Татьяна Мудрая - Геи и гейши

• Название: Геи и гейши
• Автор: Татьяна Мудрая
• Жанр: Современная проза

---

И вот когда он осознал свое положение — не разумом, а шестым чувством, — ну, он просто лег на постель лицом к стене и ее солнечной колыбели и заснул, чтобы проснуться… неизвестно где. Вот это показалось мне самым главным: никто так и не сказал, что стало с ним, с его миром и его выигрышем.

Кстати, у самого Грина иначе: дверь этот человек отворяет, но куда она ведет — снова открытый вопрос. Я тогда подумал, что между его финалом и моим стоит знак равенства; будучи из породы визионеров, он прекрасно понял бы меня, решил я.

Возможно, оттого, что я подумал обо всем этом зараз, я не упал, а скорее спланировал — будто мое время застыло — на кипу рыхлой бумаги, припорошенную серым снежком и скользкую от воды, сажи и грязи: должно быть, брандспойты уже заработали. Внутри екнуло страшно и гулко, но я уже стоял на четвереньках. Потом я выпрямился, а потом и пошел — неуверенно, как больная псина. Никто меня в упор не замечал. Пожар за моей спиной казался такой же опереткой, как та, на которую отправились сегодня наши лидеры: суматоха была явно нарочитая, струи воды из шлангов салютовали и скрещивались на фоне рыжего огня и темно-синего неба, подобно прямым клинкам, лежащих тел не было видно, а собравшаяся вокруг толпа едва не рукоплескала. Я просочился через нее и пошел дальше закоулками. Тихо было — не сказать как: и стояла, росла вокруг та благая тишина, которую я только что вообразил.

Здесь, совсем недалеко от места моей службы, находился знаменитый на весь город костел, новостройка в хорошем готическом духе. И вот мне отчего-то взбрело в голову полюбоваться на него и посмотреть, всё ли там в порядке.

Он, точно, был в порядке. Стоял в перекрестье двух лучей от мощных прожекторов, весь розово-кирпичный, и выглядел куда старше и величественней, чем днем. По всему порталу, слегка плосковатому и прелестному, как лицо юной калмычки, вилась обычная для поздней готики гирлянда хмеля, а над ней, как перевернутые пчелы, парили лилии. Поразило меня то, что и цветы, и шишки с листьями, и гирлянда, что обвилась вокруг многолепестковой розы — такого круглого витража над стрельчатым входом — были изваяны с поразительным изяществом и фантастической грацией.

Сюда пришел и длился праздник, то ли церковный, то ли карнавальный, то ли вообще рамадан. У нас там сильная мусульманская община, только я урочного времени их праздников не знал, да и зачем, спрашивается, было им подбиваться со своими фонариками и рецитацией Корана под католические стены? И, кстати, с лотками, нагруженными дозволенной и недозволенной едой? Фонарики были вообще с драконами, китайщина какая-то. Столы были расставлены прямо под звездами, нарядные люди в шубах нараспашку ели что-то, умопомрачительно пахнущее свежей выпечкой, медвяным лугом и ягодной поляной. Мне захотелось к ним прямо нестерпимо — но я постеснялся: там явно собралась своя компания. Ну, а когда эдак разыгрываешься на еду, непременно надо купить и попробовать хотя бы то, что рядом с ней полежало. Боком влиться в чужой праздник…

Рядом со мной высокий и плечистый мужик в грязно-белом фартуке продавал американистую «быструю еду», вопя при этом совсем по-русски: «Налетай, подешевело!» Я справился об остатке цены — была не так мала, но как раз по тем моим деньгам, что оказались в кармане кителя. Что я беру, не спросил: все равно, чем набивать желудок, безликой еде можно побыть и безымянной. И вцепился зубами в нечто под слоем густой томатной крови…

— Ох, горячая, собака! — ахнул я, когда огненно-жаркий сок брызнул мне в нёбо.

— Мы имеем перед собой наглядный образчик спонтанного эмоционально-экспрессивного словообразования, — с готовностью выразился торговец, чуть заметно подмигнув. — С нынешнего момента это блюдо в виде кукиша из говяжьей сосиски, нагло воткнутой в булку, будет с вашей легкой руки именоваться «горячей собакой», в переводе на американский диалект английского — «хот-дог». Примите поздравления!

— Принимаю, — откликнулся я как мог внятно и приветливо. Эта сосисища уже поостыла и вкуснела прямо на глазах… то есть на языке.

— Раз вы такой добрый, может, и собачку мою угостите? — спросил он.

Я протянул хвостик моей вкусноты вниз, где сидела крупная вислоухая псина в точности такого же цвета, что хозяйский фартук: похоже, именно она привезла сюда тележку с человеческим кормом. Взяла она кусок из моих рук очень деликатно и с благодарностью вильнула хвостом.

— Видно хорошего человека, — сказал он. — и поделился бы не всякий, и она не от любого бы приняла. Не хотите ли мне в помощники? Мир посмотрите.

— Вроде призвания такого в себе не ощущаю, — отшутился я. — Мне еще вон туда хочется. Под сень роз и лилий.

И показал на храм.

— Что же, вы правы, — задумчиво отозвался он. — Пристал тут к вам со своими чудаческими предложениями и считаю… Э! Учтите, предложение мое осталось в силе.

— А как я дам понять, что согласился? — отчего-то спросил я.

— Да вот Белянка моя теперь от вас нипочем не отстанет. Ну, не как репей, она деликатная, вы ее даже замечать не будете. Вот когда понадобится, она и проводит. Только дайте ей знак. Опять-таки знак может быть любой — она поймет.

— И что дальше? — спросил я.

Он только ухмыльнулся.

Ну, а я зашел к католикам, да так там и остался. Крестился, потом обет произнес… Праздника того больше не встречал, только он, похоже, однажды всего и бывает — когда смерть тебя стороной обойдет или новая жизнь к тебе приблизится.

— Поэтому вы теперь вроде могильного смотрителя? Ну, что смерть вами поперхнулась.

— Да не смотрителя — уж скорее садовника из философской притчи, — Мариана усмехнулся в полутьме. — Знаете, того, кто соблюдает сад, а сам незаметен, так что лишь по красоте сада можно его вычислить. А у нас тут сад богатейший. Ладно, заговорился я тут с вами, а мне ведь пора. Я днем, видите ли, не работаю. Кстати, если захотите отсюда выбраться, — прошу в гости. От центрального озера против течения реки и тут же на горушке. Белла моя ту дорогу хорошо понимает. Всего вам наилучшего, и не забывайте!

— Постойте, — крикнул Влад в растерянности, — это куда еще вы пойдете?

Но напроситься в попутчики не успел: патера как ветром сдуло. Видно, и впрямь давно пора ему было.

— Не судьба, — вздохнул Влад.

И снова зашагал по спутанным, как пряжа, тропкам, глядя то под ноги, то в небо. Звезд, по преимуществу шестилепестковых, высыпало как веснушек, даром что на дворе был уже сугубый июнь. Впрочем, после того, что случилось, он не так был уверен во времени — пока они с Марианой вели беседу, могло многое проистечь. Во всяком случае, потеплело на кладбище заметно, кусты стали гуще и цветистей; только месяц как был, так и остался юным и тонким. Правда, раньше посередине у него вырисовывался не то крест, не то треугольник, отчего он был похож на критскую бычью голову; а сейчас на одном из рожек Тельца горела крошечная, лукавая звездочка о пяти кончиках.

— Иудейское небо, как над писателем по имени Маршак, что заплутал в пустыне под городом Иерусалимом и был тем счастлив, — бормотал Влад, — христианская освященная земля, а месяц над нею, смотри-ка, мусульманский.

Он прищурил левый глаз и глянул повнимательней. То была не вполне звезда — скорее человечек, чьим символом как раз и служит звезда с пятью оконечностями. Символ на ходу превращался в то, что им изображалось. И вот на нижнем роге Теленка уселась, свесив ножки, девочка в полупрозрачной рубахе до пят и таких же шальварах; да и сама она была как из дымчатого хрусталя. На таком расстоянии казалась она меньше ногтя на мизинце, однако все прелести ее, не столько лилейные, сколько кисейные, вырисовывались очень недвусмысленно. Видны были и глаза, что смотрели вниз печально и с еле уловимой насмешкой.

В знаке Рака

Имя — МАРФА-МАРИЯ, или МАРИОН

Время — между июнем и июлем

Сакральный знак — Кровь

Афродизиак — бузина

Цветок — орхидея

Наркотик — опиат (губная помада)

Изречение:

«Вы всосали смерть, был свет — молоком, вы — столпы из крови и лучистый алмаз,
Вы — яркий свет, вы — человек, молодая земля набухает в руке у вас».

Людвиг Рубинер

— Господи милосердый! — ахнул Влад, распознав как следует, что именно он видит. — Куда ни кинь, куда ни глянь, везде бабы!

— Я не баба, — рассмеялась крошка смехом, целиком состоящим из чистейшего серебра самой лучшей пробы. — Я Лунная Дева, Небесная Ткачиха. Иногда зовут меня Чан Э, а иногда сестрица Хуа-Бянь, «Радужная Кромка», потому что я умею ткать радуги. Но и простые кромки для одежды у меня на стане оживают.

— Вот как. А что ты на них изображаешь?

— Всех тех животных, которые вызывают утро и ясную погоду — вытягивают солнце на небо из того болота или ямы, куда оно свалилось к ночи. Петуха Шантеклера с алым гребнем и цепкими шпорами. Павлина Мора, которые поет свои песни ради того же самого, что и Шантеклер. Лебедей, что везут колесницу розоперстой Эос. А однажды — Белого Жемчужного Дракона. Только раньше я старалась их не доделывать, не протягивать через тканье одну нитку или две, чтобы они не ожили и не захотели улететь на небо, откуда они родом. Ведь ожить-то им просто, а вернуться на небо — не очень: для того они вправе потребовать у меня каплю моей теплой души. А у меня ее нет — я ведь лунная, холодная.