Татьяна Мудрая - Меч и его Король

• Название: Меч и его Король
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Продолжение «Меча и Палача» и «Меча и Эсквайра». Составляет вместе с ними трилогию о династии Хельмута.

Как молодого короля женили на простолюдинке.

---

Вот и вышло как вышло.

Хотя нежный возраст паскудников я учел и вообще приказал более того страху на них всех нагнать.

Так, значит, и росла наша отрада, наша подарёнка, как говорили среди дворовых, наша юная царевна.

В год она пошла — от дверцы буфета к дверце шкафа с посудными полотенцами и салфетками, от шкафа — к корзине для белья, по дороге наводя в них свой порядок. В полтора — побежала. В два с половиной Фрейя летала по коридорам дворца как вихрь, увлекая за собой всё малолетнее население: мальчишек и пажей, девчонок и барышень, а также неисчислимое множество борзых щенков и бойцовых котят. Лунные волосы, которые давно спускались ниже плеч, развевались сзади наподобие крыльев, ножки бойко топотали по паркету кавалерского крыла и широким доскам лакейского.

И все ее любили — как люди, так и звери. На псарне и конюшне, в каморе, где жили сокольники со своими ручными кречетами и ястребами, — везде она была своя и нигде ничего не боялась.

— Наверное, будь при дворе единорог — и тот бы ходил за ней по пятам, роняя свои яблоки, — ворчала моя Зигрид, отлавливая дитятко и водворяя на место. — Не дворянка — серветка. А ты ей потакаешь, как все прочие мужчины.

— Я хочу, чтобы она знала все сословия, — говорил я. — И умела говорить на всех наречиях: и благородном, и подлом, и зверином.

Да. И еще петь, самую только малость фальшивя, — как сразу же после того, как ее научили распознавать цвета радуги, преломив ясный день через кристаллическую призму, и она сложила первую свою, наивную песенку:

Ах, каждый день круговорот,
Мозги сверлит коловорот,
В висках скребется тать;
Фазан под кустиком сидит
И за охотником следит:
Что тот желает знать?
Где тот фазан, где белый свет,
Что, предрешив парад планет,
Рассемерился вспять?
С планет всех шкурку ободрав,
На призму радугу поймав,
Ее на дольки разделив —
Без яблок мы опять!

Да уж, чего скрывать, я ее любил. И мой стальной братец Бьёрн — тоже. Куда больше всех прочих. Куда больше, чем моего первого мальчишку, смуглого, рыжего и горластого, как все юные отродья Хельмутова семени, тощего, вертлявого и носатого в любимую мамочку, да к тому же озорного, как все адовы чертенята вместе взятые.

Хм… Сие пространное описание доказывает, что я его как раз обожаю. До сих пор. Вельми незаслуженно, кстати.

Потому что не одну проказу приходилось ему спускать — изредка вместе со шкурой.

Только не думайте, что я такой домашний тиран. Простой король-администратор, однако. Свое королевское достоинство надеваю на себя только по парадным дням и в честь знаменательных дат.

И проявил свою фамильную свирепость лишь однажды.

Казус был не то что совсем уж возмутительный, однако препаскудного свойства.

Надо заметить, что играли наши младшенькие без разбора титулов. Это пока старшие на них внимания не обращают, а когда время придет — свои взрослые костюмные роли исполняют как нельзя исправнее.

Вот девочки однажды пригрели несчастного, до ушей замурзанного котенка. Видимо, собаки подрали или с дерева неловко сверзился — весь задик ему как стесало. Даже не сказать было, какого он пола. Вымыли, от дерьма и гноя почистили, как могли, ну и ожил он, конечно, замурчал даже. Только вот беда: внутрь одну воду принимает. Да и с той рвет беднягу.

Оттого и парни бестолковые придумали его пожалеть на свой лад. Решили в отсутствие нянек придушить по-быстрому, чтобы не мучился. Слава Всевышнему, девочки объявились и сугубым ревом это занятие пресекли. Драка получилась, тем не менее, зубодробительная и на весь двор. Королевский.

Вот мне и пришлось вмешаться лично.

Решил так: нянькам и защитницам выдать по серебряной марке — чтобы повыдергали расшатанные молочные зубы и на остальное устроили специальный кошачий приют. Собачий и конский у нас и так были. Зачинщикам кулачной расправы отсчитать вожжами на конюшне по стольку раз, сколько им лет. С пропуском значимых чисел: семь, девять там… И со всем бережением, понятное дело.

Да, а главарем был, между прочим, лучший друг моего Фрейра, по имени Ниал. Годом младше. Мой-то недоумок вроде как возражал против чинимого смертоубийства, но крайне вяло.

Так вот, этого «королевского отбрыска», как говорил Ниалов папаша, мой старший псарь, я от всеобщего сраму избавил. Велел месяц кошачье и собачье дерьмо в приютах разгребать. Без отрыва от образовательных занятий и под дружный и злорадный девичий смех.

Котёнок, кстати, благополучно выжил, отъелся, обусател и получил имя Бася — поскольку научился басовито мурлыкать. Не имея на то ни особых оснований, ни морального права. Но это я забегаю вперед.

Так, значит, хорошо.

Через неделю приходит ко мне в кабинет мое старшее дитя — этакий бывалый охотничек, рубаха болотного цвета, штаны с долгой мотнёй в ботфорты заправлены — навоз на заднем дворе месить. И заявляет мне:

— Ребята говорят, что я баловень папашин и что в свою компанию меня больше не примут.

— Все как один говорят?

— Ниал. Он самый главный. Отец, я же вообще единственный в нашей компании дворянин.

— И они этого не оценили, да?

— Всё они заценили. Просто считают, что я чепухой отделался.

— Так. Мне что — ситуацию назад откручивать или слёзно убеждать этого твоего дружка, что тебе тоже нелегко в жизни приходится?

Молчит. Тринадцать лет ему, самый возраст такой — в молчальника с батюшкой играть.

— Хорошо. Ты как, с этим твоим Ниалом сильно поссорился?

— Ну да.

— Прямо напрочь? Ну, если скажешь ему, что вас с ним король требует, послушается или сразу с тобой гвардейцев послать?

— Послушает.

— Тогда валяй. Говори и веди. Я вас тут буду ждать — всё равно работать с бумагами.

— Ещё прикажешь чего?

«Король-отец», кстати, так ни одного разу и не прибавил, зараза.

— Да вот по пути из забора хворостину потолще выломай — какими гусей погоняют, — буркнул я.

И добавил уже почти без издёвки:

— По дороге в кусты оба отлейте, что ли, а то ковер здешний жалко, если испортите. Редкой работы, из самой Вард-ад-Дунья привезен.

Что скажешь? Понял он — даже больше, чем надо, понял.

Когда мой сынок затворил за собой дверь, я подошел к моему многоящичному монстру. В одном из нижних отделений содержался некий сомнительный подарок от одного из важных рутенцев — конский хлыст для парадной выездки. В седле со стременами я передвигался нередко, уж очень моя Белуша, этот живой гибрид афалины и рутенского мотоцикла, была скора на колесо. Тем не менее ни шпорой, ни кнутом коня не трогал и тем более не любил вставлять в рот никакое железо.

Мой хлыст, однако, ничем серьёзным лошадям не грозил — шкура у этих зверюг вполне толстая. К тому же и отделан был весьма изысканно: тонкая гибкая трость длиной почти до полу, если держать в согнутой глаголем руке, витая серебряная скань рукояти, с одного конца петля, чтобы надевать на запястье, а на другом конце — шарик, будто на учебной рапире. Смычок музыканта, стек офицера или указка ученого.

Вот его я и достал и положил на стол перед тем креслом, что стояло в конце стола, у самой двери. Тяжеленное, с о скругленной спинкой чуть пониже человеческого роста, оно по замыслу назначено было мне — с тем расчетом, что именно верхом на нем я буду возглавлять всяческие важные собрания. Однако всякий раз выдвигать это седалище из-за столешницы было свыше моих сил — да и сил любого из моих министров. Поэтому я взял себе обыкновенный стул, разве что чуть более прочих украшенный позолотой, а неудобное кресло двигалось от одного седока к другому, пока не описало точный полукруг. Теперь на нем сидели те, кто чем-то провинился или просто опоздал явиться в срок.

В дверь постучались — это могло означать лишь одно: явилась моя родная кровушка. О прочих визитерах объявлял доверенный секретарь-охранитель.

Я впустил обоих парней и заодно кивком отослал чиновника.

Поздоровались они весьма хмуро, однако честь по чести — с титулованием. В первый и единственный раз.

— Благодарю тебя за то, что пришел, сын псового мастера Мартина, — произнес я без тени сарказма. — Садись вон там, рядом с дверью, и прикрой, кстати, её на засов.

— Я… не смею сидеть в вашем… — пробормотал он.

— Неужели? Такой отважный юноша — и не смеет? Тогда к стене стоя прислонись. Твоё дело небольшое, кстати, — смотреть.

А Фрейру и говорить ничего не пришлось. Я видел, что он уже стягивает рубаху через голову.

— Туда, — показал я на курульное кресло. — Возьмись за спинку, да покрепче. Э, гашник тоже распусти. Добрая бязь на штанцы твои пущена, казначейству не одну марку стоила.

Благодаря высоким голенищам и широким раструбам сапог общая картина не вышла совсем уж позорной: стройный пест в середине пышного цветка. Да он вовсе не ребенок и даже не юнец, подумал я. Широкие плечи, тонок в перехвате, торс — сплошные мускулы и жилы. Меж слегка расставленных для упора ног виднеется клюв умирающего лебедя. И мошонка, вид сзади. Истинный мужчина, только взятый в пропорции восемь к десяти.