Джером Сэлинджер - Собрание сочинений

• Название: Собрание сочинений
• Автор: Джером Сэлинджер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-31203-0

Дж. Д. Сэлинджер (р. 1919) — великий затворник американской литературы, чьи книги уже полвека будоражат умы читателей всего мира. В данном томе собран основной корпус его работ в новых переводах. Роман «Ловец на хлебном поле», «Девять рассказов» и повести о Глассах можно смело считать духовным завещанием XX века грядущим столетиям.

---

Схватил со стола что-то другое — письмо из Олбэни, от старшего брата. Пролежало здесь с тех пор, когда X еще не попал в госпиталь. Он распечатал конверт, вяло решившись прочесть до конца, но осилил только верх первой страницы. Остановился после слов: «Теперь эта ч****ва война позади, и у тебя, наверно, куча времени — прислал бы детишкам пару штыков или свастик…» Разорвав письмо, посмотрел на клочки в мусорной корзине. Он не заметил вложенный фотоснимок. Различил чьи-то ноги где-то на газоне.

Он положил руки на стол и уперся в них головой. Все болело, от макушки до пят, и все зоны боли, похоже, сливались в одну. Он был как новогодняя елка, на которой все гирлянды неминуемо гаснут разом, если перегорает одна лампочка.

Дверь с грохотом распахнулась — даже не постучали. X поднял голову, повернул ее и увидел в проеме капрала Z. Тот был напарником X по джипу и постоянным его спутником со Дня Д — пять военных кампаний подряд.[79] Жил он на первом этаже и обычно заходил навестить X, если требовалось вывалить слухи или обиды. Огромный фотогеничный парняга двадцати четырех лет от роду. Во время войны один национальный журнал опубликовал его снимок в Гюртгенском лесу:[80] он позировал — и не просто из любезности — с индейкой на День благодарения в каждой руке.

— Письма пишешь? — спросил он. — Господи боже, ну у тебя тут и жуть. — Он всегда предпочитал входить в комнаты, когда горел верхний свет.

X развернулся на стуле и пригласил войти — только осторожно, чтобы не наступить на пса.

— На чего?

— На Олвина. Он прямо у тебя под ногой, Клей. Включил бы, на хрен, этот свет, а?

Клей ощупью нашел выключатель, щелкнул, затем шагнул через всю крохотную комнатенку, подобающую прислуге, и сел на койку лицом к хозяину С кирпично-рыжих волос его, только что причесанных, еще капало: воды для пристойного ухода за собой ему требовалось изрядно. Из правого нагрудного кармана тусклооливковой форменной рубашки знакомо торчала расческа с перьевым зажимом. Над левым карманом он носил знак пехотинца за участие в боевых действиях (хотя, говоря строго, ему не полагалось), нашивку за службу в Европе с пятью бронзовыми звездами (вместо одной серебряной, которая приравнивалась к пяти бронзовым) и нашивку за службу до Пёрл-Харбора.[81] Он тяжко вздохнул и произнес:

— Боже всемогущий. — Фраза ничего не означала; это же армия. Из кармашка Клей достал пачку сигарет, выколотил одну, убрал пачку и снова застегнул клапан. Куря, он бессмысленно озирал комнату. Наконец взгляд его остановился на радиоприемнике. — Эй, — сказал он. — Там по радио через пару минут зашибенская передача будет. Боб Хоуп[82] и все остальные.

X, распечатав свежую пачку сигарет, ответил, что радио недавно выключил.

Нимало не огорчившись, Клей стал смотреть, как X пытается прикурить.

— Иисусе, — произнес он, увлеченный зритель, — видел бы ты свои руки, черт возьми. Ну тебя и колотит. Ты в курсе?

X поджег сигарету, кивнул и сказал, что у Клея хороший глаз на детали.

— Ну еще б. Я чуть в обморок не грохнулся, когда тебя в госпитале увидал. Ты же был вылитый трупак. Не в курсе, сколько сбросил? Сколько фунтов? Нет?

— Не знаю. Что тебе писали, пока меня не было? От Лоретты было что-нибудь?

Лореттой звали девушку Клея. Они намеревались пожениться, как только выпадет случай. Она писала ему сравнительно регулярно из тех эмпирей, где был рай для тройных восклицательных знаков и небрежных наблюдений. Всю войну Клей читал X письма Лоретты вслух, сколь интимны бы те ни были — вообще-то, чем интимнее, тем лучше. У него вошло в привычку после каждой такой декламации просить X набросать черновик ответного письма или же написать его целиком — или вставить несколько внушительных слов по-французски или по-немецки.

— Ага, вчера получил. В комнате у меня внизу. Потом покажу, — вяло ответил Клэй. Он выпрямился на краю койки, придержал дыхание и рыгнул продолжительно и раскатисто. Не вполне удовольствовавшись достижением, снова расслабился. — У нее братец к чертям с флота списывается из-за бедра, — сказал он. — Бедро у него, паразита. — Он снова выпрямился и попытался рыгнуть снова, но результат вышел еще бледнее. В лице Клея зажглась настороженность. — Эй. Скажу, а то забуду. Нам завтра вставать в пять и киселять в Гамбург, что ли. Забирать куртки Эйзенхауэра для всей части.

X, неприязненно глядя на него, сообщил, что куртки Эйзенхауэра ему не требуется.

Клей вроде как удивился, чуть ли не обиделся:

— Ой, да они хорошие! Отлично смотрятся. Чего ты?

— Ничего. За каким чертом нам подниматься в пять? Война закончилась, елки-палки.

— Не знаю — надо вернуться до обеда. Там новые бланки ввели, их до обеда заполнить надо… Я у Буллинга спрашивал, нельзя ли их заполнить сегодня вечером, — у него ж эти чертовы бланки лежат уже на столе. А ему, сукину сыну, конверты пока распечатывать неохота.

Они посидели некоторое время, ненавидя Буллинга.

Вдруг Клей взглянул на X с новым — обострившимся — интересом.

— Эй, — сказал он. — А ты знаешь, что у тебя пол-лица скачет по всей комнате?

X ответил, что ему это известно, и прикрыл тик ладонью.

Клей некоторое время пристально смотрел на него, затем сказал — довольно живо, словно сообщал исключительно хорошую весть:

— Я написал Лоретте, что у тебя нервный срыв.

— О?

— Ну. Ее такие штуки до чертиков интересуют. На психологии специализируется. — Клей растянулся на койке — не сняв ботинки. — Знаешь, чего сказала? Говорит, нервных срывов ни у кого не бывает только от войны какой-нибудь. Ты, говорит, наверно, всю свою жизнь был чертовски нестабильный.

X прикрыл глаза козырьком ладоней — свет над койкой вроде бы слепил его, — и сказал, что Лореттина способность к постижению всегда радует душу.

Клей глянул на него.

— Слушай, паразит, — сказал он. — Да она психологии знает побольше тебя.

— Как ты считаешь, ты не мог бы себя преодолеть и убрать свои вонючие ноги с моей койки? — спросил X.

Клей оставил ноги на месте на те несколько секунд, что требовались для формулировки «будет-он-мне-указывать-куда-складывать-ноги», затем сбросил их на пол и сел.

— Я все равно вниз пошел. У Уокера в комнате есть радио. — Но с койки не встал. — Эй. Я просто рассказывал этому новенькому щеглу внизу, Бёрнстину. Помнишь тот раз, когда мы с тобой в Валонь[83] ехали, и нас обстреливали, почитай, два часа, и эта чертова кошка, которую я подстрелил, когда она на капот нам прыгнула, когда мы в этой воронке залегли? Помнишь?

— Да… только не начинай опять про эту кошку, Клей, пошел ты к черту. Я не хочу об этом слышать.

— Не, я просто к тому, что я написал про это Лоретте. И на своих занятиях по психологии Лоретта со всей группой обсуждали. Всем классом. С преподом и всей компашкой.

— Прекрасно. Я не хочу про это слышать, Клей.

— Не, а знаешь, почему, Лоретта говорит, я по кошке-то палить начал? Она говорит, у меня было временное помрачение рассудка. Во дает, а? От артобстрела и все дела.

X запустил пальцы себе в грязные волосы, затем еще раз прикрыл глаза от света.

— Не было у тебя никакого помрачения. Ты просто выполнял свой долг. Ты убил эту кошку по-мужски, как поступил бы в таких обстоятельствах любой.

Клэй глянул на него с подозрением:

— Ты чего это несешь такое?

— Кошка была шпион. Ты обязан был открыть по ней стрельбу. То был очень умный немецкий карлик, переодетый в дешевую шубу. Так что в этом не было совершенно ничего зверского, жестокого, грязного и даже…

— Да черт бы тебя побрал! — сказал Клей, и губы его побелели. — Ты хоть когда-нибудь по серьезу можешь?

X вдруг затошнило, он развернулся на стуле, схватил мусорную корзину — и успел.

Когда он выпрямился и вновь обратил лицо к гостю, тот уже стоял, растерянный, на полпути от койки к двери. X начал было извиняться, но передумал и потянулся к сигаретам.

— Пошли вниз, Хоупа послушаем, эй? — предложил Клей, держась поодаль, но стараясь говорить дружелюбно. — Тебе невредно будет. Я серьезно.

— Ты иди, Клей… А я марки в альбоме посмотрю.

— Да ну? У тебя альбом с марками есть? Я не знал, что ты…

— Шучу.

Клей сделал два медленных шага к двери.

— Я потом, наверно, в Эштадт смотаюсь, — сказал он. — Там у них танцы. Часов до двух. Хочешь, поехали?

— Нет, спасибо… Я, может, в комнате порепетирую.

— Ладно. Спок-ночи. Елки-палки, ты только полегче давай, а? — Дверь захлопнулась, но тут же открылась вновь. — Эй. Ничего, если я тебе под дверь письмо Лоретте суну? У меня там по — немецки есть, не подправишь?

— Да. А теперь отвали к черту.

— Еще бы, — сказал Клэй. — Знаешь, чего мне маманя написала? Говорит, она рада, что мы с тобой всю войну вместе и все такое. В одном джипе и прочее. Говорит, у меня письма чертовски культурные стали после того, как мы с тобой сошлись.