоже вспомню.

— Щуров?!

— Их двое было, следователей моих: Щуров — добряк, рубаха-парень, чаевник и помощник его, Ванечка Киселев. Этот — зверь был. Он мне одним ударом челюсть раскрошил — хряк, и нету зубов. А на следующий день отвели меня к Щурову, и он сочувственно тик спрашивает: «Что, бил тебя Киселев?» — «Бил», — говорю, и в слезы. Сами текут. «Сильно бил?» — «Сильно», отвечаю. «А как? — спрашивает. — Так, что ли?» — и локтем очень ловко выбивает оставшиеся зубы… Он меня расстрелять хотел, а я сбежал. Не мог смерть от них принять.

— А как же слух был, что вас…

— Ну, так и расстреляли, ко другого вместо меня, одного цыгана-уголовника. Щуров обманул свое начальство: нельзя же было вывести в расход меньше преступников, чем полагалось! Я про это много позже узнал.

— Но как он не узнал вас сейчас? — вскричал я.

— У него таких, как я, много было, всех не упомнить.

Дзанни вдруг поднял воротник и посмотрел на меня, как птица из гнезда, с мольбой — не делай мне больно, не делай, не делай!

— Хорошо, я буду выступать завтра, — сказал я. — Буду.

Наутро, в назначенный час, загримированный и одетый, я поднялся под купол цирка. Это неожиданное появление было впечатляющим — все давно забили о Флейтисте — и я почувствовал себя Гришкой Отрепьевым, претендующим на царский трон.

Я вынул флейту, стараясь думать только о Машетте, но, на свое горе, взглянул вниз…

…Дзанни, не сняв фрака, не смыв грима, стоял за спиной Щурова. На выбеленном его лице шевелились красные губы. Что он говорил своему убийце — должно быть, обо мне что-то? Щуров внимал с сановной важностью.

Постыло блестели лысины комиссии, белели аккуратные бумажки, незыблемо сверкал графин. Вид походной этой канцелярии впервые не ужаснул, а рассмешил меня. Должно быть, так заседают в «ОВУХе» демоны-канцеляристы: со скукой выносят решения и накладывают резолюции. Полноте, подумал я, что это со мной? Почему вдруг мне стали одинаково смешны и Дзанни, и Щуров, и скатерть на столе, и даже моя флейта? А-а-а, должно быть, я сумел-таки все на свете обесценить, и этот гаденький смех есть — веселие души? В «ОВУХе» мое «Дело» давно стоит на полке…

— «ОВУХ»! — вырвалось у меня. — «ОВУХ»!

Лысины недоуменно зашевелились.

Я поспешно поднес флейту к губам:

— …И-и-звест-ный все-ем я…

Смех начал рвать мне горло. Флейта закашлялась и взвизгнула:

— Фир-лю-лю-у-у-у!

В этот миг Флейтист умер.

* * *

Занавес опускается. На просцениум выходят маски.

1-й ПЬЕРО. Как тебе это понравится, дружище? Этот тип решил пролезть за границу, не имея на то никаких оснований!

2-й ПЬЕРО. Не волнуйся, мой друг, ничего у него не вышло. Комиссия не прощает оскорблений!

1-й ПЬЕРО. Он крикнул ей: «Олух! Олух!», и это надо понимать как «осел».

2-й ПЬЕРО. Но комиссия была отомщена, дружище. Великолепный Щуров разделал негодяя Флейтиста под орех. Я сам слышал, как он кричал на него, как грозил ему пальцем!

1-й ПЬЕРО. «Чтобы духу твоего в цирке не было! — кричал ему он. — А то я сделаю тебе такое, что ты и на том свете вспомнишь!»

ОБЕ МАСКИ. (ХОРОМ, ШУТОВСКИ). И-хи-хи-хи-хи!

Удаляются, комически загребая ногами и напевая в ритме канкана:

По синим волнам океана,
Лишь звезды блеснут в небесах,
Корабль одинокий несется,
Несется на всех парусах!

* * *

Я упал на дно той ямы, куда летел так долго, вспоминая свою жизнь. Я упал плашмя и застонал от боли…

Была ночь. Месяц на небе вышивал какую-то кружевную дрянь. Что-то надо было делать. Я решил утопить вещи Флейтиста в Неве-реке и увязал в один узел кафтан, парик, флейту. Пошел открывать дверь, но тут зазвонил телефон. Я испугался, но трубку взял.

— Сергей Васильевич… — простонал знакомый голос. — Тру-у-дно мне…

Пауза. Я молчал.

— О-о-о… Утренний инцидент надо… о-о-о… признать ошибочным… о господи… в разрезе общей… борьбы… за выявление талантов…

Я узнал Щурова, но притворно дунул в трубку и крикнул:

— Алле, кто это? Кто? Плохо слышно!

Щуров застонал снова, с мукой, тонко, как ребенок.