Беназир Бхутто - Дочь Востока. Автобиография.

• Название: Дочь Востока. Автобиография.
• Автор: Беназир Бхутто
• Жанр: Биографии и Мемуары

---

«Вашингтон пост» походя заклеймила поведение отца в Совете Безопасности как «театрализованное представление». Перед нами же стояла драматическая дилемма: быть или не быть стране, существовать ли Пакистану на карте мира?

— Даже потерпев военное поражение в Дакке, мы не должны сдавать политических позиций, — говорил мне отец позже, шагая по улицам Нью-Йорка. — Покинув зал, я хотел показать, что, хотя нас можно сокрушить физически, наша воля и гордость несокрушимы.

Мы шагали и шагали, возбужденный отец возмущался последствиями ситуации для нашей страны.

— Если бы достигли политического решения, скажем, провели референдум под эгидой ООН, народ Восточного Пакистана мог бы проголосовать, решить, остаться ли частью нашей страны или выделиться в свое государство, Бангладеш. А теперь Пакистан покрыт позором поражения в войне с Индией. За это придется платить, и платить по самой высокой цене.

На следующее утро отец отправился в обратный путь, я возвратилась в Кембридж. А Дакка пала.

Потеря Бангладеш нанесла Пакистану сокрушительный удар. Последствия сказались сразу и во многих аспектах. Наша общая религия, ислам, как мы полагали, неразрывно сплотившая восток и запад страны через тысячу миль индийской территории, не смогла удержать страну от распада. Вера наша в выживание в границах единой страны покачнулась, связи между четырьмя провинциями, составляющими Западный Пакистан, ослабли до почти полного разрыва. Никогда еще не переживал Пакистан столь тяжких времен.

Не веря глазам, я наблюдала на телеэкране процедуру сдачи на ипподроме в Дакке. Побежденный генерал Ниязи приблизился к индийскому генералу Аурора, обменялся с ним личным оружием (они вместе обучались в Сэндхер-стеи)... обнял его! По-моему, Ниязи поступил бы более логично, пустив себе после поражения пулю в лоб.

Приземлившись в Исламабаде, отец застал город в огне. Разъяренная толпа поджигала лавки, торговавшие алкоголем, якобы снабжавшие Яхья Хана и его окружение. Пакистанское телевидение, после недель победных репортажей транслировавшее церемонию сдачи генерала Ниязи, тоже вызвало гнев толпы, пытавшейся поджечь телецентр. Воинственные передовицы индийских газет призывали к уничтожению Пакистана как «неестественного», искусственного государственного образования, существование которого «противоречит здравому смыслу».

20 декабря 1971 года после четырех дней всенародного возмущения Яхья Хан ушел в отставку. Отец, как избранный лидер самой большой парламентской фракции, стал новым президентом. По иронии судьбы за отсутствием конституции ему пришлось принести присягу как первому в истории гражданскому главе государства, возглавляющему администрацию военного положения.

В Гарварде я из «Пинки из Пакистана» превратилась в Пинки Бхутто, дочь президента Пакистана. Но гордость моя достижениями отца омрачалась позором нашего поражения и его тяжкими последствиями. За две недели войны Пакистан потерял четверть самолетов и половину военно-морского флота. Казна опустела. К территориальным потерям, кроме Восточного Пакистана, относились и 5000 квадратных миль территории Западного Пакистана. Индийская армия захватила в плен 93 тысячи наших военнослужащих. Многие предсказывали близкий конец страны. Объединенный Пакистан, основанный Мохаммедом Али Джинной при разделении Индии в 1947 году, с возникновением Бангладеш прекратил свое существование.

Симла, 28 июня 1972 года. Встреча на высшем уровне между моим отцом, президентом Пакистана, и Индирой Ганди, премьер-министром Индии. От исхода этой встречи зависела судьба всего субконтинента. И снова отец захотел, чтобы я стала свидетельницей этого события. «Независимо от результата эта встреча станет поворотным пунктом в истории Пакистана, — сказал он мне через неделю после моего возвращения на летние каникулы после третьего курса Гарварда. — Хочу, чтобы ты своими глазами все увидела».

Если атмосферу перед визитом за полгода до этого в ООН можно описать как напряженную, то перед встречей в Симле ее можно обозначить как близкую к точке взрыва. Отец отправлялся на переговоры с пустыми руками. Индия держала в руках все козыри: наши военнопленные, угроза судебных процессов над нашими военными преступниками, 5000 квадратных миль захваченной территории. На борту президентского самолета, направлявшегося в Чандигарх, в индийский штат Пенджаб, отец мой и члены делегации хранили мрачное молчание. Удастся ли снять напряженность между странами? Или же наша страна обречена?

—Будь осторожна, все внимательно следят за переговорами, — инструктировал меня отец во время полета. — Не улыбайся. Пока наши солдаты томятся в лагерях военнопленных, нам не до улыбок. Но и без мрачности. Мрачность могут истолковать как признак пессимизма. Не давай им повода для умозаключений вроде: «Гляньте на ее кислую физиономию. Пакистанцы явно пали духом. Ничего у них не вышло. Переговоры явно зашли в тупик».

—Так как же мне выглядеть?

—В точности, как я сказал: не весело и не мрачно.

—Что-то очень сложно.

—Вовсе нет.

В этот раз отец явно ошибался. Нейтральность мины давалась с трудом. Я практиковалась в ней на борту вертолета, доставившего нас в горный курорт Симлу, бывшую летнюю столицу британской колониальной администрации в живописных предгорьях Гималаев. Но снова ощутила сомнения, когда вертолет опустился на футбольное поле и под объективами телевизионных камер нас приветствовала госпожа Индира Ганди собственной персоной. Она оказалась неожиданно крохотной, меньше даже, чем на многочисленных фотоснимках, и очень элегантной в дождевике, накинутом поверх сари, под ненастным небом, покрытым тяжелыми тучами.

—Ас-салям-о-алейкюм, — приветствовала я ее нашим мусульманским пожеланием мира.

—Намасте, — ответила госпожа Ганди традиционным индийским приветствием и улыбнулась. Я поспешно изобразила на физиономии импровизированный намек на полуулыбку, стараясь следовать указаниям отца.

Колебания эмоционального настроя отца и других членов пакистанской делегации в следующие пять дней напоминали мне взлеты и падения санок на кручах американских горок.

—Неплохо, совсем неплохо, — бодро сообщил мне один из делегатов во время перерыва в первый же день переговоров.

—Хуже некуда, — морщился другой тем же вечером.

На следующий день разрыв между оптимизмом и пессимизмом достиг еще большего размаха. Выступая с позиции силы, госпожа Ганди требовала комплексного подхода, решения всех вопросов разом, включая индийские притязания на спорный штат Кашмир. Пакистанская делегация добивалась пошагового разрешения противоречий, выделив вопросы возврата наших территорий, военнопленных и притязаний на Кашмир в отдельные пункты переговоров. Распродажа Пакистана под силовым давлением представлялась неприемлемой для народа Пакистана и вела прямиком к новой войне.

Делегации то и дело — и все чаще — упирались в тупик, а на улицах тем временем происходило нечто странное. Каждый раз, когда я покидала Химачал-Бхаван, отведенную нам бывшую резиденцию британских губернаторов Пенджаба, народ на улицах останавливался и глазел мне вслед. Прохожие сопровождали меня толпами повсюду: мимо старых коттеджей, окруженных ностальгическими английскими садами, напоминавшими колониальным служащим старую родину, на экскурсии в музей кукол, в центр ремесел; при посещении консервной фабрики, на фестиваль танца в католической миссии, где я встретила своих старых учительниц из Мурри. Шествуя по торговому променаду, где когда-то британские чиновники прогуливались со своими мэм-сахиб, я собрала такую толпу, что вызвала уличную пробку. Чувствовала я себя неловко. Чем я вызвала такой повышенный интерес публики?

В мой адрес посыпались приветственные письма и телеграммы со всех концов Индии. Кто-то предлагал, чтобы отец назначил меня послом в эту страну. Меня интервьюировали газетные репортеры, взяли интервью для Радио Индии. К моему большому неудовольствию, одежда моя произвела фурор. Неудовольствие вызвал не только тот факт, что одежду я позаимствовала из гардероба сестры Самийи, потому что мой собственный состоял по большей части из домашних хамиз, джинсов и свитеров, но и потому, что я пренебрежительно относилась к тому, что на мне надето. Я причисляла себя к гарвардским интеллектуалам, умы которых заняты не тряпками, а вопросами войны и мира. Пресса, однако, назойливо интересовалась именно тряпками.

— Мода — буржуазный предрассудок, — буркнула я пре зрительно одному из репортеров, и на следующий день эта фраза, вывернутая наизнанку, провозглашала меня пробивающей новое направление в моде.

Мой отец и члены его делегации тоже не могли понять причин оказываемого мне повышенного внимания прессы и публики.