Алексей Бежецкий - Тиф

• Название: Тиф
• Автор: Алексей Бежецкий
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1982

Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. русские войска обложили Эрзерум. В числе их были две роты Н-ского пехотного полка. Активных военных действий не велось, жизнь текла спокойно и однообразно, офицеры скучали. На беду, из тыловых частей на передовую занесли сыпной тиф…

---

Заелов был человек образованный и прежде много читал. Поэтому его суждения а рассказы были интересны, хотя и дики. Иногда он любил рассказывать странные истории, совершенно невероятные, и во всех этих историях он так или иначе участвовал. Можно было предположить, что он выдумывает из прирожденной любви к этому занятию или смеется над своими слушателями; но он рассказывал свои истории, несмотря на их небывалость, всегда как сущую правду, и в самых сомнительных местах его рассеянный взор становился многознаменательным.

— Вы, — говорил он Иловлину, — счастливее меня… Когда к нам подберется тиф, то, пожалуй, вас раньше всех хватит, потому что вы водки не пьете…

— Черт вас подери, Сергей Иванович! уж умирайте вы раньше, коли у вас есть охота…

— Да это пустяки… Поверьте, что умереть — это все равно что ничего!..

— Как ничего?! Может быть, вам ничего, а мне очень чего… Я не хочу сдыхать в этом кладбище.

Тогда Заелов начинал, как бы в утешение, развивать перед своим собеседником свою мистическую теорию о второй жизни, следующей непосредственно за смертью тела, приправляя ее разными необыкновенными историями.

— Вы наденете светлую оболочку и будете гулять по земле, где и как вам угодно. Все будет тогда представляться в другом виде и все желания, не сбывшиеся при жизни, сбудутся тогда как наяву и еще лучше…

Подобные разговоры хотя и были иногда интересны, но не способствовали поддержанию веселого и беззаботного настроения.

Наконец общество оживилось вследствие возвращения из полкового штаба Вьюшина.

В первых числах января к офицерскому дому подкатил фургон, и из него вылез веселый поручик. Самойлов, увидав его, широко улыбнулся и сказал: «Сюда пожалуйте, ваше благородие!»

Вьюшин поправил очки на носу, поздоровался с Самойловым и сказал: «Смирно!» Самойлов комически выпятил грудь, протянул руки по швам и, подняв голову кверху, сказал:

— Не дышу, ваше благородие…

— Что от тебя водкой не пахнет? Неужели в этом доме водки нет?!

— Второй день на монастырском положении.

— Да не может быть! Экое несчастие! На обед что будет?

— Суп без кореньев, сухари-мухари, битки на жаркое, а на кондитерское пирожное — что сами привезти изволите.

— Ох, битки, битки! Где же господа-то? Возьми полушубок!

Самойлов снял с Вьюшина полушубок и указал ему на лестницу. Приезду его все обрадовались.

— А, «танцмейстер»! здравствуй! — сказал Иловлин.

— Здравствуй, моя радость! И мороз же сегодня — страсть! Все внутренности застудил… — говорил Вьюшин, хлопая красными, как морковь, руками. — Что же, водки нет?

— Да вот всю выпили… Тут один казачий есаул…

— Не говори! Я понимаю все теперь! Это он сожрал всю водку; говорил я тебе сто раз, красота ты моя неописанная, не связываться с казаками, потому они верхом, и за ними не угонишься… Ну, угощай чаем, когда так!

— Стремглав самовар подаю! — раздался голос Самойлова из соседней комнаты.

Вьюшину было лет около тридцати; он был небольшого роста, скорее худой, чем полный, и ходил с перевалом. Рыжеватые усы имели вид подстриженных, а остальная растительность на лице росла кустами. Обыкновенно он говорил сиплым тенорком, в самом тоне которого слышалось добродушие; иногда он менял тон и переходил в искусственный бас. Офицеры любили Вьюшина за то, что он был добросердечный, хороший товарищ и веселый парень, обладавший счастливою природною способностью одним видом рассмешить общество. На последнем полковом празднике, под влиянием спиртных напитков, он протанцевал какой-то дикий танец, уверяя всех, что это канкан, за что и получил название «танцмейстера». Он никогда ничего не домогался, никому не завидовал, сердился очень редко и душевное равновесие поддерживал, еще в большей мере чем есаул, крепкими напитками. Он пил с одинаковым удовольствием и водку, и вино, и пиво, но находил, что пиво сравнительно неудобно. «Водка компактнее, — говорил он, — а для пивных бутылок надо держать особое помещение».

VI

Поздоровавшись со всеми, Вьюшин уселся на свою кровать и позвал денщика снимать с себя сапоги, намокшие от снега. Операция эта сопровождалась разными затруднениями; кровать ездила вслед за сапогом и становилась на дыбы; денщик кряхтел, хватался то за подъем, то за каблук, плевал на руки и, срываясь несколько раз, приговаривал: «Ишь, окаянные! Прилипли!»

На вопрос Иловлина, отчего у него опухло несколько лицо, Вьюшин объяснил, что четвертого дня он целую ночь не спал, встречая Новый год у воинского начальника в К*.

— Ральницкий… ты его, кажется, знаешь? Он, так же как и я, ненавидит хлебное вино…

— Ну, что у нас в полковом штабе делается?

— В карты играют и от скуки бесятся… Кажется, скоро дойдет до того, что кусаться начнут… А тут еще представления пошли за последние дела…

— Ах, голубчик! К чему меня представили?

— Тебя?.. кажется, к Станиславу на шею…[11]

— Это несправедливо; могли бы золотую саблю дать…

— Боже праведный! — воскликнул Вьюшин, затыкая уши. — И ты туда же лезешь? Избавь ты меня, сделай такую милость, от этих наградных разговоров! Людям жрать нечего; изорвались, измучились, а тут награды да кресты! Отчего мне золотую саблю не дали? Отчего мне Владимира не дали?[12] Погоди, может быть, все получим кресты, только деревянные… Ах, как я рад, что уезжаю из этой ямы! Уж так рад, что если б была водка, опять бы выпил…

— Ты говоришь, что ты уезжаешь? Куда уезжаешь?

— А меня посылают за годовыми вещами в Александрополь…[13] А ротой будет пока заведывать Чирков…

— Вот счастливец-то!

— Опять завидуешь!.. Да я, может быть, на дороге десять раз шею вывихну.

— Поручение можно тебе дать?

— Поручение давай… У меня этих поручений целая записная книга… Одному Порошину десять фунтов пиленого сахару и десять фунтов свечей. И на кой черт ему столько свечей, когда он в карты не играет и, кроме приказов, ничего по вечерам не читает? Должно быть, есть их будет… Больше всех надавал поручений Леман, немецкая душа; всего понемножку: свечей три фунта, подтяжки (зачем ему подтяжки?), чаю полфунта, монпансье три коробки, сапоги взять у сапожника, четыре лимона, ваксы коробку и так далее… Что с этими лимонами станется, когда их довезу? Я тоже торопиться не буду, а уж покучу в Александрополе — страсть! Там теперь много разных дам наехало… Всех буду уверять, что я Эрзерум взял… Из одной гостиницы в другую, пока все буфеты не выпью… Какому-нибудь подрядчику сделаю неприятность на лице… На всех извозчиках переезжу… А уж отдыхать буду до бесконечности: сначала на одном боку полежу, потом на другом. а потом в баню, в баню!..

— Счастливец!

— Ну, вот, ты опять…

— Кто это счастливец? Покажите мне его! — сказал есаул Заелов, входя в комнату. — А, это вы, господин Вьюшин? С приездом вас!

— А что отец Андрей? — спросил Иловлин. — Обедать пора…

— А он сейчас сюда идет, — сказал есаул, — я только что от него. Опять встретился с женой Гуссейна. Да толку что-то мало… Я, собственно, не особенно ею интересуюсь; это по вашей части, молодые люди; но больше из упорства… И что за проклятая страна! Женщин почти нет, да и эта дрянь, точно волк, все в лес глядит… В конце концов — нехорошо!

— А хороша была ваша турчанка?

— Кажется, неважная… она все внизу шмыгает; там темно, так что и не разглядишь; но, в конце концов, полногрудая и талия тонкая.

— Как вы с ней объяснялись?

— По путеводителю; у меня есть старый турецкий путеводитель, составленный каким-то мудрецом. Там все, что вам необходимо в путешествии, разделено на отделы, например: «в ресторане», «в дороге», «в магазине» и так далее. По всем важным делам можете найти вопросы. Только вот беда: ответов я не понимаю, потому что турецкого языка не знаю… Например, скажешь ей: «совук-дур» (холодно), а что она отвечает, я уж не понимаю; быть может, ей тоже холодно, а может быть, и тепло… Сегодня неудачно; целое ведро помоев мне на сапоги выплеснула.

— А вы не приставайте к замужней женщине, господин есаул, — сказал отец Андрей, входя и расправляя бороду. — Зачем беспорядки у меня заводите?.. А еще степенным прикидываетесь; об отшельниках да столпниках[14] беседуете… не похвально… Всей компании наше почтение!

— Здравствуйте, батюшка, — сказал Вьюшин, — ну, что, у вас в доме много больных?

— Пока, слава господу, было ничего… Человек пятнадцать разными болезнями, больше простудой и на желудок жалуются… А вчера сразу поступило трое, и все теперь в жару находятся. Кажется, сильная лихорадка… а может быть, и тиф.

Никто не ответил на это предположение…

— Будем надеяться, что бог помилует наше селение, и будем мы продолжать проживание в здравии и благоденствии; хотя какое же благоденствие, когда люди в такой печальной стране живут и холодают и все еще не предвидится надежды на скорое окончание войны. Тоже вот насчет питания: уж и мы едим — не ведаем что и как, а нижние чины пшеничное зерно вместо хлеба отваривают… Ведь тяжести в нем сколько? Ведь его, с позволения сказать, слон не переварит. Вот вы изволите в фургоне разъезжать: не поведаете ли нам что-нибудь утешительное?