Ирина Савкина - Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

• Название: Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
• Автор: Ирина Савкина
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-505-1

В русской культурной истории было немало женщин, которые сумели высказать и выразить себя в автодокументальных текстах (воспоминаниях, дневниках или письмах), большая часть которых была опубликована при их жизни или позже. И все же голоса этих женщин остались неуслышанными. Их тексты практически никогда не становились предметом научного интереса сами по себе, а не в качестве исторических или литературных источников для биографий знаменитых мужчин. Цель данной книги — рассмотреть, как женщины первой половины XIX века в своих дневниках, воспоминаниях и письмах пишут о себе, точнее, «пишут себя», как они обсуждают и создают приемлемые для себя модели женственности. Материалом исследования послужили среди других дневники А. Керн, А. Якушкиной, А. Олениной, мемуары Н. Дуровой, автобиография Н. Соханской, переписка Натальи Герцен с А. Герценом, Г. Гервегом и подругами.

---

…ну вот пишу тебе и думаю: может, теперь тебе не нужно меня, так — тем лучше (Наталья Алексеевна стала гражданской женой Огарева. — И.С.). Ты все-таки остаешься самая близкая мне женщина, останавливаясь на тебе, я юнее, живее, свободнее, будто, опираясь на тебя, я прыгаю выше. <…> Впрочем, мне больно будет, когда ты перестанешь любить меня, я опять буду сиротой между женщин, моя Тата (маленькая) только разве. В тебе, Natalie, только в тебе я нашла товарища, только такой ответ на мою любовь мог удовлетворить меня, оттого, что я отдаюсь с увлечением, страстно, а они со мной все так благоразумны — так гадки — отвратительно мелки (261).

…так я жду тебя, моя Тата! — Боже, как много в этом слове… ни одна женщина не была любима так женщиной, как ты (267).

Цитаты можно было бы продолжить, но и из приведенных выше ясно видно, что чувственное, эротическое, телесное играет важную роль в отношении старшей Natalie к младшей. Я не рискую здесь обсуждать вопрос, был ли в этой любви лесбийский элемент, или в эти отношения, в эту переписку, где Наталья Александровна чувствовала себя абсолютно свободной от цензурующего взгляда, она выпускала, изливала всю свою подавленную чувственность, сексуальность. Не случайно язык писем к Тучковой очень похож на язык любовных посланий Н. А. Герцен к Гервегу, написанных чуть позже и отчасти параллельно с письмами к Наташе.

Наталья Александровна не хочет больше соответствовать идеалу самоотверженной, исключительно духовной и живущей только интересами других и общего дела женщины, так как это кажется ей связывающим, мешающим самореализации.

При этом из числа тех других, к чьим ногам она более не намерена бросать свою жизнь и свое наслаждение, она безусловно исключает мужа и детей — они не другие, а часть ее самое, неразрывная и неотъемлемая. 13/1 ноября 1849 года она пишет Тучковой из Женевы: «Моя любовь или лучше пристрастие к тебе и Георгу — моя лебединая песнь, я не говорю об Александре. Боже, это я сама, об нем глупо говорить, еще бы уверять, что я люблю себя; с окончанием пристрастия моего к вам — конец моей жизни, то есть меня можно употреблять как мешок, как стакан или другую посуду какую — и только»[538].

Это представление о месте и роли мужа в ее жизни, как мне кажется, отчасти позволяет понять, почему возникла и как виделась Наталье Александровне та сложная и странная ситуация, которую Герцен в своих мемуарах назовет «Кружением сердца».

О сложных отношениях любовного треугольника или, скорее, «четырехугольника», возникших в 1849–1852 годах между Александром Герценом, Натальей Герцен и Георгом Гервегом и его женой Эммой, написано уже немало. Самой известной версией этой истории являются, конечно, уже упоминавшиеся главы «Былого и дум» («рассказ о семейной драме»): они стали истоком, из которого возникла главная книга Герцена, но опубликованы были позже всех остальных частей — в 1919 году (издание М. К. Лемке, т. XIII). В этой ретроспективной версии событий Герцен практически всю вину за происшедшее возлагает на Гервега, пытаясь оправдать и возвысить Наталью Александровну.

Другая версия, которую публика узнала ранее, была изложена в воспоминаниях Анненкова. Он считал причиной всех трагических событий то, что и муж, и жена Герцены, разорвав с московским кружком и желая полностью «объевропеиться», выбросили из своей жизни все моральные уставы и нравственные регуляторы, существовавшие в их русском дружеском кругу. Такую позицию нравственной и физиологической свободы и (по мнению Анненкова) распущенности особенно проповедовал Огарев, который и «привил» ее обоим Герценам. Но если Александр приспосабливался к новым идеям, так сказать, бессовестного своеволия медленно и сложно, то на Наталье Александровне «разложение старых теорий и представлений отразилось полнее и решительнее»[539]. Соединение освобожденной от всякой «дисциплины» совести с «запоздалым, мечтательным и бесплодным романтизмом» и привело ее в объятия Гервега. «Она была счастлива в муже, в семье, в друзьях — и страдала отсутствием поэзии, которая не сопровождала все эти благодатные явления в той мере, как бы ей хотелось. Она предпочла бы романтические беды, глубокие несчастья и минутные упоения, окруженные симпатией и удивлением посторонних, — тому простому и безмятежному благополучию, которым она наслаждалась. Задачей ее жизни сделалось, таким образом, обретение романтизма в том виде, как он существовал в ее фантазии»[540]. Умевший хорошо притворяться романтическим Лоэнгрином, Гервег был подходящим объектом для таких возвышенных страстей и не преминул воспользоваться наивностью романтической мечтательницы. Но под конец жизни Н. А. поняла, как она обманулась, и «глубочайшее отвращение и жгучее раскаяние <…> овладело всем ее существом и свело преждевременно в могилу»[541].

Версия Анненкова, изложенная в снисходительно-ироническом тоне, в общем представляет Наталью Александровну романтической дурочкой, сбившейся с пути и попавшей в сети к обольстителю.

По поводу интерпретации Анненкова Н. А. Тучкова в письме к Некрасовой замечает: «Это, конечно, пошлый вздор. Когда я встретилась с Натали, она ждала любви; вспомните, она говорила о своем возрождении в Италии; конечно, тому способствовало разочарование в А<лександре>; потом она находила, что он не способен на такую страстную привязанность, о какой ей мечталось; он слишком был поглощен общими интересами. Говоря о нем, она говорила: „У него отшибленный уголок“»[542].

Е. Дрыжакова в своей работе, базирующейся на всех известных к настоящему времени материалах, наиболее подробно и «объективно» излагает историю драматических отношений Герценов — Гервегов. Трактуя мотивы, двигавшие Натальей Александровной, она отчасти солидаризуется с Анненковым: «наедине с собой (в Дневнике), а может, и в интимных беседах со своей „Консуэлой“ (Н. А. Тучковой) она признавалась в потребности какой-то другой, более духовной жизни, жаждала гармонических идеалов и романтических страстей. П. В. Анненков очень точно охарактеризовал ее как „поэтическую мечтательницу“, для которой „обретение романтизма“ сделалось задачей жизни»[543].

Как мне кажется, мотивации поведения Натальи Герцен в этой ситуации были сложней и противоречивей. Здесь мне хотелось бы попытаться представить версию событий с точки зрения Натальи Александровны — по ее письмам Гервегу, мужу, Тучковой и Астраковой.

С Георгом Гервегом и его женой Эммой Герцены познакомились[544] весной 1847 года; особенно близкими их отношения становятся в Париже в августе — октябре следующего года. Георг Гервег, радикальный поэт и политический деятель, был тогда заметной личностью среди политической эмиграции. В частности, широко обсуждалась неудачная попытка Гервега во главе созданного им «немецкого легиона» после февральской парижской революции поднять восстание в Германии и провозгласить там республику.

С первой же встречи Гервег поразил Наталью Александровну. «Когда я увидела тебя впервые, — писала она ему позже, — каким божественно прекрасным, каким привлекательным ты мне казался! Ничего подобного ранее я никогда не испытывала, — я отдалялась от тебя потому, что ты слишком сильно меня привлекал»[545].

После трагических событий июня 1849 года Герцен уезжает с чужим паспортом в Женеву. Вскоре к нему отправляется Наталья Александровна с дочерью в сопровождении Гервега. Пять месяцев, проведенных в Женеве, — вершина любви Гервега и Натальи, причем отнюдь не платонической. Герцен ничего не видит или предпочитает ничего не замечать. В декабре 1849 года Герцен вместе с женой отправляется сначала в Берн, потом в Цюрих, откуда Александр с матерью уезжают в Париж. В Цюрихе в последний вечер перед отъездом у Герценов состоялся долгий разговор, но отношения не прояснились и не выяснились: Герцен продолжает дружескую переписку с Гервегом, пишет ему совместно с женой письма. Параллельно Наталья Александровна ведет тайную любовную переписку с Гервегом. И в «явном», и в «тайном» эпистолярном диалоге обсуждается идея поселиться вместе, общей семьей, коммуной (в идеале видится, что к этой семейной общине присоединятся Огарев и Тучкова).

В отличие от Александра, Эмма, жена Гервега, очень рано догадалась о любви своего мужа и Н. А. Герцен, а позже и сам Гервег признался ей в этом. Через нее и ведется тайная переписка возлюбленных, она играет роль всепонимающей и жертвующей собой женщины, но одновременно жалуется Герцену на холодность и жестокость мужа и ревнует к Наталье Александровне. Естественно, что Эмма не слишком поддерживает идею поселиться в общем доме и всячески оттягивает этот шаг.

Не очень торопится в найденное «семейное убежище» и Гервег, который на словах был инициатором подобного утопического проекта (или так кажется Н. А. Герцен). Кроме того, он обвиняет Наталью Александровну в измене, так как в это время она беременна ребенком от Герцена.