Леонид Ленч - Это было

• Название: Это было
• Автор: Леонид Ленч
• Издательство: Правда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988

В своем большинстве рассказы, включенные в эту мою крокодильскую книжечку, основаны на подлинных эпизодах из прожитой мною долгой жизни.

Они, увы, не обладают шутливой крокодильской оснасткой.

Но зато в них нет ни грана неправды, а по-моему, когда ты пишешь о своих встречах с такими людьми, о которых пишу я, привирать и что-то придумывать не надо.

---

Сотрудник стал читать вслух:

- "Замечено, что когда у женщины начинается период зубной недостаточности, у нее одновременно повышается агрессивность, свойственная вообще женскому характеру. Объектом агрессии становится мужчина, то есть ее муж; который, по мнению жены, всегда оказывается виновником всех еще не преодоленных нами бытовых трудностей и неурядиц. Проблема мира и покоя в семье в эпоху технического прогресса..."

Сотрудник прервал чтение, отложил в сторону бумагу и сказал:

- Все это, извините, очень нелепо. Какое же рационализаторское предложение у вас имеется... по этому вопросу?

- Я иду от личного опыта. Моя жена именно такая агрессивная женщина. Когда ее постигла зубная недостаточность (в чем, конечно, оказался виноватым, как понимаете, я!), она обратилась в одну поликлинику, и ей сделали протез. Хороший протез: жевательная способность на высшем уровне, речевая четкость отличная. Но есть одна особенность: как только жена начинает меня ругать, протез автоматически выскакивает из ее рта. Не выдерживает!.. Видимо, его структура не переносит таких мощных звуковых колебаний... Понимаете теперь, какая тут открывается перспектива?

- Позвольте, — сказал сотрудник, — она же может поставить протез на место и начать все сначала!

- Теоретически может, но она воспринимает это выскакивание как некий психологический сигнал и... приходит в норму.

- Какое же у вас рационализаторское предложение?

- Я предлагаю обязать все зубные поликлиники и амбулатории делать для женщин повышенной агрессивности только вот такие протезы... с автоматическим выскакиванием. Заказчица должна представлять в амбулаторию справку от мужа (или от домоуправления), что она не агрессивная, тогда, пожалуйста, ей сделают обычный зубной протез! Справки нет - получай, матушка, с выскакиванием. Но это уже вопросы техники, детали. Тут (он нежно погладил ладонью свою бумагу) у меня все это написано... Вы обещаете мне внимательно изучить мое предложение и дать ему ход? Очень вас прошу!

Сотрудник обещал и... передал его рационализаторское предложение мне, а я, как видите, дал ему ход!

Это было

I

Весной 1925 года я, двадцатилетний студент 2-го курса экономического факультета Ростовского университета, благополучно сдавший все экзамены и переведенный на 3-й, последний курс, оставил "по семейным обстоятельствам" университет и вернулся в Краснодар, покинутый в 1923 году именно ради продолжения высшего образования в Ростове-на-Дону.

Университет я оставил не только по бесшабашному легкомыслию, свойственному ранней молодости, а потому, что окончательно убедился в том, что экономические дисциплины мне не по нутру. Я писал стихи, подписывая их девичьей фамилией своей матери - Леонид Солнцев, был членом Всероссийского союза поэтов, поклонялся Маяковскому и одновременно любил стихи Бунина и сам мечтал о славе поэта. Посудите сами, при чем тут статистика и экономическая география?!

В Краснодар я вернулся с легкой душой. Но надо же было где-то работать: лирические стихи мои не могли, конечно, прокормить нас с матерью. У меня было рекомендательное письмо к ответственному работнику Краснодарского отделения Госбанка Д. С. Иванову, и я пошел устраиваться на работу в Госбанк.

Д.С. Иванов принял меня любезно, обещал помочь. Однако когда я вышел из помещения банка на солнечную, веселую улицу Красную, я с поразившей меня самого отчетливостью понял, что энтузиаста гроссбуха из меня никогда не выйдет, как уже не вышло экономиста, и что идти в банк на работу даже временно мне совершенно незачем. А куда идти? И вдруг (о, это роковое "вдруг", приносящее людям то счастье, то несчастье!) я встретил на Красной старого приятеля, бывшего студента Краснодарского политехнического института Борю Рискина. Оказалось, что Боря стал журналистом, работает в краснодарском "Красном знамени" репортером и даже иногда помещает заметки с подписью. С какой?

- Я подписываюсь Б. Кин. Как великий английский актер! — сказал Боря, тонко усмехаясь. Вот он-то и уговорил меня идти на работу в "Красное знамя" внештатным репортером, пообещав поговорить обо мне с секретарем редакции Луценко и ответственным редактором Михаилом Ивановичем Базарником.

Забегая вперед, я должен прямо сказать, что это мое "вдруг" стало для меня счастливым "вдруг". Если из меня, недоучившегося беспартийного студента-экономиста, беспредметного, как тогда говорили, лирика, мечтателя, мечущегося по жизни "без руля и без ветрил", получился сначала журналист, фельетонист, литератор, а потом и советский писатель, я всему этому обязан высшей школе, какой была для меня редакция краснодарской газеты "Красное знамя".

II

Труд репортера, однако, тоже не пришелся мне по душе. Я был от природы застенчив, а эта черта человеческого характера противопоказана профессии репортера так же, как, скажем, замедленность реакций- летчику. К тому же я был честолюбив.

"Мечтал о славе поэта, ну, если не всемирной, то в масштабе хотя бы родного отечества, — размышлял я самокритически, — а сам сочиняю десятистрочные заметки без подписи".

Это меня не устраивало и даже угнетало. Да и чувство юмора искало творческого выхода.

"Фельетон - вот куда мне надо идти. Фельетон - это мое место в газете!"

Случай выдвинуться скоро представился. Меня вызвал к себе секретарь редакции Луценко, сам пописывавший фельетончики, и сказал, кивнув на сидевшего у него в кабинете бородатого слезливого старца с холщовой заплатанной сумой через плечо:

- Гражданин жалуется на собес, мне некогда, поговорите с ним и напишите заметку строк на сорок - пятьдесят, не больше.

- С подписью?

- Можно с подписью.

Я поговорил со старцем и... размахнулся на фельетон в сто двадцать строк.

Я уже не помню, чем обидел собес старика с холщовой сумой, но твердо помню, что обиды эти я художественно здорово приукрасил (приукрасил, но не приврал!), не пожалев сарказма в адрес собесовского начальства.

Луценко мой фельетон понравился, и он отправил его в набор почти без сокращений. Подписан он был - Леонид Ленч. Придумал эту подпись, как мне помнится, тот же Боря Рискин, он же Б. Кин, "однофамилец" великого английского актера. На худсовете репортеров "Красного знамени" подпись приняли и утвердили. Так я и стал Ленчем.

Фельетон мой произвел впечатление в "редакционных кругах", а главное, в собесе. Старик с заплатанной сумой получил помощь и пришел в редакцию благодарить меня. Он долго тискал меня в своих объятиях и, благоухая, как писал Стивенсон, "отнюдь не амброй", елозил по моему лицу бородой, мокрой от слез благодарности. За первым фельетоном последовал второй, третий, и не успел я оглянуться, как стал популярным на Кубани фельетонистом.

Наверное, я писал свои фельетоны неплохо, во всяком случае, я тщательно работал над их языком, искал образное решение для темы фельетона, придумывал броские названия, не скупился на лирические эмоциональные отступления и острил напропалую со всей своей студенческой пылкостью.

Однако секрет популярности моих (да и не только моих) фельетонов среди читателей заключался, думается, не только и не столько в литературных качествах моих писаний, а в их общей направленности. Ведь советский образ жизни только утверждался тогда, происходил, собственно говоря, процесс становления советского строя. На Кубань этот процесс пришел вообще с опозданием на три года, вычеркнутые из жизни гражданской войной. В практической работе советских органов, в особенности низовых, бывали ошибки, допускались иногда несправедливости, давали себя знать бюрократизм (в то время он даже не прибегал к тонким приемам мимикрии, а был голенький, первозданный), волокита и в особенности тот вельможный и грубый порок, который Ленин назвал метким словечком "комчванство". Обиженные люди, естественно, видели в газете своего защитника, ревнителя чистоты принципов и идеалов нового общества. А кто в основном выполнял эту защитную функцию газеты? Фельетонист!

Я получал великое множество писем от читателей. Подавляющее большинство моих фельетонов в "Красном знамени" было написано или по письмам, или в результате личного общения с людьми, у которых была та или иная нужда в печатном слове. Надо было определить, имеет ли эта нужда общественное значение, годится ли самый факт для фельетона, для сатирического заострения или лучше переправить жалобу в отдел писем. Тут, конечно, дело не обходилось у меня без ошибок, случались перехлесты. Не раз задетые моими фельетонами влиятельные товарищи пытались свести счеты со мной, но редактор "Красного знамени" М. И. Базарник с неизменным тактом, ссылаясь на мою молодость, отстаивал и спасал меня.

III

Писал я, само собой разумеется, и фельетоны другого типа, иной тональности. Однажды мне передали послание эмигранта-белогвардейца к своим одностаничникам. В этом письме изгой укорял казаков-земляков за покорность Советам, стращал их: "Ужо вернемся, покажем кое-кому!"