Юрий Иваниченко - Огонь в колыбели

• Название: Огонь в колыбели
• Автор: Юрий Иваниченко
• Издательство: Друг читача
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 1990

Фантастические повести и рассказы этого сборника подготовлены творческим пропагандистским объединением «Вариант» в сотрудничестве с редакцией еженедельника «Друг читача». Киев, Ленинград, Одесса, Симферополь — такова география авторов. Гротеск и лирика, прогностика и сатира, художественный эксперимент и фантастический анекдот — каждое произведение сборника своеобычно. Но и в возвышенном, и в смешном, и в трагическом, и в ироническом неизменна вера в разум и добро, в торжество гуманистических идеалов.

Сборник выражает основные принципы молодых литераторов, вошедших в объединение «Вариант», их поиски.

---

— Нет, хватит, хватит! Это не для меня!

— А я уже кончил. Еще пару слов… Надо заглянуть в зрачок и… Иметь вот такую штукенцию… — Трохимец добывает из «дипломата» нечто смахивающее на бинокль с наушниками. — Смотрите в нее и выдумывайте…

— Любопытно! Ваш аппарат нам нужен! Знаете что, приходите завтра, я соберу всех наших. Они будут в восторге.

— Ладно. Тогда я оставлю все это у вас… Кстати, не хотите попробовать? Я приготовлю… У вас дальнозоркость? Сколько диоптрий и какое расстояние между зрачками?.. Хорошо… Вот вам чистая кассета. Нажмите эту клавишу — и фантазируйте на здоровье. Все что угодно! Перемотка здесь, смотреть надо через телевизор…

— Спасибо. Но вряд ли… Так когда вас ждать?

— Отпрошусь с обеда — значит, у вас буду в половине второго.

— Хорошо, соберу всех на два часа.

Они распрощались, вполне довольные друг другом.

Еще слышатся шаги уходящего Трохимца, а Главный уже косится на аппарат, как кот на клетку с канарейкой. Ведь он получил нечто такое, о чем и не мечтал. А не мечтал не потому, что не решался, — просто не представлял, что можно мечтать о ТАКОМ. Снимать все, что пожелаешь, — не ограничен ни в выборе актеров, ни, в конце концов, бюджетом! Работать, как писатель, оперируя образами, как словами. Пространство, время, натурные условия подвластны тебе: захотел — и перенесся к древним эллинам, прихватив с собою самый лучший актерский ансамбль. Или вообще залетел куда глаза глядят: на вершины Гималаев, на ледники Антарктиды — и не надо никаких виз и самолетов. Все тут — в твоем воображении!

Вообще-то у Главного имелась некая небольшая мечта, которую осмеивали посвященные, — сделать серию фильмов на исторические сюжеты. Гибель Атлантиды, нашествие гуннов, Золотой Орды… Его влекли масштабные темы. Но — до сих пор все это было недосягаемой, едва видимой звездой. Теперь… теперь все будет иначе! Он бросит к черту проклятое редакторство и еще покажет всем, что к чему!

Главный взволнованно потирает руки — его грызет нетерпение. «Для начала, понятно, нужно потренироваться — взять что-то простенькое, даже элементарное: пейзаж, эпизодик…» Он пристраивает на голове аппарат и наощупь включает магнитофон…

В голову лезет всякое безобразие, но это ничего — первый блин… Главный старается сосредоточиться на образе Чингиз-хана — играть будет, скажем, Караченцев, — но перед глазами вдруг появляется ехидная физиономия Мишки Полусмака — старинного приятеля и главнейшего насмешника. Потом возникает утренняя сцена скандала вокруг запоротого материала натурных съемок на Эльбрусе. Потом снова — Мишка… Воображение явно выходит из-под контроля! Он зло срывает с себя аппарат и выключает магнитофон. «Надо сосредоточиться! Надо взять себя в руки!» — успокаивает себя Главный. И все же любопытно, что он там навоображал. Перемотав пленку, Главный включает телевизор.

Сначала на экране буйствовали разноцветные пятна, потом одно из них, самое нахальное, стало разрастаться, заслоняя другие… Нет, это не пятно, а волосатая бородавка, пляшущая на чьем-то подбородке. Да это же Мишка! Вот его жирные губы, рот скалится в презрительно-скептической ухмылке… Смеется! Нахальные маленькие глазки, красная морда, которая внезапно превращается в гигантский кукиш! Потом показался ассистент, ухнувший в горную речку со всеми пленками экспедиции, его сменила секретарша и хмурый директор студии именно в том самом состоянии, которое предваряет откровенный разговор о планах и текучке… И раз за разом, снова и снова, возникает кривая Мишкина улыбочка… Потом экран моргнул и стал темным.

Ну ладно! Попробовать еще раз — от простого к сложному, как это там: «Точка, точка, запятая…»? Чтобы он да не мог представить такой чепухи?! Главный яростно перематывает ленту и снова включает аппарат…

Где-то в полночь дверь вестибюля студии вдруг распахнулась, и на пороге возникла неясная фигура, ничем не напоминающая гордого и всегда уверенного в себе Главного. Тяжело вздохнув, этот человек грустно пошел по плохо освещенной аллее и медленно растаял во мраке…

А в редакторском кабинете все было, как всегда. Только вместо блестящей поверхности экрана телевизор бесстыдно демонстрировал свое электронное нутро, где среди разноцветных проводов почему-то запуталось роскошное малахитовое пресс-папье…

Александр Зарубин Коллекционеры

Старик уныло уставился в стол и повторял одно и то же. «Человек предполагает, а бог располагает». Меня это уже начало раздражать, и я глубокомысленно вздохнул, потом хмыкнул, потом помычал и наконец выдавил из себя: «Ну так что же…»

Конечно же, он не провел меня дальше кухни. Стол, наверное, никогда не вытирался как следует, его украшали жирные пятна и остатки еды. Это было ужасно!

— Они погубили меня, они испортили мою жизнь…. Да, эти двадцать лет, беспрерывные мучения, кошмары, бессонница, неизвестность, будь она проклята, печень, почки, желчный пузырь, нервы, стрессы, убытки… Они меня уничтожили, они превратили меня в бог знает что, да, двадцать, нет, даже двадцать три года, впрочем, смотрите сами…

Прервав монолог, в котором не было ни проблесков разума, ни естественных эмоций, он встал, открыл какой-то гнусного вида шкафчик и начал там рыться. Пахнуло затхлым, нехорошим, тряпками, старыми письмами, испорченными лекарствами.

— Вот это, — он бросил на стол мятый конверт, — смотрите, двенадцатое ноября на штемпеле, значит, сегодня ровно двадцать три года, день в день, это мой крест. — Он достал из конверта листок бумаги, дал его мне: — Читайте. Я, конечно, ходил на почту, и не раз, но они ничего не знали, все это появилось в моем почтовом ящике, а когда я его снял, стали приносить соседи…

Я не слушал его бормотания. Я читал. Именно то, что я искал!

«Уважаемый гуманоид класса 519 Петров Василий Аристархович! Согласно Вашему заказу („Ва-ашему заказу, — взвыл старик горестно, — форменное издевательство!“) доставляем Вам мебель общегуманоидного типа изысканную модели КРУ 4042. Комплект включает: манно двухстворчатое (1), летангли (2), кранты (3), бранты (3). Сборка синхронная, клеповидная. Мебель располагаем в пространстве Н-27. Чтобы ее получить, достаточно Вашего желания. Хорошего настроения и бруздования! Трансгалактический кредит. Подпись (неразборчиво)».

— Хорошего настроения и этого!.. Звери! Я ее пожелал. Манну двухстворчатую кто не пожелает. Я пожелал, и все эти кранты появились неизвестно откуда. Наверное, из самой преисподней. Да, они появились, а я, я же не обратил внимания… — он ткнул пальцем в слово «кредит». — Я думал, мне повезло, как везет раз в жизни и не всем, хотя есть, есть счастливчики… — он на минуту замолчал, переживая. — А мне, меня… Каждый год, каждый год из двадцати трех я получал эту проклятую бумажку с напоминанием об оплате, которую я не произвел. Но как, чем? Куда? И вообще — это свинство. Это же чушь! — он потряс конвертом. — Галактика М-26, цифры, цифры. Ксебус какой-то, бред!

И старик уставился на меня.

— А проценты… — прошептал он. — Двадцать три года — это же какие проценты!

— Нет процентов, — сказал я. — Нет никаких процентов.

— Вы это точно знаете? Что без процентов? Но так же не бывает.

— Бывает, — сказал я. — А мебель-то осталась у вас?

— Мебель, — он взмахнул руками. — Это же сплошное уродство, это же надругательство надо мной! Двухстворчатая! Манна! Где они, створки? Где стекло, полировка? Где это все? Обман, надувательство. Ни поставить, ни повесить, ни сесть, ни лечь. Спасибо дяде Боре, помер, бедняга, от запоя, продавал я ему эти кранты потихоньку, ругался он, правда, сильно, но покупал. Но это между прочим, понимаете, я вижу, вы порядочный человек. А потом мастерил из них что-то, из крантов этих, шкатулки всякие, ящички, бог его знает. А бумажки эти все приходят, а куда я пойду, в милицию? В горисполком? Засмеют, выгонят, дело пришьют…

Мне стало тошно. Этот меркантильный меланхолик так варварски обошелся с прекрасной мебелью. Неужели напрасны все мои труды? Неужели они разбились об это безграничное тупоумие? А нравственное, а эстетическое потрясение?

— Скажите, — дрожащим голосом произнес я, — и вы все… дяде Боре?

— Нет, не все. Манна осталась.

Я чуть не закричал от радости.

— Она ведь, знаете, громадная такая, растыка. Полкомнаты заняла. Боже мой! Ведь я мог жильцов держать! Походил он вокруг нее, сломал молоток и плюнул, и так нехорошо выразился про нее и про меня…

— Неужели?! — почти кричал я.

— Про меня, что ли? Точно. Вам показать ее?

— Конечно!

— Здесь, здесь она, моя погибель.

Старик засуетился, потер руки, во всем его существе появился такой интерес к моей особе, что я поразился. Надо же, и про кредит забыл, подумал я.

Мы вошли в пресловутую комнату. Я замер. Да, это оно. Одна створка, вторая, разумеется, осталась в пространстве Н-27. Поместиться здесь она никак не могла.