Алексей Бежецкий - Тиф

• Название: Тиф
• Автор: Алексей Бежецкий
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1982

Во время русско-турецкой войны 1877–1878 гг. русские войска обложили Эрзерум. В числе их были две роты Н-ского пехотного полка. Активных военных действий не велось, жизнь текла спокойно и однообразно, офицеры скучали. На беду, из тыловых частей на передовую занесли сыпной тиф…

---

В соседней комнате, где помещался фельдшер и прислуга, кто-то вполголоса, мерно и однообразно рассказывал сказку про несчастного Ивана.

— Пришел он к одному богатому мужику и спрашивает: не наймет ли кто меня на работу? — «Что тебе в год за работу?» — «За три года — полтора гроша…» Удивился хозяин и говорит: «Оставайся». Остался Иван и работал усердно; так три года и миновали. Хозяин и говорит: «На тебе, Иван, что заработал, — полтора гроша». Взял несчастный Иван полтора гроша и пошел куда глаза глядят. Шел, шел; лесом шел; полем шел; аж устал. Устал Иван, и захотелось ему напиться. Видит курган, а на том кургане верба стоит. И говорит он сам себе: «Взойду я на тот курган, потому где верба — там и вода, стало быть…» И взошел только, братцы мои, на курган — и видит глубокий колодец, и в колодце том глубоко, глубоко вода блещет. Как тут быть? Пить хочется, а припаса того, чтобы воду добыть, нет. И сказал себе Иван: «Брошу я эти полтора гроша в колодец. Если хозяин меня рассчитал за труды мои по милости божией, то должны они, гроши те, выскочить назад; а если не рассчитал он меня по милости божией, то гроши так там и останутся…» Бросил он гроши в воду, а они как пошли ко дну, так назад и не возвращались. И решил тогда Иван, что мало он служил своему хозяину, и пошел опять к нему. «Возьми, говорит, опять меня в работники…» А хозяин ухватился за него, потому работник хороший. «Что тебе, говорит, за год?» — «За два года — грош». — «Хорошо, говорит, оставайся». И стал жить Иван опять в работниках. Два года верно служил, грош получил и попрощался. Попрощался и к этому самому колодцу пошел и как кинул он туда грош, так оттуда как плеснуло, так обе дачи и выкинуло. И взял несчастный Иван свои два с половиной гроша и решил, что…

— Вот так-то и нам воздастся, быть может, за всю нашу службу, — перебил отец Андрей… и потом, постучав в перегородку, прибавил: — Эй, господин рассказчик! поставь-ка нам самоварчик, да поживее!..

VIII

Тем временем, как гости отца Андрея расселись, сам хозяин хлопотал около кипящего самовара.

— Значит, опять чай пить будем? — спросил Заелов.

— А что ж? — возразил отец Андрей, — с холоду да с морозу и согреться не мешает. Чай — дело доброе. Я, когда в семинарии обучался, до страсти любил чай: бывало, в компании стаканов десять проглотишь, так что от тебя от самого жаром, как от самовара, пышет; при этом с полсотни сухарей заешь, да и больше бы десяти стаканов выпил, да сахару жаль. Вот ароматные чаи пить не советую, потому от них сон пропадает… Я раз желтого чаю у одного купца напился, да потом такие чудеса видел, что не приведи господи…

— Что ж такое видели?

— А уж и рассказать не сумею… Явления разные и непонятные, и все это кружит, вертит в глазах и присмотреться не дает: словно будто бы хаос…

— Я это все испытал, — заметил Заелов, — от желтого чая действительно одуреть можно ночью…

— А что, батюшка, вы бы пошли один ночью на кладбище? — спросил Иловлин.

— В моем сане непристойно мертвецов беспокоить, а когда я еще в обучении находился, так, что греха таить, случалось. Бегал однажды на могилы и синеватые огни заприметил и в ту пору, стыдно сказать, испугался; а, конечно, эти огни имеют естественное происхождение…

— А в привидения вы верите?

— Религия не допускает суеверия и всякого прочего… а дьявольские наваждения изгоняются крестом и молитвою. Случается во сне неподходящие вещи видеть: это от сомнения, которое имеет происхождение недоброе. Впрочем, сон — то же, что газ: ничего от него не остается.

— Э, полноте! — заметил есаул, — разве сон не та же жизнь? Со мной во сне случалось столько интересных историй, что мое почтение; целые похождения! И сколько я видел во сне замечательных людей, которых, может быть, никогда не существовало и не существует… С одним господином я даже близко познакомился: отличный и добрейший человек! Как-то раз мне сто миллионов подарил! И совершенно шутя; вынул из кармана и говорит: «Вот тут сто миллионов, возьми себе». А я его всего раза три видел во сне, и вот уже пять лет, как он не является. Тоже была история с одной знакомой дамой: наяву мы много, много что семь слов сказали друг другу, а во сне сама пришла ко мне и объяснилась в любви, и я сам в нее влюбился, и мы долго, долго были верны друг другу… пока я не проснулся… Так что и выходит, в конце концов, что жизнь есть сон, а сон есть воображение, а воображение — жизнь, и, в конце концов, все идет кругом, в котором нет ни конца, ни начала…

— Ну, уж это что-то мудрено, господин есаул! По-нашему, жизнь — это явь, а сон статья особая. От сна ничего не остается, а от жизни-то спина болит. Вот вы, вместо философии-то, расскажите нам что-нибудь страшное; вы мастер выдумывать…

— Я ничего не выдумываю, — несколько холодно отвечал Заелов, — и верить никого не принуждаю… А вы вот, батюшка, расскажите нам лучше историю, которую еще третьего дня обещали, а уж я после вас…

— Это про старуху-то?.. Ну, извольте; отчего не рассказать; времени здесь не жалко… Изволите видеть, это было лет тридцать тому назад; одиннадцатый год шел мне тогда. Родитель мой был священником при храме святого чудотворца Николая, в городе П*. Городишка маленький, вроде деревни, но древний; народ равнодушный, так что на церковной крыше даже рябина выросла. Одначе приход был доходный; жили мы в двухэтажном деревянном доме, и жили хоть не богато, а достаточно. Я в те поры в приходской школе обучался и страсть любил с мальчишками в бабки играть в церковном саду… А к той церкви каждую всенощную приходила одна старуха, согбенная старуха, с клюкой и маленькая… во какая! Сама одета бедно, и на голове черный платок наворочен; как есть колдунья… Мы, мальчики, известно, — озорники, пристанем, бывало, к ней, когда она на паперть идет, и дразним: «Бабушка! почем песок продаешь?..», но рукой никто к ней не прикасался. И никто не знал, не ведал, где эта старуха жила… И к обедне никогда она не ходила, а только ко всенощной. Кто-то из нас возьми да и выдумай, что она у самого черта на болоте живет; на болоте да на болоте… Вот, подите, какая у детей фантазия явилась. Как-то раз после вечерни играли мы в пятнашки… Дело было уже в сумерки… Я куда-то убег. Бегу, бегу и как раз на эту самую старуху и наскочил. Точно меня кто подтолкнул: «Бабушка, говорю, правда, что ты на чертовом болоте живешь?» А она как вспыхнет, палкой мне загрозила и говорит: «Я тебе, поповский сын! Я тебе дам! Попомнишь ты меня!» И так злобно она это сказала, что я от нее поскорее тягу да домой. Дома, конечно, успокоился, но все же после ужина рассказал старшему брату. «Так и так, говорю, страшная!» А он мне в ответ: «Глупый ты, глупый! спать ложись, „Богородицу“ прочитай, вот и все»… Мы с братом в одной комнате наверху помещались; он, примерно, у этой стены, а я насупротив его. Ну, хорошо-с!.. Брат свечу потушил и вскоре заснул, а мне не спится, сам не знаю почему: не то чтобы я о старухе думал, а так что-то… Ночь была тихая, теплая, и луна так ярко светила в окно, что казалось, будто пол кто мелом натер… Ветер чуть ворошил деревьями у окна, и тени на полу качались и будто плясали… А в саду-то — благодать ночная, аромат и все что-то стрекочет, тихо, тихо посвистывает и шелестит… Вот я лежу и думаю себе: «Отчего так ярко луна светит, как будто „перед чем-то“… и отчего я так чутко слышу все, что в саду происходит?» То есть ветка в самом конце сада чуть треснет — а я и это слышу… Что за притча? И обо всем этом думаю, а в саду все стрекочет, все посвистывает, а ветки-то по полу качаются из стороны в сторону, лениво так качаются… Думать-то думаю, а лоб перекрестить забыл… Вдруг собака завыла… Я встрепенулся, а в окне тень появилась, уж иная тень-то… Что такое?! Собака воет глухо, протяжно, как будто меня одного предупреждает… Завыла и умолкла… И в саду все притихло… И стало мне страшно… А брат мой лежит, не шевельнется и так крепко спит, что будто не дышит, и от луны бледно-зеленый выказывается… «Ваня, говорю, а Ваня! ты спишь?..» А он не ответствует, потому громко не могу выговорить: грудь захватило. Мне бы молитву сотворить, а я о ней будто бы позабыл; позабыл о молитве-то… Все замолкло кругом; тишина вдруг стала такая, будто я куда в воду нырнул… И пуще мне стало страшно, потому для малолеток страшнее безмолвия, да еще ночного, ничего невозможно придумать. Вот я лежу, и страх и ужас меня разбирает, а от окна глаз отвести не могу. Кажется, куда-куда, а туда бы не смотрел, а глаза сами направляются против воли…

— Как это странно все… — заметил Иловлин, слегка побледнев и устремив неестественно блестящие глаза на Заелова.

— Все случается; мало ли тайн в природе?.. — сказал Заелов, значительно взглянув на него.

— Что вы на меня так странно смотрите?..

— Никак я на вас не смотрю; это вам мерещится, — отвечал с удивлением Заелов.

— Что вы говорите… Майро?

— Какая Майро?.. Я говорю — мерещится, а вы — Майро. Перекреститесь! Верно, у вас эта девица из головы не выходит?.. Я и не думал о ней…