Ирина Савкина - Разговоры с зеркалом и Зазеркальем

• Название: Разговоры с зеркалом и Зазеркальем
• Автор: Ирина Савкина
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2007
• ISBN: 5-86793-505-1

В русской культурной истории было немало женщин, которые сумели высказать и выразить себя в автодокументальных текстах (воспоминаниях, дневниках или письмах), большая часть которых была опубликована при их жизни или позже. И все же голоса этих женщин остались неуслышанными. Их тексты практически никогда не становились предметом научного интереса сами по себе, а не в качестве исторических или литературных источников для биографий знаменитых мужчин. Цель данной книги — рассмотреть, как женщины первой половины XIX века в своих дневниках, воспоминаниях и письмах пишут о себе, точнее, «пишут себя», как они обсуждают и создают приемлемые для себя модели женственности. Материалом исследования послужили среди других дневники А. Керн, А. Якушкиной, А. Олениной, мемуары Н. Дуровой, автобиография Н. Соханской, переписка Натальи Герцен с А. Герценом, Г. Гервегом и подругами.

---

Подобную функцию выполняет и греческий язык, появляющийся в момент любовного признания, и встречающиеся в тексте переписки тайные знаки, индивидуальный код, значение которого известно только им двоим. В статье Л. Ланского, посвященной переписке Герцен и Гервега, воспроизведена (на с. 262) страница записной книжки Гервега, заполненная Натальей Александровной 24 сентября 1849 года. Она выглядит примерно так: «Λ Χ Ο».

По версии Ланского, знак «Λ» обозначает контур горы Dent de Jaman на берегу Женевского озера и используется Н. А. Герцен как «эмблем<а> ее любви к Гервегу и духовного соединения с ним» (265). «Помимо знака „Λ“, — пишет Ланской в комментариях, — Наталья Александровна постоянно употребляла знак „X“, означавший высшую точку их единения» (314). О значении последнего знака, «О», можно судить по фразе из письма от 2 апреля 1850 года: «видишь ли, мне кажется, что все могло бы идти так хорошо, так хорошо — дружба, симпатия, гармония и наш А явился бы вершиной этой обшей жизни, и О (знаешь, это наш ребенок)[546] был бы ее звездой, солнцем, распространяющим свет и тепло на все…» (281).

Специальный «тайный» язык и, может быть, прежде всего особый синтаксис — как бы задыхающиеся, набегающие друг на друга фразы с обилием повторов, градаций, с бесконечными многоточиями, тире, восклицательными знаками — являются выражением страстного эротического чувства, которое переполняет практически все письма Натальи Герцен к Гервегу:

Дорогой мой, дорогой, дорогой!!! Я увижу тебя! О, нет у меня слов, нет слов, чтобы выразить все, что я чувствую… Увидеть тебя!.. Я искала тебя всю жизнь, я нашла тебя <…>. О, никогда и никому я не принадлежала, как тебе, жизнь моя, моя вторая жизнь — что стала бы я делать без тебя?.. Жизни моей, как ни была она прекрасна, как ни была величественна и ни с чем не сравнима, мне было недостаточно, мне был необходим ты! Я искала тебя на небе, искала среди людей — и повсюду, всегда, всегда… И вот я нашла тебя, второе мое рождение!.. Милый, как обнимаю я тебя, когда я о тебе думаю… О, только бы коснуться тебя… только бы увидеть… милый, милый, милый!.. (275).

Вот я вся, вся твоя… Нужно ли тебе еще что-нибудь?.. Возможно, ангел мой, я тебя не удовлетворяю… Но во мне уже более нет ничего, чего бы я тебе уже не отдала… Я любила, о! любила в своей жизни… Но никого как тебя. Мой Георг, я могу сказать, что вся моя жизнь была восхождением к тебе…. И… и у меня не хватает слов… Ты знаешь! кончик твоего пальца, твой волосок имеют для меня больше смысла, чем весь мир… <…> Я не люблю выражать те чувства, которые я к тебе питаю, такими же излияниями, как другие, однако я скажу тебе, дитя мое, что никогда ни одна женщина не любила такой любовью, какой люблю тебя я, — нет, нет, нет!! (297).

Ах, если б я знала, что ты не так грустен!

Неужели то же будет, когда мы окажемся вместе? Осыпаю тебя поцелуями, милый… Прощай, не грусти так! Вот я пред тобой на коленях, мой Георг, я обнимаю твои колени (287).

Примеры можно было бы умножить. Когда отношения усложняются, рядом с признаниями появляются недоумения и упреки, но страстное напряжение не уходит из писем вплоть до последнего, написанного за несколько дней до смерти.

Более того, любовь, свободная и безумная страсть их отношений противопоставляется всей прочей жизни «людей-лягушек», уподобляясь некоей идеологии или религии: «Если человек встретит одного человека в жизни, задача его существования, задача всего человечества решена! Более от жизни требовать нельзя» (278); «Пусть когда-нибудь люди падут ниц, ослепленные нашей любовью, как воскресением Иисуса Христа» (298).

Но одновременно в страстных письмах к возлюбленному постоянно звучит «тема Герцена». Ни в одном из писем Наталья Александровна не только не говорит ничего дурного или пренебрежительного о муже — напротив, опять, как в юношеских письмах, возводит его «на пьедестал» и твердит о своей неразрывной связи с ним, о своей любви к нему (только эта любовь иная, чем любовь к Гервегу).

В своих письмах для описания отношений между собой, Герценом и Гервегом Наталья Александровна неоднократно обращается к только что прочитанной ею повести Жорж Санд «Маленькая Фадетта» («Le petite Fadette»), где изображены два брата-близнеца, влюбленные в одну женщину. Фадетта, жена мужественного и энергичного Ландри, становится одновременно как бы духовной наставницей нежного и женственного, слабохарактерного Сильвине. Она помогает ему совершить единственный решительный поступок в его жизни: покинуть их общий дом и поступить в солдаты, чтобы не мешать счастью любимого брата. В финале романа Сильвине изображен обреченным на трагическое одиночество.

Не только Наталья Александровна, но и сами Герцен и Гервег в переписке между собой называют себя близнецами и (соответственно) именами Ландри (Landry) и Сильвине (Sylvinet).

Идея о какой-то внутренней похожести, слитости двух мужчин ее жизни чрезвычайно важна для Н. А. Герцен. Правда, называя их близнецами, она подчеркивает не столько их внутреннее сходство, сколько их сходное место в своей судьбе: она любит их обоих и ни одним из них не может пожертвовать. Важным мотивом писем к Гервегу после попытки мужа объясниться с ней в Цюрихе становится мольба устроить их переписку и отношения так, чтоб Герцен ничего не знал. И это — не женская хитрость, не желание сохранить какой-то удобный статус или жизненный комфорт, мотивировки здесь иные:

Александр… Ты знаешь, что с тех пор, как я себя помню, у меня? кроме него, ничего не было в жизни; я испытывала еще потребность в тебе — и нашла тебя. Для него же я — все. Если ты возбудишь в нем хоть малейшее подозрение — ты отнимешь у него все…. детей… все, все <…>. Оставайся же вдали от меня, если не можешь принять меня такою, какая я есть, скажи, хотел бы ты, чтоб я бросила Александра? Ответь же! Покинуть его — значит убить; желаешь ли ты этого? Превратить его тело в ступеньку, чтобы быть ближе к тебе… Наступи же лучше на мой труп. <…> Если б ты знал мою силу, мою свободу, мою любовь, если б ты знал меня…. ты бы любил меня во всем, даже в моей привязанности к Александру, к его детям…. Вырасти же, научись понимать меня, ничего от меня не требуй, и ты получишь все… (285).

Жить без тебя? Прозябать — быть может, но жить — нет. И все же, дорогой, все же я не могла бы, говорю тебе, допустить, чтобы тень набежала на жизнь Александра (287).

Чем более требователен Гервег, тем сильнее Наталья Александровна защищает Александра, стремясь не только сберечь собственную «неразрывность» с ним, но и сохранить дружбу обоих мужчин. «Ты не прав по отношению к Александру, ты совершенно неправ, ты не оценил его. Да останется ваша дружба чистой, простой и нерушимой. И да не переживу я ее!» (292). Вообще заимствованные из романтического лексикона слова «чистый», «чистая» часто встречаются в письмах Н. А. Герцен этого времени.

«Я хотела бы тебе лишь сказать, — пишет она Гервегу, — что чувствую себя всегда такой чистой, такой святой пред тобой, пред всеми, во всем… Быть может, это только желание быть такой, но это так! Я очищаюсь в том, что все нашли бы грязным, я горда тем, что вызвало бы презрение, я нахожу одну лини, истину в том, что другие считают ложью» (269).

Но и Герцену в разгар своей любви к Гервегу Наталья Александровна пишет в ответ на его подозрения (12 января 1850 года): «Может, я виновата во всем, может, недостойна жить или достойна быть осужденной на казнь — как кому кажется. Я чувствую себя так, как писала как-то тебе вечером, оставшись одна. Чиста перед тобой и пред всем светом, я не вынесла бы ни одного упрека в душе моей, скорей бы отдала себя на суд, кому лишь хочется судить»[547].

Одновременно она предполагает, что и между «близнецами», то есть Герценом и Гервегом, существует «чистая и святая» связь (Ланской: 292).

Тем не менее и Герцен и Гервег в этой ситуации отказываются понимать Наталью Александровну, когда она говорит о «чистоте» их взаимных отношений, и оба они считают эту ситуацию неестественной[548]. Но по письмам Натальи можно видеть, что она осмысляет создавшееся положение и собственную роль в иных, можно сказать утопических, категориях. Критерием «чистоты» является для нее искренность и естественность собственного чувства к Гервегу — вольной всепоглощающей любви в духе романов Жорж Санд. Право на свободный выбор в любви (не по расчету, не из чувства долга и т. п.) только с точки зрения «лягушачьей», то есть устаревшей, бюргерской общей морали может казаться грязным и достойным презрения. В письме к Гервегу от 6 февраля 1850 года она пишет, что слово «спускаться», «падать» в ее словаре означает «восходить»[549].

В то же время Н. А. Герцен ни на минуту не сомневается в своей искренней любви к Герцену и детям, она называет это чувство неразрывной слитостью, привязанностью.