Клара Фехер - Море

• Название: Море
• Автор: Клара Фехер
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1959

О периоде Второй мировой войны, о жизни в осажденном Будапеште и о первых годах свободной Венгрии говорится в романе «Море».

Хотя «Море» не автобиографический роман, однако в нем нет ни одного образа, прототипом которого не служили бы живые люди, нет ни одного выдуманного эпизода — все рассказанное автор либо видела, либо сама пережила. Как и героине романа, Кларе Фехер пришлось бежать с военного завода, скрываться в оккупированном нацистами Будапеште.

---

Кет принял от почтальона белую бумажку и расписался в книге. В сумке почтальона было полно повесток о мобилизации.

— Нечего сказать, приятные вести вы приносите людям, — проворчал Кет, возвращая карандаш.

— А тем временем кто-нибудь другой принес мне повестку, — ответил почтальон, в сердцах пожав плечами. — Все. равно подыхать, днем раньше или днем позже, — и, не простившись, вышел.

Кет слышал, как он позвонил и в соседнюю квартиру. Не старого ли Шомоди мобилизовали? Хороши тогда дела у нашего доблестного воинства.

Кета разозлил жалостный, испуганный взгляд жены.

— Что ты уставилась на меня? Тебе ведь еще не принесли извещения о моей смерти. Есть у нас коньяк?

— Есть.

Миклош отворил дверцу комбинированного шкафа, в котором хранились напитки.

— Тебя освободят? — спросила жена.

Кет вместо ответа пожал плечами.

— Татара освободили.

— Его — да.

— А тебя тем более должны освободить.

Мнклош не ответил и снова налил себе коньяку.

— Следовало бы поговорить с доктором Ремером, — посоветовала жена.

— Обойдусь без твоих советов.

Госпожа Кет натянула на голову одеяло и отвернулась к стене; от страха у нее зуб на зуб не попадал. Она хорошо гнала мужа. Грубость была у него признаком того, что он трусил. Видно, что-то неладно в конторе. Вот Миклош вышел в ванную комнату, открыл кран. Неужели одевается на ночь глядя? Она ждала, что он вернется, сядет с ней рядом и расскажет о своих намерениях. Наверное, собирается пойти к Татару. Сколько раз она его предостерегала. Да разве он послушается? Краешком одеяла женщина вытерла заплаканные глаза и уснула. Даже не слышала, когда Кет захлопнул дверь в прихожей. Было часа четыре утра. Близилось неприветливое, холодное утро. Все казалось серым: и тротуары, и стены домов, и бумажные шторы на окнах для светомаскировки, серым было и само небо. Кет быстро шагал вдоль улицы Палне Вереш и, дойдя до площади Эшкю, свернул к мосту. Спустившись на берег, он сел на самой нижней ступеньке лестницы и устремил взгляд на Дунай. Вода тоже была серой и несла серые сучья. Серыми казались и стройная арка моста Эржебет и неуклюжий массив горы Геллерт. Кету с детства запомнилась одна книга; на ее толстой серой обложке была нарисована странная картинка: клубы дыма, низко над землей нависли мрачные тучи, стояли, прижавшись друг к другу, серые люди, вставшие на дыбы ржущие лошади… «Что это?» — спросил он тогда у отца. «Война», — ответил тот. «Холодно», — подумал Кет, по-прежнему глядя на воду. У него застучали зубы, потом вдруг по всему телу прошла дрожь. По ногам и рукам быстро распространились едва ощутимые судороги, заныл живот. «Боюсь. Не хочу идти на фронт».

Он продолжал неподвижно сидеть на каменной лестнице. На лбу выступил холодный пот. В голове беспорядочно копошились мысли. Он видел себя изображенным на обложке книги — лежащим на глинистой земле, раздавленным копытами лошадей. Потом ему почудилось, что он видит сына Габи, но не восьмилетним, а совсем крошечным, таким, каким он увидел его впервые. В тот день Дунай так же, как сейчас, нес свои воды. На Цепном мосту Кет встретился в автобусе со знакомыми и, задыхаясь от волнения, поведал им новость: «У меня родился сын!» Точно так же Дунай будет течь и тогда, когда в газетах среди прочих имен павших смертью храбрых появится и его имя…

Как ужасно заранее знать все это: найдут в типографии клише с лавровым венком и со словами Pro patria[9]. Под ними будут значиться имена погибших: старший лейтенант Миклош Кет… Если, конечно, сообщат о нем в газетах. И потом еще не известно, оставят ли ему офицерское звание… Впрочем, раз уж погибать, то все равно как… Дефекта в брачном свидетельстве родителей больше нет, но если запросят метрическую выписку отца… Следовало бы отречься, подделать что-нибудь… Нужно, чтоб мать заявила, что он незаконнорожденный, что в его жилах нет ни капли еврейской крови. Другие тоже так делали. Для спасения все средства хороши.

Вверх по Дунаю плыл немецкий транспорт. Медленно, надрываясь, его тянул крохотный буксир. Здорово нагрузили. По-видимому, хлеб из Бачки. А тут и по карточкам хлеба не выдают. Эх, пропади он пропадом, весь этот прогнивший мир!

По набережной прогрохотал первый трамвай. Он словно разбудил Кета. Миклош вскочил на ноги. «Надо сходить к Гатару. Буду умолять его. Пообещаю денег. Отдам ему драгоценности, виноградник в Эрде, что угодно, только пусть освободят. Только бы освободили! Татар тоже отец, он поймет меня. Есть у нас в банке две тысячи пенге, отдам. Татар за деньги все сделает».

И он почти бегом опять подался к площади Эшкю, как будто все зависело от того, за сколько минут он дойдет до улицы Изабеллы.

Когда Кет позвонил Татару, тот еще спал. Дверь открыла старуха, восьмидесятилетняя мать Татара, которая из вечного страха перед сыном постоянно пряталась в кладовую, когда он приходил домой.

— Не надо будить, я подожду, — сказал Кет и вошел в столовую. Он уже давно не навещал Татаров и был просто поражен, когда и в этот раз почувствовал тот же неприятный запах, что и полтора или два года назад. Может, это стены так дурно пахнут — чем-то вроде смеси старого жира, горящей резины, пыли и плесени. В комнате царил полумрак, одна из штор была приспущена. Сквозь другое окно на противоположной стороне улицы виднелись магазины с закрытыми витринами. Глаза Кета мало-помалу привыкли к темноте, он с неприязнью принялся рассматривать комнату. «Мебель, разумеется, тоже новая. А сколько ковров! И все это на семьсот пенге в месяц?!»

— Привет, Миклош!

Из соседней комнаты в ночных туфлях, ночной рубашке вышел небритый Татар с запавшими щеками. Он протянул гостю обе руки, но в голосе его было мало радости и приветствие прозвучало как-то странно: «П’ивет!» Понятно, не успел вставить искусственные зубы! Поступив два года назад на Завод сельскохозяйственных машин, Татар вытащил себе все зубы. Тогда он ходил с такими же запавшими щеками и стиснутыми губами и точно так же шепелявил.

Этот его облик вдруг смутил Кета. Сейчас Дердь Татар был похож на того Татара, который однажды вечером явился к нему с просьбой. Тот раз он просил не денег, как обычно, не старые брюки, а работу. «Ты управляющий фирмой или бог знает, кто еще, и, стоит тебе только захотеть, ты сможешь составить мне протекцию. Но если откажешь…»

— Прости — минуточку, я все же оденусь…

— Ради бога, конечно, изволь… Я ворвался к тебе ни свет ни заря…

Татар ушел в ванную комнату.

С этим не поладишь за две тысячи пенге. Ему и четырех мало. Он горазд урвать столько, сколько другому и не приснится. Говорил же он, Миклош Кет, доктору Ремеру, чтобы тот не доверял Татару материальное обеспечение — и без него бы справились. Такой гангстер и десять тысяч не постесняется взять. В ответ на это предостережение доктор лишь посмотрел на него поверх очков и скривил рот: «Думаешь, только нашей семейке дозволено воровать». Вспомнишь эти слова — кровь закипает в жилах. К счастью, ему самому удалось тогда реализовать часть заготовок. От них-то и осталось на книжечке две тысячи пенге.

Минут через пятнадцать Татар вернулся. Его нельзя было узнать. Чисто выбритый, причесанный, надушенный, с белыми, как снег, зубами, в коричневом костюме, кремовой шелковой рубашке с темно-зеленым шелковым галстуком.

— Ты уже завтракал, Миклошка?

Кет только рукой махнул: дескать, ему сейчас не до еды.

Татар позвонил, и старушка внесла голубую камчатую скатерть.

— Один завтрак, мама, да поскорее.

Кет обалдел: ну и ну, звонить в двухкомнатной квартире!

Подойдя к серванту, Татар достал палинку и соленое печенье. Потом поставил возле бутылки две рюмки и, наливая, спросил:

— Мобилизовали?

— Да.

— Когда явиться?

— Завтра.

— Ну, выпьем. За твое здоровье.

— Дюри… что мне делать?

— Что делать? — с недоумением переспросил Татар и опорожнил рюмку. — Пойдешь в армию и будешь делать то, что делают другие.

— У меня ребенок.

— А я чем могу помочь?

— Чем угодно… ты в хороших отношениях с военным комендантом.

— Брось эти глупости.

— Тебя ведь не взяли.

Татар пожал плечами.

— C’est la guerre[10]. Одного берут, другого нет. Кому как повезет.

Кет чувствовал, что лицо его покрывается потом.

— Пойми, Дюри, я готов на любую жертву. Скажи, сколько тебе надо. Я не хочу идти на фронт. Не хочу подыхать, да еще сейчас, когда все равно конец… Русские уже у Карпат. Может быть, еще месяц… Я не дурак продавать свою шкуру… Помоги мне, старина. Пообещай коменданту денег.

Татар ручкой ножа стучал по яйцу. Он даже не взглянул на Кета.

— Выпейте стакан воды, коллега, и придите в себя. На сей раз будем считать, что я не слышал ваших предательских заявлений.

Кет побелел, как стена. Он вскочил и замахал кулаками.