Татьяна Мудрая - Доброй смерти всем вам…

• Название: Доброй смерти всем вам…
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

---

— Люэс?

— Гонорея. Даже без весомой причины. Через чужую грязь, как малое дитя.

— Это ж чепуха, а не болезнь.

— Ну да, но я сломался. Верблюжья соломинка. Был жутко разозлён. Из-за этого проклятого трипака меня не взяли в плавание. Тогда и послал валентинку. Вы… сами по себе вы не смертельный диагноз.

Гудбранд из своего угла кивнул, подтверждая.

— И тут меня подучили, как враз избавиться от этой пакости. Во сне.

— Смесь белого мышьяка с лауданумом. Рискованное дело, если не знать верной пропорции, — подтвердил брат. — Легко было угадать и то, и другое по запаху.

— Если бы вышло… открыл бы на зов и отправил восвояси, немного потрепав языком. Я ведь такой жулик.

— Фальшивые дворянские грамоты? Стихи на псевдосредневековом?

— И они. И другие. Сами собой написались. «Я ухожу для неземных услад, Но вы — по смерти вы пойдете в ад».

— Кто — мы? Дирги?

— Нет. Вы добрые. Добрей олдерменов и врачей. Добрее Бога. Я как-то сказал: «Возможно, убивать себя и грешно, и неразумно, только это — благородное безумство души, которая тщится принять подобающую ей форму. А коли мы не помогаем обществу и от него не получаем помощи, то не наносим ему вреда, слагая с плеч бремя собственной жизни».

— Интересное дело. Ты хоть понимаешь, что выбрал длинную каменистую дорожку вместо короткой и ровной? В обеих половинах света — этого и того?

Вместо ответа Том тоже спросил:

— Я у тебя первый?

Отозваться на это можно было лишь одним образом.

Когда я вернул себе всё влитое в него с небольшой придачей и кое-как пришёл в себя, мальчик был уже мёртв. Он лежал на спине посреди скомканных и порванных листов, трухлявой мебели и горького дыма от потухшей свечи. В окне разгоралась розовоперстая заря, на устах цвела улыбка.

А мы еле спустились по лестнице — так были вымотаны.

— Прикрыть его не получилось, — сказал Гудбранд. — Типичное felo de se, как говорят крючкотворы.

— Не думаю, что оттого он сильно пострадает, — ответил я. — Благопристойные похороны его вдовой матушке явно будут не по карману. А стихи… Знаешь, я успел заглянуть в кое-какие бумаги, пока мы приводили его и себя в порядок. Это гениально и теперь уж не потеряется в веках. Запечатано болью и кровью.

— Что же, остаётся утешиться этим обстоятельством. Больше ведь нечем, верно?

Диргу иногда удаётся уже в день инициации захватить столько плотских частиц, что они превышают критическую массу. И тогда, орошённое кровью своего невольного дарителя, является в этот мир дитя и плывёт внутри тканей, раздвигая собой клетки, как хилер. Такое благословение судьбы случается крайне редко, а к тому же я отдал мальчику слишком много своего.

Но всё же… Через сто с небольшим лет…

Молчу.

4. Рунфрид

Кровь диргов целительна и животворна, но далеко не панацея. Отец опускает многие чисто медицинские, в том числе акушерские подробности — в этом он никакой не профессионал. Это лично у меня сложносочинённое образование повитухи. Маевтика — удел отнюдь не Сократов. Это удел нелогичных женщин. Логика не способна родить живое: живое асимметрично и подвижно, это поток частичных смертей и бесконечных мелких рождений, неустойчивое равновесие, бег на ходулях, эквилибристика нейронов и хромосом, митохондрий и плазмонов, атомов и электронов.

Теперь о деле. Несмотря на то, что дирги вылеплены по двум внешне различным образцам, внутри мы сходны гораздо больше человеческих мужчин и женщин. (Впрочем, наши мужчины все как на подбор жилисты и тонкокостны, соски у них даже в нерабочем состоянии слегка выпуклы, а пенис мал. Женщины же девически стройны, узкобёдры и обладают по виду неразвитой грудью. Современный бисексуальный тип.)

Так вот. У нас, как и у людей, первые шесть недель беременности невозможно определить пол эмбриона: гонады, то есть зачатки половых органов, совершенно идентичны даже под микроскопом. Расхождения — в полном смысле слова — появляются позже. У человеческих младенцев гонада определяет свою половую принадлежность и делится, у нас, вырастая, слипается более плотно. Репродуктивный орган дирга, который мы называем «клубком», делается сходен одновременно с тестикулами и яичниками. Он двойной, хотя, в отличие от такового у людей, нечётко разделён пополам, и от него не отходит ни фаллопиевых труб, ни семенных канатиков. Расположен чуть выше пупка, между тонким кишечником и мышцами брюшного пресса. С виду не так надёжно, как у человеческой самки, но нам хватает.

Клубок опутан сетью мелких кровеносных сосудов, которые связаны с ротовой полостью. Из неё соки человеческого донора (безразлично, мужчины или женщины) спускаются непосредственно к клубку, отдельные клетки проникают внутрь через тончайшую оболочку, что служит своего рода щадящей мембраной для инородного белка. (Имеется в виду, что порог тканевой несовместимости у дирга значительно ниже, чем у хомо сапиенса, однако имеется.) Когда клубок переполнен, причем довольно-таки разнородным ядерным материалом, и напитан принадлежащими диргу-хозяину соками, достаточно очередного «кровяного толчка» извне, чтобы запустить репродуктивный процесс. Одна из клеток сбрасывает оболочку и начинает свой дрейф наружу, по пути захватывая и присоединяя к себе нечто из мембраны хозяина (до сих пор идут оживлённые дискуссии по поводу того, цельные ли это клетки, или подобие выделившегося из клетки вируса, или готовый результат мейоза). Делится, формируя из себя зародыш, плод — и почти сразу же возникают гибкие, наполненные питательной жидкостью защитные оболочки, своего рода матка, одновременно играющая роль всеобъемлющей плаценты. Короткий канатик, что, как и плод, впоследствии будет защищен материнской кожей. Плотная рубашка, в которой дитя будет рождено для счастья. Плацентариум, внутри которого оно видит звёзды и где может не страшиться Великого Змея-Душителя.

Вот такой кораблик и плывёт внутри нас к поверхности, пока не коснется эпителия. И тогда наш долгожданный ребёнок, наконец, обнаруживает себя перед всем миром.

…То письмо сбросили мне в электронную почту. Хотя ничто в сетях не может быть защищено паролями более чем на девяносто девять процентов, когда нужно бы на сто с большим довеском, мы удовлетворяемся этим. Власти нам потворствуют, что имеет под собой далеко не одну причину, — мы сглаживаем шипы их деятельности и к тому же засекречены много лучше, чем кажется на первый взгляд.

Время и место обговорили быстро. Когда мой белый «Кавасаки» с яркими надписями и наклейками притормозил у изгороди ухоженного загородного дома, женщина вышла навстречу. Интересно, как они все узнают дирга безошибочно — в любом уборе, даже в кожаной куртке, прошитой зипперами, и шлеме с тонированным забралом.

Подобное стремится к подобному, как жаждущий — к источнику влаги. Вынашивая свою первую почку, таких риторических вопросов я уж не задавала: глаз с первого захода вычленял из толпы моих двойников: в одежде, слегка оттопыренной в необычном месте, и с танцующей походкой начинающего игломана или игломанки.

Но эта женщина двигалась тяжело, как пахотный вол.

— Надеюсь, я не ошиблась адресом? — сказала я, сходя с седла. — Маргарита Даровски.

— Нет-нет, всё в порядке.

— У нас много времени?

— В том, что от меня зависит, — конечно. Я живу одна и, можно сказать, более чем одна. С тех пор, как…

Она внезапно прервала себя:

— Вы ведь не откажетесь выпить со мной домашнего вина? Сама делала закупоривала прошлый год. В этот не тянет: не ко времени. Время давить виноград в жоме и время пить его сок. Хотя на самом деле это яблоки или пшеничные зёрна.

— И то, и другое — знак грехопадения, вы это хотите сказать, Маргарита?

— Можно пользоваться знаками двух разных религий, но исповедовать третью. Я, знаете, склонялась к последнему от самого рождения.

Каждая фраза наша, как нарочно, сплетается с другой ассоциациями, думала я. Будто ткётся паутина, хотим мы обе или не хотим.

Открытая терраса, через которую меня провели, и комната, где усадили в кресло-качалку, были полны того изящества и уюта, которым окружают себя безмятежно одинокие пожилые женщины. Как эта. Курчавые, с проседью, волосы, круглые щёки, симпатично расплывшаяся фигура в льняном платье с вышивкой и даже в доме — кожаные туфли на каблуках.

— По правде говоря, сначала я приняла вас за молодого человека, — сказала Маргарита, раскладывая печенье на блюдце красивым веером и вытягивая из бутылки настоящую пробку.

— Это было бы неверным ходом с нашей стороны? (Нарушением договорённости — безусловно.)

— Не знаю. Больше бы стеснило, пожалуй.

Мы выпили, не чокаясь. Сидр был отменный: не хуже моего родного бретонского и явно из собственного сырья. Потом добавили — и так докончили всю бутылку, заедая градус крошечными облатками из мезги или протёртых ягод. И нынче яблони с иргой и коринкой были все в завязи, хоть и говорят, что в наших прохладных местах все деревья плодят через год.