Людвига Кастеллацо - Тито Вецио

• Название: Тито Вецио
• Автор: Людвига Кастеллацо
• Издательство: Глоса
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1996
• ISBN: 985-6068-08-8

Несчастная любовь к юной красавице-рабыне и несправедливое лишение наследства толкнули отважного римского патриция Тито Вецио на отчаянный шаг — поднять восстание рабов и свободных граждан. В романе увлекательно описаны бои гладиаторов, роскошные пиры пресытившейся и развращенной знати, обычаи и нравы, царившие в Риме за сто лет до Рождества Христова.

---

— Жаль, если его не будет с нами, — сказал Луций Сцевола, известный римский философ, стоик и законовед. Он любил подтрунивать над бедным грекоманом и благодаря прежде всего эпиграммам знаменитого Сцеволы Альбуцио впоследствии попал в историю, причем именно как грекоман.

— Подождем еще немного опоздавших, а потом сядем за стол без них.

— Хорошо сказано, Тито. Волки моих гор, когда голодны, набрасываются на еду ничуть не беспокоясь об опоздавших.

Эта фраза была произнесена грубым голосом на наречии горцев Марком Помпедием Силоном, которого привел на вечер Марк Друз. Силон был пропорционально сложенным исполином необычайной физической силы. Голова его, покоившаяся на могучей шее, была словно изваяна резцом великого скульптора. Черные глаза горели, борода и волосы были курчавыми, нос орлиный, несколько великоватый рот — с безукоризненно белыми, плотно сидящими зубами. Раз увидев Силона трудно было забыть. Выразительные черты его лица надолго остались в памяти. Этот человек обессмертил свое имя. Когда в 91 году до нашей эры союзные итальянские города, узнав, что новый несправедливый закон ставит под сомнение их право на римское гражданство, создали союз, в который вошли пицены, луканцы и френтинцы и объявили своей метрополией Коринф, то возглавил их Марк Помпедий Силон. Именно тогда на знаменах впервые появилось название «Италия».

— Твоим волкам, Помпедий, — сказал, улыбаясь, хозяин, обращаясь к исполину, — скоро достанется большой кабан Лукании.

— Тито, доблестный Тито, — радостно воскликнул мальчик, прибежавший сюда из зала для игры в мяч, — как я рад, что вижу тебя, наконец ты пришел.

Тито Вецио подхватил ребенка на руки и при этом покраснел, словно молоденькая девушка. Мальчик казался миниатюрной копией знаменитой римской красавицы того времени Цецилии Метеллы, супруги сицилийского претора.

Наконец, слуги доложили о приезде двух последних гостей: Анция и Альбуция.

Трагический поэт Анций был стариком почтенного вида с густой белой бородой и черными, как уголь, глазами, выражавшими пылкость и энергию, несмотря на преклонные годы поэта. Он был одет в темную тогу, очень широкую и длинную, которая придавала всей его фигуре еще более величественный вид. Товарищ его, напротив, был образцом франта, являвшимся непременным участником всех блестящих городских гуляний, законодателем мод вообще и слепым подражателем золотой афинской молодежи в частности. В его одежде, словах и поступках не было ничего своего, только заимствованное. И хотя любая копия хуже оригинала, Альбуций сам нередко становился предметом для подражания некоторых представителей римской аристократии. Речь его всегда была щедро усыпана греческими словами, даже цитатами, нередко приведенными совсем некстати. Говорил он нараспев, жеманясь, непривычно для обычного уха выговаривая многие согласные, что, конечно, вызывало смех не только у людей серьезных, но даже и у женщин, которых, впрочем, это скорее привлекало, чем отталкивало.

Голосом своим он старался подражать звуку флейты по примеру известных ораторов Греции. Вечно праздный и пустой фат, он охотно посещал общество красивых женщин, выкладывая перед ними весь свой запас любовного вздора, в его речах слышались слова: жизнь, душа, любовь, любить. Одежду он менял несколько раз в день и ни за что не вышел бы из дома, не поправив в последний раз свой наряд перед маленьким серебряным зеркальцем.

На вечер к Тито Вецио он явился в окаймленной пурпурной полосой белоснежной тунике, длинной, с широкими рукавами. Волосы и борода были завиты и надушены мирром и корицей. На пальцы обеих рук было надето множество перстней, украшенных драгоценными камнями разной величины.

При появлении Луция Альбуция Сцевола поспешил поприветствовать его на греческом языке. Присутствовавшие громко рассмеялись.

Альбуций понял, что над ним подшутили, но так как в сущности он был добрый малый, и не желал портить отношения с этими молодыми людьми, занимавшими видные места в римском обществе, то решил подыграть своим приятелям. Приняв величественный вид и подобающую позу, он начал декламировать стихи Эсхила следующего содержания:

Те, кого я вижу за этим столом, не греческие герои, а презренные варвары.

Это был достойный ответ на насмешку Сцеволы. Грекоман так ловко использовал оружие Сцеволы против него самого, что присутствовавшие вновь рассмеялись, еще громче и веселее.

— Ну, друзья, — сказал хозяин, — теперь все в сборе. Пройдем в столовую.

Столовая Эпикура была зимней,[54] обогреваемой с помощью труб. Эта комната длиной в двадцать метров и шириной в десять была вымощена тонкой мозаикой, с удивительной живостью к отчетливостью изображавшей охоту на кабана. Стены украшались арабесками из цветов, фруктов и животных. Двенадцать позолоченных бронзовых статуй служили канделябрами для ламп в три фитиля каждая, в которых горело благовонное масло.

Круглый серебряный стол был накрыт скатертью из красного газа, вокруг которого стояло несколько лож, инструктированных золотом и слоновой костью, с матрацами, набитыми шерстью и подушками, полными лебединого пуха. Справа и слева от ложа стояли буфетные шкафы; серебряные, с позолотой. В них с большим вкусом была расставлена посуда: блюда, чаши, кубки, подставки. В углу комнаты молча ждали распоряжений вышколенные слуги. Одетые в короткие туники, доходившие только до колен, обутые, тщательно причесанные, с белыми полотенцами в руках, они почтительно склонились при виде вошедших гостей. Рядом с ними находились музыканты, игравшие на флейтах, лирах и других инструментах. Домоправитель в последний раз тщательно осмотрел стол и слуг, пытаясь найти хотя бы мельчайшие упущения, но все было в полном порядке.

Войдя в зал, Тито Вецио предложил гостям располагаться по ложам.

— Анцию самое почетное место, — сказал он с улыбкой, — мальчик сядет рядом со мной, а прочие могут располагаться, где кому нравится. Теперь принесите венки.

Гости по римскому обычаю удобно улеглись на ложах и только мальчик должен был по правилам сидеть. Слуги принесли лавровые и розовые венки. Каждый из гостей выбрал себе тот, который пришелся ему по вкусу.

— Все-таки надо признать, — сказал молодой хозяин, уже успевший познакомиться с обычаями других народов, как и большинство из гостей, что только у римлян можно хорошо отдохнуть во время обеда.

— Твое вино превосходно, — не удержался Метелл.

— Цветы тоже не дурны, — сказал Сцевола, нюхая свой венок.

— А умная беседа лучше всего, — заметил серьезный Друз.

— Главное, пить в меру, — назидательно заметил старший из них Анций.

— Ничего лишнего и не только в вине — в этом заключена вся человеческая мудрость, — отозвался стоик Сцевола. — Кстати, какой венок ты предпочитаешь, Силон, розовый или лавровый?

— На пиру мне нравятся розы, а на войне — лавры.

— Лавры предохраняют от опьянения. И еще, говорят, от молнии.

— А ты, Альбуцио, что предпочитаешь?

— Розы, розы и еще раз розы, — отвечал тот и даже попытался продекламировать какой-то стишок из Анакреонта,[55] но быстро замолчал, потому-что никто не обратил на него ни малейшего внимания.

— Друзья, — сказал Тито Вецио со сдержанной улыбкой, — хозяин первым должен произвести возлияние в честь богов, но так как, по-моему мнению, подобное употребление вина бесполезно, то я предлагаю вам вместо этого религиозного обычая выпить чашу старого фалернского вина в честь великого мужа, чьей памяти посвящена эта столовая…

— В честь мудрого философа, величайшего Эпикура! — с восторгом вскричали гости, поднимая свои кубки.

Даже Сцевола, хотя и принадлежал к другой философской школе, не отказался выпить чашу в честь прославленного мужа, так как первым правилом вежливости того времени считалось уважение мнения каждого.

— Ну, теперь пора решить главный вопрос: кого изберем царем пиршества?

— Бросим жребий, — вскричали некоторые.

— Нет, лучше поставим на голосование. Я предлагаю Альбуцио.

— Браво, Сцевола! Да будет нашим царем Агамемнон.[56]

— Да здравствует Альбуцио, царь пиршества! — вскричали все, смеясь и аплодируя.

— Вы избрали лучшего из лучших, — серьезно сказал грекоман.

— Избрание проведено самым правильным образом, — заметил хозяин, — а теперь принесите сюда царскую корону.

Приказание тотчас было исполнено, принесли царскую корону. Она представляла из себя венок, обвитый лаврами, розами и другими цветами, с широкой пурпурной лентой, вышитой золотом. Корона была торжественно возложена на голову Альбуцио, который не замедлил воспользоваться подходящим моментом и с комической важностью принялся декламировать стихи из драмы Эсхила[57] «Римские граждане, внимайте словам, которые произносит глава государства, у кормила управляя рулем, не дремлите! Если все будет благополучно, ожидайте наград от богов, если же дело, к несчастью, погибнет, то отчаиваться не стоит, Альбуцио и Рим все исправят. Недоверие же ваше ко мне и великому Риму опасно».