Беназир Бхутто - Дочь Востока. Автобиография.

• Название: Дочь Востока. Автобиография.
• Автор: Беназир Бхутто
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

Еще более потрясающее известие принесло сообщение Би-би-си через месяц.

27 декабря 1979 года русские войска вошли в Афганистан. Мы с матерью ошеломленно уставились в глаза друг другу при этом сообщении неимоверной для нас политической важности. Битва между сверхдержавами теперь разгорается на пороге нашей страны! Если США хотят, чтобы советскому присутствию противостояла сильная и стабильная страна, они должны способствовать быстрому восстановлению демократии в Пакистане. Если же они решат выжидать развития событий в Афганистане, то диктатура Зия лишь усилится.

Америка. В Америке я впервые узнала, что такое демократия. Там я провела счастливейшие годы жизни. Закрыв глаза, и сейчас могу представить себе студенческий городок Редклиффа в Гарварде, багряный и золотой убор осенних деревьев, мягкое одеяло свежевыпавшего снега под ногами зимой, радостную вибрацию души при виде первых весенних побегов. В то же время, учась там, в Редклиффе, я наглядно убедилась в бессилии стран третьего мира перед лицом эгоистических устремлений правительств сверхдержав.

— Паки... что-что? Паки... как? Пакистан... Где это? — нормальная реакция моих новых товарищей в Редклиффе. Тем проще отвечать.

—Пакистан — крупнейшая мусульманская страна мира, — отвечала я на манер служащей культурного отдела посольства. — Он состоит из двух частей, разделенных Индией.

—А-а, Индия, — облегченно кивала собеседница. — Вы рядом с Индией...

Слыша об Индии, я каждый раз содрогалась от боли. Две ожесточенных войны вел Пакистан с этой страной. Пакистану его географическим положением как будто бы должна отводиться роль союзника Соединенных Штатов, буфера против советского влияния в Индии. Пакистан граничит с коммунистическим Китаем, с Афганистаном и Ираном. США использовали наши аэродромы для разведывательных вылазок своих высотных самолетов U-2, включая злополучный полет сбитого над Советским Союзом Гэри Пауэрса в 1960-м. Полет Генри Киссинджера в Китай оказался куда более успешным и плодотворным. Госсекретарь подготовил почву для исторического визита президента Никсона в следующем году. Однако американцы не имели о моей стране ни малейшего представления.

Естественным образом они не имели представления и о Бхутто, и впервые в жизни я наслаждалась анонимностью. В Пакистане имя Бхутто всегда вызывало паническую реакцию и робость передо мною. Я никогда не знала, судят ли обо мне люди по моим достоинствам или по имени. В Гарварде я впервые смогла стать сама собой.

Мать провела со мной несколько первых недель, устраивая меня поуютнее в комнате в Элиот-холле, рассчитав и проверив направление на Мекку, чтобы я знала, в каком направлении молиться. Уехала она, оставив мне теплый шерстяной шальвар хамиз, собственноручно сконструированный, с шелковой подкладкой, чтобы шерсть не раздражала тело.

К ее наставлениям в отношении молитвы я, разумеется, отнеслась со вниманием, но в области гардероба внесла существенные коррективы, ибо одежда не только не подходила к климату с дождями и снегом, но и выделяла меня на фоне остальных студентов. Поэтому я быстро сменила шальвар хамиз на приобретенные в университетской лавке джинсы и свитера. Волосы отпустила длинные и прямые и очень обрадовалась, когда соученицы нашли меня похожей на Джоан Байез. Неумеренно поглощала яблочный сидр и еще больше увлекалась мятным мороженым с карамельной крошкой из кафе Бригама. Регулярно посещала рок-концерты в Бостоне и чаепития в саду профессора Гэлбрайта и его жены, ставших моими «родителями-опекунами» в Америке. В общем, вовсю наслаждалась новизной.

В США разгорелось антивоенное движение, и я принимала участие в многолюдных шествиях вместе с другими студентами Гарварда сначала в день моратория на Бостон-коммон, затем в многотысячном марше протеста в столице США Вашингтоне, где по иронии судьбы впервые нюхнула слезоточивого газа. Нацепив значок «А ну, живо верните наших парней домой!», я с непривычки нервничала, ибо как иностранка рисковала высылкой из страны в случае задержания полицией. Но я возражала против Вьетнамской войны дома и, разумеется, не могла не ввязаться в антивоенное движение в Америке. Как ни странно, мотивы мои и моих американских друзей совпадали: американцы не должны ввязываться в гражданскую войну в Азии.

Сменив в Пакистане шесть специальностей в четырех школах, я наслаждалась и непрерывностью четырехлетнего курса в Гарварде. Скучать не приходилось. В Гарварде набирало силу женское движение, книжная лавка предлагала богатейший выбор книг, журналов о женщинах, включая «библию» феминисток «Сексуальная политика» Кейт Мил-лет; появились первые выпуски журнала «Ms.». Вечера проходили в обмене мнениями о будущем, в том числе о предстоявших отношениях в семье, с партнерами по браку — если мы вообще выйдем замуж. В Пакистане я относилась к очень немногим исключениям, не считавшим замужество и семейную жизнь главной целью существования. В Гарварде же я затерялась в море таких же незацикленных на своей «женской доле» особ. Я ощутила себя гораздо увереннее, полностью излечилась от мучившей меня годами робости.

В Пакистане мы с сестрой и наши братья вращались в ограниченном кружке знакомых и родственников. Поэтому я терялась перед впервые встреченными людьми. В Гарварде я не знала никого, кроме Питера Гэлбрайта, с которым познакомилась как раз перед началом учебного года в доме его родителей. На меня, всю жизнь проведшую в семейном кругу, в совершенно иной обстановке, он произвел ужасающее впечатление. Длинноволосый, нечесаный, одет в какое-то нестиранное ободранное тряпье, да еще и курил при родителях! Казалось, бывший посол в Индии привез домой какого-то найденыша. Не таким я представляла себе сына уважаемого профессора и дипломата высокого ранга. Тогда я не могла знать, что этот самый Питер станет моим добрым другом и через пятнадцать лет сыграет решающую роль в моем освобождении от произвола диктатуры.

Но Питер — лишь один из тысяч студентов Гарварда. Мне приходилось подходить к незнакомым, чтобы спросить, где библиотека, где аудитории, где общежитие. Я не могла позволить себе оставаться скованной, немой и робкой. Меня бросили в глубокий незнакомый пруд; чтобы выплыть, приходилось барахтаться.

Освоилась я быстро, себе самой на удивление, в течение первого же года обучения стала в Элиот-холле уполномоченной по социальным вопросам, затем попробовала себя в гарвардской газете «Кримсон», проводила экскурсии для общества «Кримсон Ки».

— ...Официальное название этого здания — Центр раз вития университета, но аббревиатуру ЦРУ для него мы ни когда не употребляем. — И я с видом заговорщицы улыбалась просвещаемой мною публике, таким же яро радикальным желторотым студиозам, как и я сама.

Доставалось и выстроенному французским архитектором-конструктивистом Ле Корбюзье зданию визуальных искусств:

— ...Общее мнение склоняется к тому, что строители по ошибке перевернули планы сооружения вверх ногами...

Встречались и затруднения, основанные на различии культур и традиций. Я так и не смогла привыкнуть к проживанию в такой близости от студентов мужского пола, особенно когда, уже на третьем курсе, они появились и в Элиот-холле. Обнаружив в прачечной студента-мужчину, я спешно ретировалась, откладывая свою стирку на более позднее время. Проблема решилась, когда я переехала в Элиот-хаус, где я и моя соседка Иоланда Коджицки на свою пару комнат располагали общей ванной, а коммунальная прачечная была намного больше.

Сначала я собиралась изучать психологию. Но когда узнала, что курс предусматривает анатомические дисциплины со вскрытием трупов животных, отказалась от этого намерения и решилась в пользу администрирования и управления. Отца мой выбор обрадовал. Он, оказывается, написал Мэри Бантинг, президенту Редклиффа, и попросил ее склонить меня к политическим наукам. Миссис Бантинг, однако, не упоминая о письме отца, просто справилась у меня, к чему у меня склонность, чему я хотела бы посвятить жизнь. Выбор мой оказался удачным с любой точки зрения.

Изучая управление в Гарварде, я больше поняла Пакистан, чем проживая долгие годы на своей многострадальной родине. «Когда полисмен на улице поднимает руку и говорит „Стоп!", все останавливаются. Но если то же самое сделаем я или вы, никто не обратит внимания, никто не задержится. Почему? — вопрошает профессор Джон Вомак во время семинара по «революциям» и тут же отвечает: — Потому что полисмен уполномочен на это действующим законодательством, конституцией, правительством. Он имеет право сказать „Стоп", и мы этого права не оспариваем. А вы и я такими полномочиями не облечены».

Помню, с каким чувством я сидела перед профессором Вомаком. Ведь я, пожалуй, была единственной из присутствующих, кто жил при диктатуре. Этим примером университетский профессор охарактеризовал презрение к закону диктатуры Айюба, Яхья Хана, а затем и Зии. Диктаторы эти, по сути, самозванцы, не облеченные полномочиями народа, закона. Я впервые ясно поняла, почему народ Пакистана не видит смысла в повиновении такому режиму, не видит смысла выполнять команду «Стоп!». Где нет законного правительства, там царит анархия.