Наталья Петрова - Скопин-Шуйский

• Название: Скопин-Шуйский
• Автор: Наталья Петрова
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-235-03328-3

В череде злодейств и предательств, которыми так богата история Смутного времени начала XVII века, князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский (1586–1610) являет собой один из немногих образцов доблести и чести. Замечательный полководец и умелый дипломат, он сумел очистить Московское государство от сторонников Тушинского вора, и в марте 1610 года — за два с половиной года до подвига Минина и Пожарского! — Москва с ликованием встречала его как своего избавителя. Князь пользовался всеобщей любовью, и кто знает, как повернулась бы история России и скольких бед и несчастий можно было бы избежать, если бы молодой и полный сил воевода, которому не исполнилось и двадцати четырех лет, не умер бы от загадочной и страшной болезни, по слухам отравленный завистниками, своими родичами, не желавшими делиться с ним властью… Автор книги, предлагаемой вниманию читателю, с нескрываемой любовью пишет о своем герое, воссоздавая историю его жизни на фоне драматических и трагических событий, происходивших тогда в России и за ее пределами.

---

Подходы к Туле оказались заняты войсками Шуйского; чтобы прорваться к городу, нужны были большие воинские силы. Так что надежды Болотникова на помощь того, кому он приносил клятву верности в Польше, не оправдались. Отчаянный атаман сдаваться не желал и послал в Польшу нового гонца с письмами. В тех письмах Болотников обещал, если поляки ему помогут, «преподнести и передать его величеству королю все крепости и города, которые они захватили и подчинили себе именем Димитрия»[258]. Однако в Польше желающих выдать себя за русского царя и возглавить новое войско не нашлось.

Осажденные в Туле жестоко страдали от голода. Они уже съели кошек, собак и всякую падаль на улицах, лошадиные и коровьи шкуры. Когда озлобление голодных туляков достигло предела, они схватили князя Григория Шаховского, утверждавшего, что он бежал из Москвы вместе с царем Дмитрием, и посадили в тюрьму. Выпустить его обещали, когда придет сам Дмитрий, а если он не объявится, то его вместе с Болотниковым готовы были отдать в руки Василия Шуйского.

Как и предписывал Болотников в своих воззваниях, мятежники захватывали поместья дворян, делили между собой их имущество, уводили к себе на двор жен и дочерей. Но вожделенный рай на земле все же не наступал. Новая власть, утвердившаяся в Туле, принесла с собой лишь беззаконие, точнее, устанавливала новый, воровской закон: «грабь награбленное». «Шпыни» и не думали устанавливать порядок. Их породила слабость власти, временный беспорядок, и они жили в нем и множили его.

О том, каково приходилось тем, кто не по своей воле оказался в те дни в осаде, поведал тульский дворянин Иван Васильевич Фуников. Он чудом остался жив, за что благодарит Бога и своего благодетеля, которому и адресовано письмо, написанное в апреле 1608 года. Не сетуя и не жалуясь на свалившиеся на него горести, как того можно было бы ожидать от человека в его положении, он старается описать все случившееся с ним в шутливо-стихотворной форме:

А мне, государь, тулские воры
выломали на пытках руки,
и нарядили, что крюки,
да вскинули в тюрьму,
и лавка, государь, была уска,
и взяла меня великая тоска,
и послана рогожа,
и спать не погоже.

В тюрьме Фуников просидел 19 недель, то есть практически всю осаду. За это время несчастного дворянина дважды приводили к плахе, угрожали сбросить с башни, били кнутом, не единожды пытали на дыбе — и все для того, чтобы узнать, где он хранит спрятанную рожь. Вели себя тульские мужики, по словам Фуникова, «что ляхи». Спасло от дальнейших мучений многострадального Ивана Васильевича, человека уже не молодого, лишь затопление Тулы. Измученный пытками, вконец разоренный, нерадостно он встретил весну 1608 года:

Не оставили ни волосца животца,
и деревню сожгли до кола.
Рожь ратные пожали,
а сами збежали.
А ныне воистинну живем в погребище
и кладем огнище,
а на ногах воистину остались
одне голенища,
и обились голенища.
Зритель, государь, сердцам Бог:
не оставили шерстинки,
и лошадки, ни коровки,
а в земле не сеяно ни горстки.

В настигших его бедах дворянин Фуников был не одинок. Свое послание, отбросив шутливый тон, он завершает горестными словами: «Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу»[259]. Как весной дожди поят землю, а осенью собирают на ней пшеницу, пишет он, так теперь вместо воды льется кровь, и потому возрастает уже не пшеница, но тернии. Не знал чудом выживший в осажденной Туле Иван Фуников, что еще не один год Смуты предстоит пожинать на Руси те тернии…

Осада затягивалась, наступали холода, а царь все медлил отдавать приказ о штурме крепости. Не торопился теперь со штурмом и воевода большого полка Скопин, памятуя о событиях под Калугой. Он все больше убеждался в том, что исход военных операций часто зависит не от общего плана полководца, а от удач или ошибок конкретных людей, случалось, что и опытный воевода убегал с поля боя вместо «пота победителства слезами облияся»[260]. Впрочем, видел он и другое: не все в руках человека — человек лишь предполагает, а Господь располагает.

В лагере между тем писали письма домой, вели долгие разговоры о прежних сражениях, варили похлебку и кашу и обменивались советами по залечиванию ран. Скопин обходил лагерь, проверял посты часовых и вспоминал свой промах под Калугой. Он сравнивал первоклассную тульскую крепость с калужским острогом и все больше убеждался: в случае штурма придется положить немало людей. Может быть, пойти на какую-нибудь хитрость? Вот почему когда появился под Тулой Иван Сумин сын Кравков из города Мурома и предложил соорудить плотину на реке Упе, чтобы затопить острог, Скопин ухватился за эту идею и убедил царя пойти на затопление Тулы.

И закипела работа по строительству плотины. Даточные люди из войска «секли лес и клали солому и землю в мешках рогозинных и вели плотину по обе стороны реки Упы». Когда запруда была сделана и вода, как и ожидалась, поднялась, в остроге и в городе началось затопление: «вода вошла и многие места во дворех потопила и людем от воды учала быть нужа болшая»[261]. Обессиленные голодом, не имеющие сил бороться с наводнением, так и не дождавшиеся «законного царя Димитрия», осажденные стали выходить из крепости по 100–200 человек в день и сдаваться.

А на Покров Пресвятой Богородицы 1 октября и вся Тула сдалась на милость царя. Из тюрем освободили брошенных туда мятежниками и настрадавшихся, как Фуников, бояр, воевод, дворян. Сдались вместе с тульскими сидельцами и «зачинщики» — «царевич Петр», Болотников и князь Андрей Телятевский.

Скопин-Шуйский вместе с другими воеводами ждал в лагере с повинной мятежного атамана, с которым он воевал уже год и с которым не раз встречался на поле боя. На его совести были тысячи убитых людей, среди них и двое дядьев Михаила. Скопин, стиснув рукоять сабли, молча наблюдал, как атаман верхом торжественно выезжал из крепости. Но не все в лагере были так сдержанны, как молодой воевода.

— Благодарим тебя, вор, благодарим, изменник! — выкрикнул кто-то из толпы.

Болотников обернулся на голос, пытаясь найти глазами кричавшего. Усмехнулся:

— За что?

Лучше бы он этого не говорил… Толпа, окружавшая его, зашумела на разные голоса, забурлила, как речной водоворот на порогах, образуя на быстрине воронку, в которую норовила затянуть оказавшего с ней один на один атамана.

— За то, что убил моего брата! За смерть моего единственного сына! За моего зятя! — неслось со всех сторон.

— Все они здесь погибли, и ты виновник их гибели! — толпа грозно напирала на еще недавно внушавшего им страх и приводившего в трепет одним своим именем человека, который теперь был одинок перед ними. Кто-то из казаков уже хватал за узду его коня, другой дерзко рвал кафтан атамана. Конь Болотникова, испугавшись разъяренной толпы, встал на дыбы. Еще мгновение, и Болотникова стянули бы с лошади, повалили на землю и разорвали бы на куски. Но атаман и здесь остался атаманом — он умел обуздывать и норовистых коней, и клокочущую людскую массу: выхватив саблю, он рассек воздух над головой ближайшего к нему мужика, снеся наземь его шапку. Тот побледнел, но остался на месте, будто пригвожденный. Остальные в страхе попятились. Болотников, стегнув плеткой коня, пустил его вперед, проходя сквозь толпу, как нож через масло, заставляя людей невольно расступаться перед ним. В это мгновение раздался грозный окрик, и царские приставы, расталкивая людей, принялись расчищать дорогу навстречу атаману. Это царь Василий Шуйский, не желая увидеть предводителя мятежников растерзанным раньше, чем он предстанет перед царевыми очами, послал ему подмогу. Когда же опасность была позади, Болотников обернулся, сверкая глазами, оглядел еще разгоряченных ненавистью людей и внятно произнес:

— Не я виноват в смерти ваших родных, они убиты за свои грехи…[262]

Выехав из толпы, атаман капитулировал перед царем, как рыцарь: он пал ниц у ног Шуйского и положил себе саблю на шею со словами:

— Я был верен своей присяге, которую дал в Польше тому, кто называл себя Димитрием. Димитрий это или нет, я не могу знать, ибо никогда его прежде не видел. Я ему служил верою, а он меня покинул, и теперь я здесь в твоей воле и твоей власти. Захочешь меня убить — вот моя собственная сабля для этого готова; захочешь, напротив, помиловать по своему обещанию и крестоцелованию — я буду верно тебе служить, как служил до сих пор тому, кем я покинут.

Так благородно и трогательно выглядела сдача Болотникова в описании Конрада Буссова[263]. Однако ни Михаил Скопин, никто другой из воевод, видевших сцену пленения, не поверил в искренность раскаяния атамана. В Москву его доставили под охраной, там он ходил свободно, куда хотел, правда, в сопровождении приставов. Но когда Болотникова перевозили из Москвы в Каргополь, то многие пришедшие из любопытства посмотреть на плененного слышали угрозы все еще властного и не смирившегося главаря: «Я скоро вас самих буду ковать и в медвежьи шкуры зашивать!» Что говорить, на раскаяние это не похоже, да и не в характере беглого холопа, прошедшего плен и галеры, познавшего власть и радость побед, служить тем, кто ему не единожды проигрывал в битвах.