Наталья Баранская - День поминовения

• Название: День поминовения
• Автор: Наталья Баранская
• Жанр: О войне

Роман «День поминовения» посвящен судьбам женщин солдаток, потерявших на минувшей воине мужей родных и близких, оставшихся в тяжелый час испытаний с малолетними детьми на руках. Автор снова даст нам почувствовать пережить то время и еще раз подумать, какой ценой достались нам Победа и послевоенный мир.

---

Вот Маша и дома. Дети уже спят, светит лампадка. “А мне Катенька вслух читала, умница”,— сонно говорит Матрена Михеевна. Дочери ее на дежурстве: Мотя на почте, Тася на медпункте. Маша благодарит Михеевну, желает счастья на новый год. И вот она одна.

Тихо дышат уснувшие дети. Маша, не зажигая света, садится под окно и, прильнув к подоконнику, смотрит на звезды. Она выбирает самую яркую и шепчет: “Спаси, сохрани и помилуй”. Это мольба, молитва, заклинание. Без этих слов страшно и тяжко жить. У Маши в руках часы. Ровно в двенадцать она говорит “С Новым годом!” — и шепчет ласковые, нежные слова.

Теперь она может лечь. Подходит к дочкиной кровати, подтыкает одеяло под спину, тихонько поворачивает сынишку на бок, ложится с краю.

Спокойной ночи всем, всем. И победы в новом Году!

 3 января 1943 г.

...Ночь с 31.12.42 на 1.1.1943 я провел на переднем крае. Ходил по траншеям, лазил по снежному полю к секретам, залезал в дзоты. Поздравлял товарищей — бойцов и офицеров — с Новым годом, годом окончательного разгрома врага. Сколько рукопожатий, сколько добрых пожеланий! В 24 часа мы дали по фрицам залп, стукнули из пулеметов и винтовок. Как они забеспокоились — осветили все ракетами, сотни трассирующих пуль прошили темное небо цветными нитями. Новогодний фейерверк! Хороша была ночь.

А когда переходил от одного поста к другому, пришлось залечь и ждать, пока немец перестанет выбивать чечетку из пулемета. Лежал на спине, глядел в звездное небо и нежно-нежно думал о тебе, о детишках. Даже как-то забыл о пулях, свистящих надо мной. Думал о тебе, видел твои глаза с чуть заметными темными точечками, и пушистые твои волосы касались моего лица. А детки — их теплая тяжесть на руках, шелковые и душистые их затылочки... Я близок к вам всеми мыслями, всем моим существом...

...приближается наша полная победа под Сталинградом. Это перелом в войне. Но конец ее еще не виден, враг злобен, война заберет еще немало жизней... 

Распилили и раскололи два кубометра дров, выданных Маше, жене фронтовика, через сельсовет. Работали всей группой. Пилить никто не умел. Руководила, обучая ребят и присматривая за острой пилой, Матрена Михеевна. Колоть учила она же. Мальчики кололи в два топора, а девочки, попилив немного, пошли играть с Митей и Катей. Одна Жанна хотела быть наравне с мальчишками.

Воспитательницы надеялись, что с Машиных дров начнется “тимуровское движение” старших ребят. Но нет — Фаина Фоминична решительно запретила “ходить по дворам”. Боялась детских инфекций.

Ребят по-прежнему томило безделье, а провал “тимуровских” планов вызвал новую волну озорства и безобразий.

Кто-то пристегнул на вешалке все пальто одно к другому — опоздали на завтрак. Выговор от Ф. Ф. Кто-то открыл ночью форточку в умывальной, замерзла вода в трубах, водопроводчик оттаивал паяльной лампой. Выговор от Ф. Ф. “Все это ваши, ваши, кто же еще, остальные не доросли!” А тут еще Вовка Копылин: раньше мочил простыни, а в последние две ночи “уклался”, как выразилась няня Фрося. И в этом виновата Мария Николаевна: почему не напомнила, чтобы сходил на ночь. Начали пропускать уроки, выходили чинно из интерната с воспитательницами, а повернув к школе, прятались за высоким забором и, переждав, бежали через ельник к горе, где была накатана ледянка, катались на ногах и на сумках с учебниками.

И через все повседневное — интернатское, домашнее, тревога за мужа, за мать. На Машины запросы после долгого молчания пришел ответ из Ленинграда. Аглая Васильевна Кучерова значится в числе эвакуированных в ноябре 1942 года. Куда именно, не сообщали. Жива ли мать? Как искать ее? От Николая нет писем. Бывали перерывы, но такого долгого не случалось.

Нашлось-таки дело для интернатских ребят! Помог случай.

Было особенно морозное утро. Дверь из избы в сени обнесло инеем. Привыкнуть к сибирским морозам Маша не могла. Серая беличья ее шубка была слишком легка, да и поистерлась она, мороз пробивал. Выручал пуховый теплый платок.

Пока добежит Маша до интерната, заиндевеют брови, ресницы, край платка, щеки сведет от холода. Повизгивает снег под валенками, все заснежено, все в морозной дымке. Из-за леса уже виден край красного диска — поднимается солнце.

К половине восьмого надо быть в интернате. На градуснике сегодня более тридцати, значит, в школу не пойдут, будет день безделья и баловства.

Идет проверка чистоты и порядка. У Жарбица грязные уши, у Вовы чернота под ногтями, у Букана ботинки зашнурованы до половины обрывками веревок, у Риты под покрывалом смятые простыни. “Зачем мыть уши, если мы не идем в школу?”

День начался, день идет, Мария Николаевна спрашивает вчерашние уроки. “Это нечестно”,— канючат мальчишки. Читает вслух “Недоросля” Фонвизина: далеко, устарело, скучно. Только сцена с учителями вызывает смех. “Не хочу учиться, а хочу жениться” нравится, но, говорят, жениться глупо. “Не хочу учиться, хочу на войну!” Маша пересказывает пьесу Симонова “Русские люди”. Восторг!

Маша несла домой бидончик с супом (дают порцию на детей) и половину своего второго. Добавление к тому, что стоит в русской печке,— картошке, каше, тыкве. Забота доброй Михеевны.

Прибежала домой, скинула варежки, сунула закоченевшие пальцы в рот — отогревать. Михеевна расстегивала пуговицы на шубке, раскутывала Машу, ворчала: “Что ты руки морозишь? Варежки твои давно сжечь пора, варежки — в городу, а здесь Сибирь. Давай сошьем рукавицы, у меня патронка есть, по какой кроить, и ватин теплый — вон рукав валяется от жакета. А на верх пойдет твоя юбка шерстяная красная, ее все равно никто не купит, в красных юбках одне цыганки ходют, да и то в сборчатых, а твоя — дудкой”.

Вечером прикроили, еще и Катюне рукавички получились, на следующий день с утра — Маше во вторую смену — сели шить. Женщины шили, Катюша ковырялась, сметывала, Митя совался под иголки, мешал. Матрена Михеевна связала старый платок двумя узлами, сделала зайца — “зая, зая, заюшка — прыг”, Митяшка хохочет, требует “ессе плыг”.

Через день рукавицы были готовы, получились большие, теплые. Маша шла на работу и, пока шла, обдумала все: они с ребятами будут шить рукавицы для солдат. Поделилась с Вероникой, и сразу пошли к заведующей: все посылают подарки на фронт, дайте нам два-три списанных шерстяных одеяла, ниток, иголок.

Фаина Фоминична жалась — ниток нет, иголок мало, все растеряют, да и не выйдет ничего, не сумеют. Но уступила.

Девочки обрадовались делу, сразу захлопотали, мальчики отказывались шить — не умеют, учиться не хотят. Теперь Маша рассказывала военные эпизоды, в которых были разведчики-лыжники, лыжники-пехотинцы, пулеметчики, мороз, руки примерзали к металлу, Маша плела свои придумки, сама не зная из чего, но холод, замерзшие пальцы ощущала как свои. Жарбиц сказал, что она хитрая, и Маша рассердилась: “Что я вас уговариваю? Вы воевать хотели? Вот и помогайте воевать тем, кто на снегу, на холоде, в опасности. Вам тепло, вы спите спокойно под верблюжьими одеялами, под крышей, и печки вас греют...”

Согласились.

Фаина Фоминична выдала для начала три шерстяных одеяла, худые посередке, но крепкие с краев. Собрали у персонала иголки, нитки, приступили к работе. Поначалу кололи пальцы, много распарывали, перешивали, потом стало ладиться.

Прослышав, что “интернатские шьют для фронта”, начали приносить кто катушку ниток, кто иголку, а кто старый полушалок или ватин.

Шили с каждым днем лучше. Все, кроме Паши Букана: так криво и косо, как он, не шил никто. Паша горевал, но не от того, что над ним смеялись. Была другая, более важная причина. Решено было: каждый кладет в сшитые рукавицы письмо на фронт. Куда же положит свое письмо Букашка? Если он не сошьет рукавиц, значит, и письма писать не будет. Ребята открыто злорадствовали. Все обсуждают, как лучше обратиться: “Дорогой воин” или “Дорогой наш защитник”? Паша совсем захандрил. Тем более что давно не писал отцу, тот сообщил, что меняется номер полевой почты, а потом замолчал.

Наступил день, когда работу принимала “комиссия” — Мария Николаевна, Вероника, няня Фрося и Жанна.

Подошел Паша со свертком, крепко перевязанным кругом веревкой. Просил не развязывать, не смотреть. “Это мой подарок, я тоже имею право послать подарок на фронт!”

Он очень волновался, и Маша не развернула сверток, потом посмотрит, она обязана это сделать. Все рукавицы были заперты в шкаф, а Пашин подарок Маша потихоньку унесла домой.

Уложив Катю с Митей, Мария Николаевна развернула сверток и ахнула. В нем оказались большущие голубые рукавицы, выкроенные из нового шерстяного одеяла. Этими одеялами так гордилась Фаина Фоминична! Она “выбила” их из наркомздравов-ских фондов и любила говорить: “У меня дети спят под верблюжьими одеялами!” Боже, что теперь будет?

Раз одеяло загублено, пусть уж рукавицы будут сшиты как надо, и Маша села перешивать Пашину работу. В одной рукавице лежала записка: “Дорогой товарищ военврач! Может, вы когда пойдете на лыжах. У меня отец тоже военврач, только не знаю, где он сейчас. Павел Букан”.