Ирина Савкина - Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

• Название: Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
• Автор: Ирина Савкина
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-505-1

В русской культурной истории было немало женщин, которые сумели высказать и выразить себя в автодокументальных текстах (воспоминаниях, дневниках или письмах), большая часть которых была опубликована при их жизни или позже. И все же голоса этих женщин остались неуслышанными. Их тексты практически никогда не становились предметом научного интереса сами по себе, а не в качестве исторических или литературных источников для биографий знаменитых мужчин. Цель данной книги — рассмотреть, как женщины первой половины XIX века в своих дневниках, воспоминаниях и письмах пишут о себе, точнее, «пишут себя», как они обсуждают и создают приемлемые для себя модели женственности. Материалом исследования послужили среди других дневники А. Керн, А. Якушкиной, А. Олениной, мемуары Н. Дуровой, автобиография Н. Соханской, переписка Натальи Герцен с А. Герценом, Г. Гервегом и подругами.

---

Но даже если на минуту вынести за скобки все эти подробности, то и узнаваемые традиционные схемы не выдержаны последовательно. Так, заявляя, что Петр Николаевич был плохим «Пигмалионом» и мало уделял внимания супруге, не воспитывал жену-ребенка, Скалон в то же время говорит, что он держал ее, «как птичку в клетке, расписав ей часы занятий, которые она в точности исполняла» (369), и эти слова (особенно сравнение), напротив, свидетельствуют о подавляющем контроле.

В повествовании постоянно подчеркивается, как любил Петр Николаевич наряжать жену, демонстрировать ее другим, наблюдать за ней. Создается впечатление, что он все время «играет женою в куклы», относится к ней, как к хорошенькой и дорогой игрушке, тешащей его тщеславие, что она — лишь часть его жизни, а собственная самостоятельная жизнь Катерины Армановны начинается, только когда она делает собственный выбор (хотя и неверный с точки зрения мужа). Таким образом, роль и вина мужа в «беспутной судьбе» Катерины Армановны изображается в тексте противоречиво и двойственно.

Но и поведение последней представлено достаточно непоследовательно. С одной стороны, используются ярлыки: «беспутная», «неблагодарная, непризнательная», «ведущая себя худо» женщина (здесь, конечно, важно и то, что большая часть истории Катерины Армановны пересказывается мемуаристкой со слов Петра Николаевича). Но, с другой стороны, странное семейство, где все (в том числе и женщина) ведут себя не по правилам, а по-своему, изображено очень амбивалентно. Наряду с чувством удивления и неприятия в оценках Скалон (в таких словах, как радость, гармония и т. п.) можно прочитать что-то вроде восхищения; удивление не только негативно.

Это особенно ясно видно при сравнении двух развязок сюжета. Первый из них — вполне патриархальный — связан с мотивом «преступления и наказания»: кокетка и беспутная своевольница получила по заслугам — она теряет красоту, живет в нищете и отвергнута добродетельным мужем.

Но тут же излагается и другая, в общем совершенно противоположная версия: своенравица отнюдь не наказана — она вполне удачно исполняет почетную роль (посаженной) матери и вряд ли живет среди нищих и отщепенцев, если имеет возможность сосватать для названой дочери графа и «очень хорошего человека».

Надо отметить, что такая неоднозначность вообще присуща Воспоминаниям Скалон: автор не делает специальных усилий, чтоб изобразить героев и героинь однозначно непротиворечиво.

Что касается Екатерины Армановны, то, как я пыталась показать, ее образ не сводится к известному стереотипу «кокетки». В качестве таковой она, конечно, отвергается как модель для самоидентификации, но ее самостоятельность, способность не подчинять свою жизнь расхожим схемам явно вызывают симпатию Скалон, которая думает об этом, готова это обсуждать.

Впрочем, очевидно, что для мемуаристки существуют и некие границы «свободомыслия», через которые она как человек определенного времени, воспитания и социокультурной среды переступить не может. Хорошим примером может служить то, как в Воспоминаниях рассказывается об «итальяночке».

Для мемуаристки она только безымянная «субретка». Одобряются старания Екатерины Армановны пристроить ее «за какого-то учителя». Трагическая, в сущности, история молодой женщины, которую привезли в чужую страну, поставили в совершенно нелепое положение, потом отняли навсегда дочь (которая в тексте последовательно называется дочерью Петра Николаевича, а не их общей дочерью) и выпихнули замуж, — остается невидимой, несуществующей, нечитаемой для С. Скалон, несмотря на ее близость к кругу дворянских вольнодумцев.

Подводя итог нашему анализу текста Воспоминаний Софьи Васильевны Капнист-Скалон, нужно вернуться к поставленному в начале главы вопросу: является ли это произведение женской автобиографией.

Сидони Смит считает, что до XX века в европейской традиции существовали две модели, по которым создавались женские автобиографии: одни писали «патернальные» истории, превращая свое Я в «phallic women»; другие пытались воссоздавать комфортабельный для их репутации, одобренный существующим порядком канон «идеальной женственности» — но тогда это не была уже «формальная автобиография», которая, по мнению Смит, является подчеркнуто андроцентрическим жанром[401].

Не возвращаясь сейчас к вопросу о том, что есть «формальная автобиография» и существует ли (в частности, в русской традиции) «настоящий» (андроцентрический) канон, заметим, что Воспоминания С. Капнист-Скалон не подходят ни под одну из двух моделей женского автотекста, описанных Смит.

Стараясь ориентироваться на одобренные, признанные женские роли дочери, сестры, матери (если принять во внимание адресата), зачастую выступая от лица некоего семейного Мы, мемуаристка редко говорит о себе и своей жизни прямо. Но даже когда она делает это, то естественно говорит «чужим» языком патриархатной культуры своего времени. Однако мы все же можем постараться прочитать в этом нарративе ее собственное сообщение о себе, если сосредоточимся на исследовании того, что «написано курсивом» в чужом дискурсе, обратив внимание на то, что именно в этом чужом дискурсивном материале она маркирует как более свое — количественно (более подробный рассказ) и качественно (более эмоционально окрашенная интонация повествования); какие (иногда еле заметные) трансформации стереотипных ролей и сюжетов есть в тексте.

Второй важный способ самоописания — это саморепрезентация через других.

Повествование о других-мужчинах позволяет ей обозначить круг собственных идеологических предпочтений, но гораздо более важными и значимыми в тексте являются другие-женщины. И чем ближе (биографически) и позитивнее (с точки зрения существующих социокультурных конвенций) эти женские другие, тем труднее для автора использовать их для самовыражения.

И все-таки наиболее влиятельный для Скалой стереотип «самоотверженной матери» и близкие ему образы няни и бабушки лишены в тексте положенной позитивной целостности, и в трещинах и разрывах этой целостности можно увидеть вопросы, обращенные к себе.

Гораздо более свободно ставить и обсуждать проблемы женской личности вообще и собственной — в частности Скалон удается через тех других-женщин, которые могут быть определены как далекие женские другие. Чем более объективированы образы героинь Воспоминаний, тем в большей степени они обеспечивают свободу выражения авторской субъективности.

При этом все наши «стратегические ухищрения» чтения и интерпретации текста так и не позволяют в конце концов выстроить целостный образ женского Я, который можно было бы точно и четко описать и определить. Скорее через чужой (литературный) дискурс и женских других автору удается очертить какое-то «проблемное поле» собственной идентичности, обозначить «болевые точки» женской личности.

Вглядываясь в такое сокровенное — скрытое в чужом, но потенциально богатое, ценное Я автобиографии С. Капнист-Скалон, вспоминаешь название одной из дневниковых заметок К. Батюшкова: «Чужое — мое сокровище»[402].

Преступление и оправдание: Автобиография Н. С. Соханской

Рассмотренные выше Воспоминания С. Капнист-Скалон, как я пыталась показать, — это скрытая, сокровенная автобиография, где женское Я показывает себя опосредованно, через других. Текст, о котором пойдет речь в следующем разделе, — открытая, непосредственная и даже в некотором роде демонстративная саморепрезентация женского Я, более того — женского писательского Я.

В 1896 году в журнале «Русское обозрение» Ст. Понамарев опубликовал Автобиографию писательницы Надежды Степановны Соханской (Кохановской), писательницы, повести которой («Гайка», «После обеда в гостях», «Из провинциальной галереи портретов» и др.) в 1850–1860-е годы были известны русской публике и достаточно доброжелательно оценивались критикой[403].

Соханская скончалась в 1884 году, а текст, публикуемый «Русским обозрением», представляет собою ее записки о собственной жизни, написанные ею в 22 года и адресованные известному издателю и литератору П. А. Плетневу.

Ст. Понамарев в предпосланной Автобиографии вступительной заметке сообщает обстоятельства написания публикуемого им текста.

В феврале 1846 года Н. С. Соханская послала Плетневу, издателю «Современника», свою повесть «Графиня Д.» с просьбой дать ей оценку и, если возможно, опубликовать. Плетнев ответил, что повесть представляется ему слабой, но что он готов принять участие в литературной судьбе молодой провинциальной девушки. Довольно критически отнесся Плетнев и ко второй присланной Соханской повести «Метель»; для того чтобы избавиться от влияния «модной французской школы», которое он видел в ее повестях, он предложил ей написать что-то непритязательное — например, о своей жизни, о годах учебы в институте.