Татьяна Мудрая - Мириад островов. Игры с Мечами

• Название: Мириад островов. Игры с Мечами
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Фэнтези

Мириад островов — шестнадцать лет спустя.

---

Значило это, что сразу после обряда похорон они все трое отплыли в долблёнке из ствола каури, лёгкой, словно пробка. Старший сын Стелламарис правил веслом, Галина держала руль, младший из них занимал собой весь нос, сложив руки крестом на груди и положив голову на банку. В глазах отражалось вечернее небо цвета незрелого яблока.

А дальше начался обратный путь — путь, во время которого говорили все, кроме бывшего проводника. Юнец, похоже, счёл миссию исчерпанной, вычерпанной досуха и большей частью отирался посреди всадников, еле пошевеливая поводом карего Равшани. Его место бок о бок с Галиной занимал брат.

Вот Бьярни без перерыва тешил старшую госпожу разговорами — словно молчать было невтерпёж.

— Я в нашем дорогом Рутене побывал куда позже Юлия-звероведа, — говорил он. — Налаживал контакты с местными приматами — выдавал себя за иностранца, чего бы у нашего завзятого московита не получилось. Там интересные возникли разновидности, на грани царств. Вроде энтов, экзотов или химероидов. Запрет на смертоубийство на них не распространяется.

— В какую сторону? — машинально интересовалась Галина. На самом деле её не очень интересовали даже термины, стащенные у Толкиена и иже с ним.

— Мораторий на казнь. Они вроде как наполовину животные. Сами нападают, если голодны, и их то пишут в Красную Книгу, то сажают в заповедники и планово отстреливают. Ну, или выкорчёвывают как класс.

— Гигантские росянки, — вставила женщина.

Он с удивлением воззрился:

— Ты же меня почти не слушаешь, иния Гали. Как говорится, любуешься цветущей вишней, вдыхаешь аромат дальней сливы. А угадала влёт.

— Меня больше занимает мораторий. Его при мне намеревались утвердить навечно. Дебаты шли.

— А, читал. Хладно, уныло и нескончаемо, как дождь в разгар осени. Но знаешь, отчего в Рутене отменили казни? Потому что они стали дороги. Дороже чем содержать человека в заключении всю жизнь, точнее сорок лет с привеском. Как умудрились-то? Впрочем, смерть на войне тоже сильно подорожала. Как только они с того не уймутся? Мировых побоищ, однако, не затевают: цивилизованные сделались.

— Получается, рулит ими не богоданность и не святость жизни. Простая скаредность. Милосердие и миролюбие цивилизации опираются на скопидомство.

— Хм, истина изрядно потаскана и избита, однако возразить против неё нечего.

И он замолкал, дожидаясь новой порции ленивого вдохновения.

В следующий раз начинала Галина:

— Помнишь, мой сьёр, те твои слова, на которых оборвалась беседа. Ну, перед зрелищем морянских водных игр. В смысле кто верит, а кто знает.

— А, уж и памятлива ты, моя инья. Вот эту цитату, случаем, не помнишь? «Кто познал всю полноту жизни, тот не знает страха смерти. Страх перед смертью лишь результат неосуществившейся жизни. Это выражение измены ей». Кто сказал?

— Рутенец?

— Чех. Немецкий еврей. Ну?

— Скажи сам. Я была девочка наивная и малообразованная.

— Франц Кафка. Вот.

— Умно и точно на редкость. Но сам он — разве не от изначального страха перед небытием созданы «Процесс» и «Голодарь»?

— Где прочесть изволила — на своём личном Коралловом Острове? Молодец. Но моя цитата — из «Дневников». И вовсе не противоречит остальному. Всю жизнь Франц шёл к воплощению себя самого. К пресуществлению жизни. А вот передаваемое изустно: «Доктор, дайте мне смерть, иначе вы убийца». Он в последние часы…

Снова замолчал.

«Мучился так же, как тот старый хэарх, — поняла она. Да знаю я, знаю — из биографии, предварявшей тот текст. Истязаешь себя в мыслях, старший брат, или хочешь оправдать?»

И заговорила в том же ключе, но немного о другом:

— Не раз слыхала притчи о том, как с той стороны приходили гости — иногда даже в видимом теле. Спиритуализм — это ведь для Рутена. Портниха и парфюмер на свадьбе королевы Зигрид, Прародитель Хельмут на помосте рядом с юной Фрей…

— Бывало. Только, я, как назло, при сем не присутствовал.

— Лукавишь. На самом лучшем коне восседал. Апокалиптически бледном. То бишь соловом с прозрачными глазами.

Бьярни смеётся: хорошо знаешь историю. Вот и ожила немного — стоило ведь ради такого соврать мал-мала, верно ведь — стоило?

«Ради того, чтобы исполнить поручение — стоило, я думаю. И всё же — как у меня вышло? И что в точности приманило Мейнхарта ко мне, тебя, Медвежонок, — к нам обоим?»

Так ехали они дальше и дальше. Поздняя весна расстилала им навстречу ковры заколдованных изумрудных лугов, протягивала ветви, сплошь усыпанные розовато-белым прибоем — листа не видать — черёмухи и сакуры, отзывалась звоном едва просохших от ливня дорог.

В полутора фарсахах от Хольбурга, когда чуть не напоследок разбили привал, случилось неожиданное. В малый шатёр, который последнее время ставили для Галины, чтобы ей поотвыкнуть от боевого панибратства, проник Мейнхарт. Да, собственно, и не мешал ему никто — понимали, что высокая иния и без них справится.

— Мейсти Галина спит? — спросил негромко, чтобы не разбудить в случае иного.

— Сплю, — ответила она. — Да ты не уходи — что всё бегаешь от меня, не думаю о тебе вовсе плохо. Это ты сторонишься.

Мейн улыбнулся в темноте — как-то угадалось по тону дальнейших речей.

— Тогда послушай, мейсти. Эта история — одна из семейных побасенок, в раннем детстве я её любил, в точности как все малыши обожают страшное. Кто рассказывал — отец или мама Вена, — не помню.

— Не Стелла? — пробормотала женщина.

— Почти не знал её — видно, решила не заступать дорогу главной жене.

Нет, не она, точно. Так вот.

Он сделал паузу, во время которой его слушательница, похоже, заснула насовсем, потому что рассказ прошёл перед глазами чередой картинок.

«…Дом палача стоял на отшибе, но всё-таки в стенах самого города. В буквальном смысле — стены были достаточно широки, чтобы вырезать десятка два ниш — форменные закутки для скота, несмотря на глубокую и широкую арку спереди. Там, рядом с главными воротами, поселяли девиц нечестного ремесла. Одна из них, по имени Рааб из Иерихона, укрыла у себя вражеских лазутчиков, и когда город рухнул от гула боевых труб, на ней в награду женился самый главный военачальник противника. Так что девицы числили её в святых, и палачу было легко сделать то же самое.

Палач был молод, упрям и не видел смысла ютиться в норе. Года черед два-три он добился того, чтобы ему разрешили построить узкий двухэтажный дом, упирающийся торцом в сторожевую башню. Там он держал орудия своего ремесла. Оттуда выходил за ворота, чтобы казнить простолюдина, или на площадь, если предстояло иметь дело с благородным человеком. Под благородным не всегда подразумевался дворянин, то есть Защитник высокого ранга. Вообще тот, от коего вправе было ожидать хладнокровия и достойного поведения перед лицом смерти. Дворян обоего пола такому специально учили — в назидание прочему народу.

Как самураев, вот именно. Искусству ритуального суицида. Впрочем, мы совсем не о том.

Так вот. Когда палачу предстояло исполнить над кем-то приговор, на окно дома, где он жил, человек из ратуши клал чёрную перчатку: пальцами к воротам — если то был человек из незнатных, и к зданию ратуши, самому красивому в Хольбурге… Нет, городской собор святого Езу, выросший напротив, был, конечно, и выше, и прекраснее видом, и то был вообще иной город.

За подробностями дела палач все равно должен был сначала отправиться в здание городского совета, в подвалах которого издавна пребывала тюрьма, а на первом этаже с низкими сводами — суд и помещение для допросов.

Да, никакое звание, самое высокое, не защищало от применения силы, хотя было немало возможностей пощадить скромность.

Нет, способностью вынести любую боль и не сломаться гордились. Это называлось „морянская закваска“.

Но в тот день, о котором ведётся речь, допрашивали перед казнью молодого парня из цеха ювелиров, который был повинен в соблазнении девицы высшего, чем он, происхождения, но меньшего по сравнению с ним достатка. По входившему тогда в моду скондийскому обычаю негоже стало брать жену из более зажиточной, чем твоя, семьи, чтобы ей не терпеть убытка. Ну и выше себя рангом тоже — по сходной причине. Ибо не супругу должно возвыситься путём брака, но супруге.

В общем, ювелир без устали клялся, что присмотрел себе выморочную землю, дающую право на титул, и намеревался затем хлопотать о переходе в более высокую страту. Дворяночка, напротив, божилась, что в предвидении такого и от великой радости взял он её девство силой и весьма грубо, с чего она понесла дитя. Невозможно в таком случае доказать, сотворилось ли беззаконие по обоюдному согласию или без него.

— Тебя не можно никоим образом испытать, чтобы не потеряла ты плод во чреве, — убеждал её судья. — Лишь честь — порука истинности твоих клятв.