Геннадий Шпаликов - Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.

• Название: Стихи. Песни. Сценарии. Роман. Рассказы. Наброски. Дневники.
• Автор: Геннадий Шпаликов
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Современная проза
• Год: 1998
• ISBN: 5-89178-076-3

Сборник произведений трагически рано ушедшего из жизни поэта, писателя и драматурга Геннадия Шпаликова.

---

Где-то в середине песни Люся встала и вышла из комнаты. Ребята кончили петь. Владимир молчал.

— Дашь потом списать? — спросил он у Лены, кивнув на бумажку.

— Возьмите, — Лена протянула ему песню. — Я уже и так выучила.

Владимир свернул бумажку и положил в верхний карман костюма. Потом он еще вышел и посмотрел на ребят.

— Все, — сказа! он. — Отбой.

— Еще, — Лена смотрела на него умоляющими глазами.

— Успеем, — Владимир встал. — Соседи все-таки. А ну, быстро в постель.

Он закрыл дверь и вышел на кухню. Гитару он нес в руке. На кухне было темно. Люся стояла у окна. Владимир поставил гитару на подоконник и закурил.

— Дай и мне.

— Возьми, — Владимир протянул сигареты, потом щелкнул зажигалкой, осветив лицо Люси.

— Хорошая зажигалка, — сказала Люся.

— Ерунда. Кремни кончатся, и можно выбрасывать.

— Ну, когда еще кончатся.

— Хочешь, подарю? — спросил Владимир.

— Давай. — Люся взяла зажигалку, щелкнула, вспыхнул фитиль.

— Что ты думаешь делать? — спросила Люся.

— Не знаю, посмотрим.

— Хорошо все-таки, что у тебя никого нет.

— Чего хорошего, — усмехнулся Владимир.

— Да так легче. И терять некого…

— Некого… Я столько за эту войну потерял… и ребята были… — Он помолчал. — Идиотская все-таки вещь война…

— Как ты выжил после всего?

— Не знаю. А кто это знает?

Женька стоял в трусах у приоткрытой двери, слушал.

— Пошли еще выпьем, — предложил Владимир. — Там еще осталось, я сейчас принесу.

Женька рванулся было от двери.

— Я больше не буду.

— Ну, тогда я буду один.

Владимир вошел в комнату, прикрыв Женьку дверью, взял со стола бутылку. В темноте вернулся на кухню.

Люся сидела на подоконнике, обняв гитару. Окно было светлое, лунное.

— Ты в темноте такая молодая, — сказал Владимир.

— Может, стихи почитаешь?

— Ни одного не помню.

— Ну, выпей.

— За тебя.

— Сыграй что-нибудь, — попросила Люся.

Владимир сел за стол.

— Что тебе сыграть?

— Что хочешь.

Владимир сыграл что-то спокойное, как медленный вальс.

— Ты была в оккупации? — спрашивал он.

— Нет, мы жили в Алма-Ате.

— Хороший город?

— Ничего. А что ты играешь?

— Не помню.

— Как же так, не помнишь?

— Да так, — он усмехнулся. — А я там думал, свистнули у меня гитару…

— Кому она нужна…

— Дрова все-таки…

Люся засмеялась. Владимир продолжал играть.

— Ты в снах разбираешься? — спросил он.

— А что?

— Мне вчера, в поезде, сон приснился: иду через поле по картошке, и вдруг у меня из-под ног выскакивает заяц. Большой, серый, и бегом к лесу.

— И все?

— Все. К чему бы ото?

— Не знаю. — Люся тихо рассмеялась.

Владимир перестал играть.

— Ты чего? — спросила Люся. — Играй.

— Я пошел спать. — Владимир спрыгнул со стола.

— Посидим еще.

— Иди спать, поздно.

Женька стоял у дверей и слушал.

— Ну, до завтра, — сказала Люся. — Одеяло тебе дать?

— У меня есть, — сказал Владимир. — Спокойной ночи.

— Спасибо, — шепотом сказала Люся.

И они тихо, не зажигая света, разошлись по разным комнатам.

А через некоторое время в пустой, лунный коридор вышел Женька, босой, в трусах. Остановился, зевнул. Невдалеке прогрохотал поезд. Женька подернул плечами, как бы согреваясь, развел в сторону руками, потом еще раз зевнул.

Кто-то осторожно постучал в окно.

Женька вздрогнул.

— Привет, это я, — Игорь чуть приоткрыл окно.

— Привет. Ты чего? — спросил Женька.

— Одевайся, — шепотом сказал Игорь.

Натягивая рубашку, Женька встал на подоконник, открыл окно и спрыгнул на землю. Затем он прикрыл окно.

— Ну? — он посмотрел на Игоря.

— Да вот, уезжаю, — сказал Игорь. — Проводишь?

— Куда ты едешь?

— В Минск, в ремесленное. Пошли, что ли?

Они пошли по пустой улице.

— Неохота, чтобы мать провожала, — говорит Игорь. — Слезы и все такое… И Надька тоже какая-то нервная стала.

— Одни ты у нас не нервный, — сказал Женька.

— Я нормальный, — сказал Игорь.

— А к нам сосед вернулся, — сказал Женька. — На гитаре играет.

— Теперь и ты выучишься, — сказал Игорь. — Приезжаю я через пять лет, а ты в Летнем саду с гитарой выступаешь вместе со своим соседом.

— Почему через пять лет? — спросил Женька. — Ты разве на пять лет уезжаешь?

— Я не знаю, Женька. Но, наверное, не на меньше.

— Так.

— Вот так, — сказал Игорь, — и пошли быстрее, а то я на поезд не сяду.

Они молча шли пустыми улицами города. Город еще спал. Он был знаком им обоим каждым своим переулком, домом, стеной. И Женьку, и Игоря, который сегодня уезжал, внезапно охватило такое чувство родины, что никогда не знаешь точно, как об этом говорить, какими словами, чтобы слова были не ниже, а равноценны этому чувству. Ни Женька, ни Игорь не сказали этих слов, они просто не умели говорить вслух об этом и шли молча. И еще было одно, о чем они тоже не могли сказать друг другу, стеснялись, что ли, — о том, что каждый из них много значит в жизни другого, о том, что они друзья, и вот сейчас они расстаются и надо что-то сказать особенное, важное.

— Билет у тебя есть? — спрашивает вдруг Женька.

— Так поеду.

— На крыше, что ли?.. Когда, под мостами будешь проезжать, голову нагибай, — сказал Женька, — а то сшибет… Куда тебе написать? — вдруг спрашивает Женька.

— Не знаю. Я тебе сам напишу.

— Ты знаешь я, кроме отца, никому еще писем не писал и лично мне тоже не приходили… — говорит Женька.

— Ну вот теперь придет.

Они вышли на пустую платформу. Никого на ней не было, ни одного человека в этот ранний час.

Они прошли к краю платформы, сели рядом, свесив ноги. Низко над рельсами, над полем стоял туман, густой и неподвижный, розоватый от восходящего над лесом солнца.

Игорь молча расстегнул свой мешок и достал из него две картофельные лепешки, завернутые в газету, большой крепкий огурец, луковицу и какую-то склянку с горлышком, которое было аккуратно обвязано чистой тряпочкой. Достал он, кроме того, оловянную кружку с мятыми боками, но тоже чистую солдатской чистотой.

— Надо проститься… — неожиданно серьезно сказал Игорь, — чтобы все, как у людей… У тетки достал…

— Кружка, жалко, одна, — сказал Женька.

— Ничего, мы из одной.

— Ты первый, — сказал Женька, — давай.

Впервые в жизни они пили вдвоем, если это можно назвать «пили». Скорее, они выполнили тот, как им казалось, взрослый мужской обряд, прощались, сами точно не представляя, на какое-то время.

Никогда в жизни у них этого больше не будет.

Ничего лучшего, чем это утро 45-го года, и потом они не раз вспомнят об этом.

А пока что Игорь поднял кружку, хотел что-то сказать, а потом качнул головой.

— Ну ладно. Будь здоров.

Выпил, стараясь, не морщиться, отломил половину огурца, другую протянул Женьке, и тот почему-то немедленно начал есть его.

— Ты выпей, а потом закусывай, — сказал Игорь.

— Сейчас, — он поднял кружку, — ну, привет.

Потом они молча съели огурец и по лепешке.

Туман, колеблемый утренним ветром, двигался уже к лесу.

И вот уже застучал совсем близко поезд, близко — вот он выскочил из тумана, и Игорь встал.

— Наш? — спросил Женька.

— Да, — Игорь завязывал мешок.

Поезд остановился. Он состоял почти целиком из теплушек, было и несколько пустых платформ. К одной из них подошли ребята. Остановились. Игорь забросил на платформу свой мешок.

— Ну вот, — сказал он.

— Сейчас поедет, — сказал Женька.

— Ага.

Они помолчали.

— Ну ладно, — сказал Игорь, — ты иди. Чего стоять.

— А мне все равно нечего делать, — Женька пожал плечами, — постою.

А поезд все не отходил, и ребята опять молчали.

И эта пауза была огромна, и полна всех самых лучших слов, которые они так и не сказали друг другу. Они стояли рядом в эти минуты, два самых близких на земле человека, и молчали, и поезд все никак не уходил.

А над городом уже звучит радио: шесть часов, играют гимн.

Улицы пусты. Окна по-летнему распахнуты. По радио передают последние известия, погоду, какая ожидается в стране в разных городах, как сыграли в футбол ЦДКА и «Локомотив», сколько хлопка предполагается собрать в Узбекистане и какие шахты уже ставят рекорды, а потом передали, что 6 августа 1945 года над японским городом Хиросима сбросили бомбу больших взрывных возможностей — сообщалось, скольким тоннам тротила эквивалентен этот взрыв.

Спокойствие — дело чисто внешнее. Мир не бывает спокойным, и в этот утренний час началось на земле что-то новое, что грозило смести все города, уничтожить все, для чего люди жили, любили, работали, вынесли такую большую войну.