Томас Фланаган - Год французов

• Название: Год французов
• Автор: Томас Фланаган
• Издательство: Радуга
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1987

Роман известного американского писателя Томаса Фланагана рассказывает об освободительном движении ирландского народа на рубеже XVIII–XIX веков. Глубокое знание истории Ирландии, ее экономического и политического положения помогло писателю создать правдивое и достоверное произведение о важном этапе борьбы этой страны за независимость.

---

От внешнего мира Тайроли с одной стороны отрезано горами и болотами, с другой — свинцовыми водами океана. Но к 1797 году и до нас дошли слухи, что зреет в Ирландии мятеж. Злонамеренные бунтари из Общества объединенных ирландцев — шайка головорезов из Дублина и Белфаста, для которых нет ничего святого, — подстрекали к восстанию и воспользовались для своих целей сближением крестьян-католиков на юге с крестьянами-пресвитерианами на севере — явление для меня малопонятное. Их посредник за рубежом Уолф Тон[8], деист и безумец, заручился поддержкой Франции за год до этого. К гавани Керри подошла большая неприятельская флотилия, но ей помешал встречный шквальный ветер, который, как сетовали крестьяне, «заодно с протестантами». Потом, весной 1798 года, до нас дошли страшные вести о восстаниях в Уэксфорде и Антриме, кровавых и бессмысленно опустошительных крестьянских выступлениях — они были жестоко подавлены. И вроде все успокоилось, только не к добру, ибо, хотя мятежные графства и превратились в огромные кладбища, искры этого дьявольского заговора еще тлели кое-где в центре в Манстере. Поговаривали, что собирается у французских берегов еще одна эскадра, ведомая оголтелым Уолфом Тоном. С этого зловещего затишья и поведу я свой рассказ.

До нас доходили только отголоски событий, словно накативших из дальних краев волн. Наше йоменское воинство, особенно его протестантские части, под командой капитана Сэмюэля Купера, стало чаще заниматься муштрой, не столько готовясь к военным действиям, сколько желая показать крестьянам-католикам, что существующие порядки незыблемы. Все чаще стали напоминать о себе злоумышленники — Избранники Киллалы: они уродовали скот. Но с таким «избранничеством» мы сталкиваемся не впервой. Далекие Объединенные ирландцы звали к восстанию во имя вожделенной Ирландской республики, но самого слова «республика» в гэльском языке нет, вряд ли наши крестьяне представляли, что оно означает. Прослышав об Уэксфордском восстании, кое-кто из крестьян, учителей, тавернщиков стали горделиво поговаривать о Гэльской армии. Протестанты же, особенно из низких сословий, люди невежественные и ограниченные, отзывались о «восстании черни» со страхом и злобой. Но все это пока обходило Мейо стороной.

Сколько раз я мысленно представлял себя среди крестьян в таверне, тесной, приземистой лачуге, дымной и зловонной. Некто рассказывает посетителям об Уэксфордском восстании, живописуя его не как кровавую бойню, а как великую битву Гэльской армии, со знаменами и гимнами, словно отрывок из поэмы Макферсона в подражание Оссиану. Я стараюсь представить лица тех, кто слушает, мне доводилось видеть эти лица лишь на дорогах, полях, в конюшне: светлокожие, темноволосые, черноглазые. Разве останутся они равнодушны к такому рассказу?! Еще Спенсер в елизаветинские времена писал, что ирландцы чрезмерно чувствительны к краснобайству. Однако тщетны попытки мои. В ирландскую душу мне не проникнуть.

Однажды в усадьбе господина Трейси мне довелось услышать, как Оуэн Руаф Мак-Карти читает свои стихи. Поначалу он пришел к слугам, но хозяин, прознав об этом, привел его к нашему обеденному столу, и Мак-Карти, так и не присев, прочитал нам свою поэму, за что был весьма щедро вознагражден серебряными монетами и двумя стаканами бренди. Поэма, как объяснил господин Трейси, написана в жанре «айслинга» — пророчества в стихах; герой встречает на лугу девушку, она иносказательно поверяет ему свои печали и предрекает большую радость всему Гэльскому народу: какой-нибудь герой-престолонаследник приведет морем войско, привезет бочки вина, французское серебро и злато. Поэма, услышанная мною в тот вечер, отличалась от других в этом жанре лишь тем, что грядущее счастье обещалось не в блеске престолонаследника из династии Стюартов, а в более расплывчатых, безымянных образах. Стих, несмотря на традиционность, замысловат по форме и размеру, и Мак-Карти преуспел в этом жанре. Отсюда и его слава среди национальных поэтов. Читал он выразительно, помогая себе жестами и телодвижениями, однако, скажу не тая, не умею я восторгаться тем, чего не понимаю.

Покидая некоторое время спустя Замостье, я направлялся к своей лошади, как вдруг услышал голос Мак-Карти за дверьми одной из служб. Я заглянул. Мак-Карти, уже изрядно захмелев, стоял среди собравшейся челяди, поставив ногу на скамью, рукой он обнял стан девушки и гладил ладонью ее грудь. И без переводчика понял я смысл песни, которую он исполнял. Отъехав от усадьбы, я услышал, что песня кончилась, ее сменила скрипка: быстрый лихой наигрыш звал к танцу.

Музыка и танец. По моим записям, наверное, складывается впечатление о проклятом богом народе, угрюмо копошащемся под хмурым небом. И все же, услышь ирландцы мое суждение, ни за что не согласились бы. Ибо, хоть глаз и видит беспросветную нужду, сердце все равно внемлет музыке. Твердо убежден, что ни один другой народ так не любит музыку, танец, красноречие. И пусть слуху моему эта музыка непонятна, а красноречие недоступно либо из-за незнакомого языка, либо из-за английского перевода, то вымученного, то вульгарно цветистого. Сколько раз, обедая у господина Трейси, я слушал после трапезы какого-нибудь бродячего музыканта-арфиста, зачастую слепого, и, глядя на его пальцы с длинными ногтями, давался диву: откуда черпает он свое вдохновение? Струны оплакивали мир заблудших, звуки арфы рвались к нам, метались меж хрустальных бокалов. Поздно вечером, возвращаясь домой, я задерживался у таверны или пивной, до меня доносились звуки арфы или скрипки, неистовый топот ног. Я видел танцующих и на ярмарках, для танцев отводился обычно луг: быстрые тела, непроницаемые лица и лишь горят глаза — танец поглощал целиком. Я безмолвно сидел в седле, опустив поводья, дивясь неуклюжести собственного, утратившего гибкость, тяжелого тела.

Но людей этих застит от меня мрак, и сострадание мое отнюдь не истинно христианская любовь. Неизвестное страшит. Я искренне желал бы проникнуть в их жизнь, но, стоит мне приоткрыть завесу, словно в насмешку, все оборачивается против меня: высокомерное чванство капитана Купера; развязность Мак-Карти (нога на скамье, в обнимку с девицей); разухабистая музыка из таверны, круговерть недружелюбных лиц; на ярмарке самозабвенные танцы на лугу, чуждый, непонятный говор. Сама земля и то, кажется, воспротивилась моему желанию: и мрачные холмы, и бурый, унылый торфяник, из которого зорко смотрят маленькие озерца. Эта земля как зеницу ока бережет свои страшные тайны и лишь злорадно ухмыляется, гордясь своей загадочностью. Может, и люди такие же, судить не берусь. Древний народ, время научило их многому, но не мудрости, оттого и страшно чужеземцу.

Итак, я приступаю к своему рассказу, многие действующие в нем лица, бесспорно, моего круга, хотя местные условия наложили на него отпечаток. Господина Фолкинера, моего любезного друга, к примеру, нетрудно представить в моем родном Дербишире: вот он сидит, толкует с моим братом о видах на урожай и о политике; господину Муру, безусловно, куда более подходит Лондон, чем Мейо. А разве может похвастать Англия, что там перевелись такие, как капитан Купер, эти деревенские цезари и Ганнибалы, доблестные предводители торговцев и помещиков, обряженных в форму. Здесь, правда, я призадумался. Ведь Купер по меньшей мере наполовину стал плоть от плоти этих холмов и топей. А что же тогда говорить о чистокровных ирландцах? Об О’Дауде, Мак-Доннеле, Мак-Карти и в первую очередь о Ферди О’Доннеле — об этих так и не разгаданных мною ирландских душах; дела и помыслы их — дань буро-зеленой холмистой стране, ее прошлому, которое мертвой хваткой не отпускает и поныне. А за этими людьми — тысячи и тысячи крестьян, темная, колышущаяся, как море, стихия, вот она закипела, забурлила и едва не похоронила нас в бушующих валах. Я расскажу об этих событиях так, как я их понимаю теперь, и постараюсь быть предельно беспристрастным. Боюсь, правда, что предприятие мое не удастся, ибо, достоверно рассказывая о событиях, я не могу столь же достоверно вскрыть их причины. Но искать их должно, эти черные корни, давшие буйные ростки гнева.

Ну вот, дождь и прошел. На голубом небе почти ни облачка, от горизонта и до моря ярко-зеленым ковром расстилаются поля.

2

УСАДЬБА ХОЛМ РАДОСТИ, ИЮНЯ 16-ГО

Ночью на двери усадьбы Купера появилось послание на трех листах отменной бумаги, и точно такое же — на воротах крытого рынка в Киллале.

Купер сидел за столом, одной рукой он подпирал хмельную голову, в которой, словно в полупустой бочке, колыхалось бренди, другой расправлял на столе листки бумаги. Напротив сидела его жена Кейт, сбоку, примостившись на самом краешке кресла, управляющий Фогарти.

— Невероятно, — пробормотал Купер и вновь углубился в чтение: слова сливались, буквы плясали перед глазами.