Варлаам Рыжаков - Капка

• Название: Капка
• Автор: Варлаам Рыжаков
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

А все из-за чего? Из-за того, что я его к себе приплюсовала. А почему приплюсовала? Мне обидно было. Почти всех девчонок с мальчишками плюсовали, а меня нет.

Вот я и приплюсовала: "Шурка+Капка=любовь".

Прочитала и обрадовалась. Стерла. И опять написала. И... оставила. На дороге в школу я писала. Раньше всех я шла. Шла и писала. Шурка пройдет, прочитает.

Иду, иду, разглажу песок и напишу: "Капа+Шура".

Или: "Шура + Капа".

И так до самого школьного забора.

Говорят, Шурка волком выл от злости.

Я на другой день опять всю дорогу исписала.

Шурка помрачнел. Говорят, молчал, только зубами скрипел да кулаки сжимал.

- Ну, узнаю...

А откуда он узнает? Я задержусь в школе после уроков и снова разрисую всю дорогу. А утром иду вместе со всеми в школу и возмущаюсь. Затаптываю вместе с Шуркой написанное. Он смотрит на меня и успокаивает:

- Ты, Кап, не думай, я его подстерегу. Ох уж тогда...

- Я, Шурк, не думаю. Пускай пишет.

- Как пускай?

- А так. Может, он правду пишет.

- Чего? - У Шурки от удивления брови поползли на лоб.

- Чевокалки проехали, - отшутилась я.

- Смотри, как бы они тебе по носу не заехали.

- А дружба?

- Дружба дружбой, а за такое посмешище... - Шурка не договорил, ударил кулаком по портфелю.

Но я не испугалась.

Две недели я играла с Шуркой, как кошка с мышкой. А на третью попалась. Шурка поймал меня на месте преступления.

В тот день я сажала в огороде капусту. Сквозь плетень наблюдала за Шуркиным домом.

В кармане моего платья лежал кусочек мела.

Я тебя, Шурка, порадую. Запляшешь.

"Посмешище..."

Слово-то какое придумал. Значит, ежели тебя приплюсовывают ко мне это посмешище? Ну хорошо. Я тебе всю стену разукрашу. "Посмешище..."

Я достала из кармана осколок зеркала и долго разглядывала свое лицо.

Нет, Шурк, я не посмешище. Брови у меня только на солнышке выцвели, а то бы я совсем красивая была. Я достала из кармана черный карандаш, подвела брови.

Вот видишь. А кабы еще румяна... Но у меня нет румян. А у Розки есть. Она дояркой работает. И что ее никто замуж не возьмет?

Дояркой... Как это я раньше не догадалась, дурочка. Теперь ясно, почему Шурка часто возле колхозных дворов вертится.

"Папе помогаю".

Болтун. Я положила в карман зеркало с карандашом, встала и без всякой предосторожности пошла к Шуркиному дому, влезла на завалинку и начала писать.

Писала крупно, размашисто. На последнем, самом толстом нижнем бревне нарисовала карикатуру на Шурку и написала: "Шурка+Шурка+Шурка=глупый баран".

Подчеркнула. Села и заплакала.

Шурка подошел ко мне неслышно, откуда-то из-за дома. Наверное, с огорода - копал. Его босые ноги были в сырой земле и навозе. Лицо потное.

Я отодвинулась в угол, робко съежилась.

Шурка посмотрел на исписанную стену, на меня, снова на стену и снова на меня.

- Это, Шурк, не я.

Шурка молчал.

- Верно, верно, Шурк. А это, - поглядела на свои испачканные мелом руки, - я стирала. Вот так вот.

Я потерла ладонью по исписанному бревну.

- Стирала?

- Стирала...

Шурка размахнулся и... Нет! Нет! Он не ударил меня. Он опустил руку и сказал:

- Зачем ты это? - Сказал тихо, дружелюбно: - Сотри.

С тех пор я не приплюсовываю Шурку. А он, когда мы играем на бугре, избегает меня.

Обидчивый какой...

"Стыдно, - говорит, - мне за тебя".

А не знает, как мне за него стыдно в школе, страх. Когда он у доски отвечает урок, я готова под парту спрятаться. Дык... Мык... В классе хохот. А у меня уши пылают.

Эх, Шурка, Шурка... Если бы ты учился по всем предметам на пятерки, как по физкультуре да по немецкому, я бы гордилась тобой. А так стыдоба одна. Жду не дождусь, когда учебный год закончится.

За неделю до экзаменов Шурка вдруг резко изменился - притих, ходил понурый, неразговорчивый. На уроках рассеянно смотрел в окно. Из школы возвращался в одиночку и не дорогой, а стороной - лугами.

Вечерами Шурка не показывался на улице, и наша деревенская гармонь замолкла. Скучно стало вечерами.

Мальчишки уходили гулять в соседнюю деревню, а мы, девчонки, сиротливо шатались по улице и нагоняли на себя тоску унылыми, тягучими песнями. Пели нехотя - лишь бы скоротать время. Рано расходились спать.

Однажды, когда я бежала с гулянья домой, меня в затененном переулке кто-то окликнул.

- Кап!

Я обмерла: Шурка. Остановилась.

- Ты куда?

- Домой.

Шурка, мрачный, вышел из темноты, грустно улыбнулся и побрел рядом со мной.

В руках у него была ветка. Он нервно обрывал с нее листья и швырял их в сторону.

- Давай посидим немного.

- Давай!.. - обрадовалась я и устыдилась.

Однако Шурка ничего не заметил. Угрюмо склонив голову, он думал о чем-то своем. Мы долго шли молча.

Я первый раз в жизни гуляла с мальчишкой вдвоем. Хорошо, что Шурка не взял меня под ручку.

Конец деревни. Мы присели на сваленные у мазанки дрова. В соседнем селе играла гармонь. Мы молчали. Взошла луна. Прокричали петухи.

С полей потянуло прохладой. Я начала зябнуть, но сказать об этом Шурке побоялась. Не хотелось уходить домой.

Возле конных дворов завыла собака. Смолкла.

Я сидела, боясь шелохнуться, ждала. Он, наверно, обнимет меня... Ой, страшно! Я наклонила голову, съежилась.

- Звезда упала.

- Чего, Шурк?

- Звезда вон сгорела.

- Где? - Но тут же спохватилась, ответила: - Это, Шурк, чье-то счастье рассыпалось.

Шурка встал.

- Пошли?

- Куда?

- Домой.

У дворов снова завыла собака. Завыла протяжно, тоскливо.

- Шурк, а что ты такой печальный? И гулять не выходишь, и на гармони не играешь. У тебя что-нибудь случилось?

Шурка молчал.

- Скажи. - Я участливо притронулась к рукаву его рубашки.

Шурка резко повернулся, крепко схватил меня за плечи.

- Ты друг мне?

- Друг.

Он не мигая уставился в мои глаза.

- Врешь?

- Нет, нет... - испуганно прошептала я.

Шурка в злой улыбке перекосил рот, сморщился.

- А ну вас, все вы лживые. Ненавижу.

Он оттолкнул меня, сгорбился, тяжело зашагал к своему дому.

- Шурка!..

Я постояла и пошла следом за ним. Шурка сидел на крыльце, плакал.

* * *

Через два дня мы сдали последний экзамен. Закончили семилетку. Получили аттестаты и всем классом пошли в лес.

Шурка был по-прежнему мрачным.

Возвратившись домой, я узнала ошеломляющую новость. Зойка мне сказала:

- Розка выходит замуж.

- Ура!

Я запрыгала и закружилась по комнате.

- Ура! - Схватила Зойку в охапку, поцеловала ее, усадила на кровать: - Рассказывай.

- В воскресенье свадьба. Сегодня они в сельсовет ездили расписываться.

- Ездили уже?!

- Ага... Она в белом платье. Нарядная-нарядная! Красивая-красивая!

Говори, Зойка, говори. Наплевать мне теперь на нее. Будь она хоть трижды раскрасавица. В воскресенье свадьба...

- Шурка будет играть на свадьбе.

Я захохотала.

- Не станет он, Зойк, играть. Ни за что не станет.

Но я обманулась.

Шурка играл на свадьбе, отец заставил. Шурка играл, а отец пил.

Я тоже была на свадьбе. На завалинке стояла, в окошко глядела. Неинтересное гулянье получилось. И все, по-моему, из-за Шурки. Никогда бы не подумала, что можно одной гармонью превратить свадьбу в поминки.

Уж очень грустно играл Шурка. Поначалу песни военных лет:

С берез неслышим, невесом...

. . .

До тебя мне дойти нелегко...

. . .

Ты меня ждешь, и у детской кроватки тайком...

. . .

После этих песен старики, вздыхая, начали вспоминать, кто где когда воевал. Выпили за погибших товарищей, прослезились.

- Давай старинные! - крикнула бабушка Анисья.

И Шурка завел старинные.

Вот мчится тройка почтовая...

. . .

В низенькой светелке огонек горит...

. . .

Догорай-гори, моя лучинушка,

Догорю с тобой и я.

Бабка Анисья расплакалась. Склонила голову Шурке на плечо, всхлипывала и все бормотала:

- Ох, касатик, потешил! Ох, отвел душу! Давай еще, давай...

Под утро свадьба затихла. Мы с Зойкой заглянули в окошко. Батюшки!..

И на полу, и на стульях, и сидя за столом, и под кроватью, и на кровати - всюду спали гости.

На столе все перемешано. Селедка с вареньем, огурцы с молоком, капуста с холодцом, колбаса с брагой. На полу мусор: окурки, обрывки газет, скомканные платки.

Молодые сидели у подтопка на сундуке.

Розка плакала. Васька, муж, ее утешал:

- Брось! Еще день, и все это кончится.

А на улице захлебывалась гармонь. Шурка вовсю наигрывал веселые частушки.

Мальчишки пели:

Давай, тятенька родной,

Давай поделимся с тобой:

Тебе соху и борону,

А мне в чужую сторону.

Вдруг Шуркин голос громкий, задиристый:

По дороженьке пырей,

Последний раз иду по ней.

Больше, Шурка, не услышишь

Поговорочки моей.

На другой день я уехала в пионерский лагерь.

Я ждала этого дня. Ждала и с радостью и с болью, ведь я впервые уезжала из дома.

Утро было пасмурное, сыпалась туманная изморось.