Наталья Петрова - Скопин-Шуйский

• Название: Скопин-Шуйский
• Автор: Наталья Петрова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03328-3

В череде злодейств и предательств, которыми так богата история Смутного времени начала XVII века, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (1586–1610) являет собой один из немногих образцов доблести и чести. Замечательный полководец и умелый дипломат, он сумел очистить Московское государство от сторонников Тушинского вора, и в марте 1610 года — за два с половиной года до подвига Минина и Пожарского! — Москва с ликованием встречала его как своего избавителя. Князь пользовался всеобщей любовью, и кто знает, как повернулась бы история России и скольких бед и несчастий можно было бы избежать, если бы молодой и полный сил воевода, которому не исполнилось и двадцати четырех лет, не умер бы от загадочной и страшной болезни, по слухам отравленный завистниками, своими родичами, не желавшими делиться с ним властью… Автор книги, предлагаемой вниманию читателю, с нескрываемой любовью пишет о своем герое, воссоздавая историю его жизни на фоне драматических и трагических событий, происходивших тогда в России и за ее пределами.

---

«За трапезами у него было весело; его музыкантам, вокалистам и инструменталистам приходилось вовсю стараться», — замечает состоявший в охране царя немец Конрад Буссов[136]. Это нововведение — слушать во время трапезы музыку — немало должно было удивлять Скопина. Настораживало мечника и то, что веселой музыкой царь заменил молитвы перед началом и после окончания трапезы. «Пусть всякий верит по своей совести, — часто слышал Скопин от царя. — Я хочу, чтобы в моем государстве все отправляли богослужение по своему обряду». «Уж не еретик ли он?» — закрадывалось порой сомнение в душу мечника.

Свобода веры означает отсутствие веры вообще, подтверждение чему мы и видим в действиях самозванца. Впрочем, рассуждения о догматах веры не велись на площадях, при стечении народа, о них знал лишь очень небольшой круг людей.

Во время парадного стояния с мечом князь Михаил невольно прислушивался к разговорам, благо за время своей службы он научился хорошо понимать и говорить по-польски. Особенно любопытно было молодому мечнику слушать рассуждения царя о монархах других государств. С польскими гостями самозванец говорил о странностях германского императора Рудольфа II: тот, по слухам, не любил показываться на людях, сторонился всех, свободное время проводил на конюшне или в своей химической лаборатории — словом, был большой чудак. Или, как выразился «Димитрий», «император — еще больший дурак, чем польский король». Скопин заметил, как некоторые из польских гостей пожелали было заступиться за честь своего короля, но царь отвечал быстро и остроумно — ему трудно было возражать[137]. Отзывался царь насмешливо и о папе римском, высмеивая обычай целовать папскую туфлю.

Лишь об одном правителе, как заметил мечник, царь всегда говорил с несомненной симпатией: о французском короле Генрихе IV Бурбоне. Его он считал «христианнейшим королем» и намеревался летом 1606 года посетить Францию[138]. Генрих IV был успешным политиком, умевшим даже в невыгодных для себя обстоятельствах найти удачное решение: если для удержания власти было необходимо совершить сделку с совестью, он шел на это, не задумываясь, — известно, что для получения французской короны он изменил вере предков и стал католиком, произнеся знаменитое: «Париж стоит обедни». Много общего обнаруживается у французского короля и русского царя и в отношении к вопросам веры, и в отношении к подданным, и в чертах характера — например, личная отвага на поле боя.

«Есть два способа царствовать, — не раз слышал от царя Скопин, — милосердием и щедростью или суровостью и казнями; я избрал первый способ…» Самозванец действительно старался завоевать любовь своего народа, подражая во многом Генриху IV. И это ему удавалось. За 11 месяцев его пребывания на российском престоле были отменены потомственные кабалы, то есть холопское состояние перестало быть наследственным; помещики, отпустившие своих крестьян во время голода 1601–1603 годов, теряли на них свое владельческое право. Все желающие могли торговать и заниматься промыслами, никаких препятствий при въезде и выезде из страны не чинилось. Чиновникам было строго запрещено брать взятки, по средам и субботам царь лично принимал жалобы от населения на Красном крыльце в Кремле. Скопин с интересом наблюдал, как во время думского сидения царь внимательно выслушивал доклады о государственных делах и порой удивлял всех скоростью принятия решений. «Столько часов вы совещались и ломали себе над этим головы, а все равно правильного решения еще не нашли, — говорил он. — Вот так и так это должно быть»[139].

Скопин замечал, что самозванец был хорошим оратором, любил экспромты, у него был острый ум и он часто использовал в своих рассказах примеры из истории других народов. Однажды он сообщил, что Александр Македонский был человеком «великих достоинств и храбрости», потому он и по смерти ему друг. И тут же добавил, что об одном сожалеет: нет великого полководца в живых, а то бы он с ним померился и славой, и храбростью. Видно, его собственный жизненный опыт был немалым, он многое видел и многое пережил, приходилось ему терпеть пренебрежение и попреки в своем восхождении к власти, иначе как объяснить его реплику в разговоре с поляками: «Монархи любят предательство, но сами предателями гнушаются»?

Впрочем, его разговоры отличались не только остроумием, но порой и «легкостью в мыслях необыкновенной», заставляющей нас вспомнить о другом знаменитом «самозванце» — уже не русской истории, а русской литературы. Явно авантюрными и беспечными выглядят планы самозванца на будущее. Вот он разговаривает с отцом Каспаром Савицким и сообщает о своем намерении «открыть в Москве иезуитские школы, снабженные опытными наставниками». На осторожное замечание иезуита о том, что «этого нельзя сделать вдруг, по причине неимения учеников», он отвечает, что «непременно хочет». Затем его мысль перескакивает неожиданно на столь любимое им военное поприще: он говорит о своем многочисленном войске в 100 тысяч человек и прибавляет, что «он еще не решил, против кого вести это войско, — против язычников и неверных», имея в виду турок, «или против кого другого»[140]. Такая вот внешняя политика, о направлениях которой остается только догадываться, потому что не пройдет и двух дней после упомянутого разговора, как самозванца уже не будет в живых.

Однако при всей авантюрности его характера и несомненной хлестаковщине в поведении он не оставляет впечатления карикатурного типа. Образ разорителя России, щедро раздающего территории и богатства казны в угоду иностранцам, мало похож на подлинного человека, назвавшегося Дмитрием Ивановичем. Как это нередко случалось с иноземными правителями, получавшими власть в России, с самозванцем после восшествия на престол произошла метаморфоза: он забыл о своих прежних обещаниях и начал действовать в интересах России.

В письмах он постоянно уверял и папу, и польского короля в дружбе и любви к ним. Он расплатился с долгами своего тестя и своими собственными перед королем Сигизмундом III, но на требование отдать Северскую землю ответил отказом. С предложением короля объединить Польшу и Россию в подобие конфедерации — давняя мечта поляков — самозванец согласился, но никаких действий вслед за этим не последовало. Так же как и за обещанием Лжедмитрия помочь польскому королю воевать Швецию. К тому же от польского короля он потребовал называть себя императором, о папе начал отзываться без должного уважения; обещание открывать костелы в России уравновесил посылкой во Львов соболей для устроения там православной церкви.

Особенно горячо Скопин поддерживал заботу царя о служилых людях. Им удвоили земельные и денежные оклады, царь проявлял внимание к их просьбам, одаривал наемных иностранных солдат. «Все государи славны солдатами и людьми-рыцарями, ими они стоят, ими государства распространяются, монархии утверждаются, они — врагам гроза…» — не раз слышал от царя князь Михаил Скопин[141]. Кто, как не он, воспитанный на рассказах об обороне Пскова отцом и дядей, выросший среди тех, кто не щадил своей головы и живота на благо Отечества, мог оценить эти слова царя?

Скопину нравились ловкость и храбрость молодого царя, который был прекрасным наездником. Лжедмитрий чаще ездил верхом, чем в карете, не допускал, чтобы его подсаживали в седло, легко садился на коня сам. Очень любил объезжать норовистых коней и охотиться. Во дворце долго обсуждали случай на охоте, когда царь один отважился пойти на огромного медведя[142]. Да и царь с удовольствием оглядывал огромного роста и богатырского сложения мечника, стоявшего в нарядных одеждах у трона. «Перед царем с каждой стороны стояли по два человека, которые имели платье, шляпы и сапоги белые и которые держали в руках символы государства. Пятый же, стоявший подле самого царя, держал обнаженный меч»[143]. Могучая фигура Скопина придавала величавость и самому царю, не вышедшему ростом и имевшему отнюдь не царственную внешность: «естеством плоти зело не зрачен и скупоростен», как сказал о нем современник. Свита, как известно, делает короля.

Но вот с тем, что Лжедмитрий, «будучи человеком проницательным, сразу оценил его (Скопина. — Н. П.) незаурядные способности», как пишет Р. Г. Скрынников[144], согласиться трудно. Судя по финалу своего короткого царствования, проницательностью-то самозванец как раз и не отличался.

В соответствии с высоким чином великого мечника и родовитостью Скопину было положено содержание: 600 рублей в год. Сумма значительная для того времени, особенно в сравнении с невысокими, как отмечали все иностранцы, ценами на продовольствие. Четверть ржаной муки — это примерно 65 килограммов — стоила в то время 30 копеек, пуд коровьего масла — 60 копеек. Бычка четырехлетку можно было купить за рубль. Кафтаны из привозной материи, «сукна англицкого», стоили дорого: штука (рулон) оценивалась в 8 рублей. Шуба на соболях, крытая бархатом, могла стоить 70 рублей и выше[145]. Конечно, шуба с царского плеча стоила гораздо дороже — несколько тысяч рублей, но таких на базаре не продавали.