Ирина Савкина - Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

• Название: Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
• Автор: Ирина Савкина
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-505-1

В русской культурной истории было немало женщин, которые сумели высказать и выразить себя в автодокументальных текстах (воспоминаниях, дневниках или письмах), большая часть которых была опубликована при их жизни или позже. И все же голоса этих женщин остались неуслышанными. Их тексты практически никогда не становились предметом научного интереса сами по себе, а не в качестве исторических или литературных источников для биографий знаменитых мужчин. Цель данной книги — рассмотреть, как женщины первой половины XIX века в своих дневниках, воспоминаниях и письмах пишут о себе, точнее, «пишут себя», как они обсуждают и создают приемлемые для себя модели женственности. Материалом исследования послужили среди других дневники А. Керн, А. Якушкиной, А. Олениной, мемуары Н. Дуровой, автобиография Н. Соханской, переписка Натальи Герцен с А. Герценом, Г. Гервегом и подругами.

---

То есть, с одной стороны, Катерина описывается как женщина-ребенок, женщина-эльф, женщина-ангел, а с другой — все время говорится о ее телесной прелести, привлекавшей опасное внимание мужчин.

После рождения сына, которого девочка-жена по неопытности не уберегла, отношение мужа к ней изменилось.

Они уехали за границу, где жили отдельно, предаваясь удовольствиям света, и совершенно охладели друг к другу (372).

При этом подчеркивается, что брат не переставал гордиться красотою жены своей, не щадил ничего для ее нарядов. <…> Она очаровывала красотой своей, он издали любовался ею (372).

Со слов брата, Скалон отмечает, что за границей за Екатериной Армановной «ухаживали такие личности, против которых никакая женщина не могла бы устоять» (372). Но, к ужасу своего мужа (и, кажется, также и к неудовольствию мемуаристки), Катерина Армановна полюбила некоего Бобарыкина, молодого человека, «который не имел ни особенного ума, ни особенного образования. Привыкши к нему, брат мой не считал его иначе как комнатной своей собачкой» (372). Можно заметить, что именно выбор жены привел мужа в негодование. Тем не менее он посоветовал ей выйти замуж за Бобарыкина, но не возвращаться в Россию, где брак этот не может быть признан законным (мемуаристка не комментирует, был ли хоть каким-то образом расторгнут ее первый брак).

Но странная и невероятная вещь, если я скажу, — продолжает Софья Скалон, — что, несмотря на все случившееся, брат мой и Екатерина Армановна оставались всегда друзьями, постоянно были в переписке и даже путешествовали вместе все трое в одном экипаже. Когда я спросила брата, зачем он это делал, он отвечал мне, что делал это из одного любопытства, чтобы наблюдать, так счастлив с нею Бобарыкин, как и он был в прошедшее время (373).

У Бобарыкиных родился сын и две дочери, а Петр Николаевич возвратился на родину с молодой итальянкой, от которой у него тоже родилась дочь. Но все это время он оставался в переписке «с своею женой, которая не переставала называть его своим другом и благодетелем, поверяя ему все тайны своего сердца, описывая все подробности своей семейной жизни» (373).

Потом Бобарыкин со всем своим семейством, вопреки обещаниям, приехал в имение к Петру Николаевичу, а оттуда отбыл в Москву, где вскоре женился.

Брат Петр с Екатериной Армановной, ее детьми от Бобарыкина (которых он окрестил и дал им свою фамилию, то есть законный статус), итальянкой (так и остающейся в Воспоминаниях безымянной) и дочерью жили в деревне своеобразной большой семьей, которая невероятно удивляла мемуаристку.

Она подробно описывает свою встречу с этим странным семейством, большей частью используя при рассказывании этого эпизода нарративное «мы» вместо «я». Внешне появление «мы» мотивировано тем, что автор посещает имение двоюродного брата вместе с мужем (тоже, кстати, нигде в мемуарах не названном по имени). Но, как мне кажется, это неожиданно здесь появляющееся семейное, групповое «мы» выполняет функцию «прикрытия», позволяя мемуаристке публично обсуждать эту ненормальную ситуацию.

Интересно, что в этих описаниях нет гнева, осуждения, моральных инвенктив, а есть только неприкрытое удивление. В роли жены-девочки теперь выступает итальянка: «это существо показалось нам каким-то идеальным и романтическим» (375), но при Екатерине Армановне «хорошенькая итальянка <…> показалась нам не чем иным, как простой субреткой» (375).

Ко всем детям и Екатерина Армановна, и итальянка, и Петр Николаевич относятся одинаково ровно: «казалось, что гармония водворилась там, где никогда не могла существовать. Все это казалось нам странным и загадочным, тем более что итальянка казалась в дружбе с хозяйкой дома» (376). Правда, однажды мемуаристке удалось «подсмотреть» «язвительную улыбку» Екатерины Армановны за спиной простодушной итальяночки.

Рассказывая эту женскую историю, Софья Скалон чаще, чем обычно, дает собственные прямые комментарии и сообщает о своих оценках и эмоциях. Говоря об этом визите в странное семейство двоюродного брата, она замечает:

Хотя у меня не было искренних отношений с Екатериной Армановной, которая некоторым образом потеряла во мнении моем и которую я не могла уже любить по-прежнему, но, видя ее постоянно грустною и задумчивою, я невольно жалела о ней, тем более что во всем случившемся я более винила самого брата, который вначале если бы не следовал своим каким-то странным системам, конечно, сделал бы из нее все, что хотел, и оба они были бы счастливы (376).

Далее сообщается, что «итальянка вышла замуж за какого-то учителя рисования в Харькове, что Екатерина Армановна сама заботилась о ее приданом и сама хлопотала о том, чтобы устроить ее судьбу» (376).

Петр Николаевич, беспокоясь о здоровье Екатерины, переехал с ней на зиму в Харьков. «Это было сделано совершенно напрасно, ибо на этот раз великодушие его послужило к окончательному их расстройству, и тут уж она, как неблагодарная и непризнательная женщина, была всему сама причиной» (377). Екатерина завела роман с каким-то князем и студентом. Они возвратились в деревню, отношение мужа изменилось, «она истинно умерла для него, он ее не видел и не слышал» (377).

Потом он устроил ее в итальянский пансион, где «Екатерина Армановна не переменила беспутной жизни своей» (378). Затем она переехала в его пустующий дом в Венеции, «но и там повела себя худо, предаваясь гибельным страстям своим» (378), в то время как Петр Николаевич «продолжал сохранять дружеские отношения к беспутной жене своей, жалел о ней, был в переписке с нею, всегда старался ее оправдать, приписывая болезни все ее поступки» (378).

История доведена до настоящего времени (автор указывает в скобках дату — 1859 год), но имеет как бы два несогласованных варианта окончания, которые соседствуют на одной странице мемуаров:

Они оба живут в разных местах за границей, оба устарели, красоты ее, говорят, и тени не осталось, она продолжает жить в нищете, хотя и получает содержание от Петра Николаевича. <…> Говорят, она и теперь приезжает иногда к Петру Николаевичу, который принимает ее, как постороннюю женщину (379).

Но тут же рядом сообщается:

из писем его ко мне я вижу, что они в лучших отношениях и что он, отдав дочь свою замуж за какого-то итальянского графа, очень хорошего человека, обязан, как видно, этим бывшей жене своей, которая, по словам его, оказала в этом случае самое искреннее участие и которая на свадьбе дочери брата Петра Николаевича играла роль матери, благословила ее и ездила с нею в Париж, чтобы закупить ей приданое (379).

История Екатерины Армановны (как и многие другие сюжеты Воспоминаний) рассказана очень противоречиво. Автор не пытается создать какую-то единую и целостную концепцию характера, версию судьбы.

Внутри этого рассказа можно увидеть несколько сюжетов, некоторые из которых имеют, как я уже замечала, узнаваемые литературные образцы.

Одна очевидная уже в самом начале повествования романтическая и романическая сюжетная парадигма — это «грехопадение», превращение невинного ангела, эльфа, в «беспутную», соблазнительницу, сюжет, который очень активно разрабатывался в массовой (мужской) прозе 1830–1850-х годов. В многочисленных повестях и романах, эксплуатирующих данную сюжетную схему, авторы-мужчины, размышляя над вопросом, кто в этом виноват, «на поверхности текста» дают разные ответы — плохое воспитание, испорченное общество, дурные подруги, книги… Но подспудно всюду присутствует указание на то, что случившееся было предопределено природой, неизбежность порчи кроется в самом теле женщины, так как повествователи представляют в этих текстах женское в первую очередь как телесное[400].

Нетрудно заметить, что автор Воспоминаний дает этому сюжету совсем иную интерпретацию. Во-первых, присутствует мотив сочувствия, понимания, даже женской солидарности (особенно в начале рассказа, но временами и во второй его части). Во-вторых, несколько раз говорится, что вина за судьбу Екатерины лежит на ее муже, Петре Николаевиче. Автор упрекает его в «странной системе», по которой он старался проводить с молодой женой как можно меньше времени. Недостаток контроля со стороны мужчины прямо осуждается мемуаристкой (если бы тот не следовал своим странным системам, он сделал бы из нее все, что хотел, и они были бы счастливы). Вина переносится на мужчину, но связывается с идеей мужского контроля и протекции: в этом смысле текст ориентирован на другую, тоже достаточно известную в любовном романе этого времени парадигму — «женщина-жертва».

Но даже если на минуту вынести за скобки все эти подробности, то и узнаваемые традиционные схемы не выдержаны последовательно. Так, заявляя, что Петр Николаевич был плохим «Пигмалионом» и мало уделял внимания супруге, не воспитывал жену-ребенка, Скалон в то же время говорит, что он держал ее, «как птичку в клетке, расписав ей часы занятий, которые она в точности исполняла» (369), и эти слова (особенно сравнение), напротив, свидетельствуют о подавляющем контроле.