Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

• Название: Котовский. Книга 2. Эстафета жизни
• Автор: Борис Четвериков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Вторая книга романа «Котовский» — «Эстафета жизни» завершает дилогию о бессмертном комбриге. Она рассказывает о жизни и деятельности Г. И. Котовского в период 1921–1925 гг., о его дружбе с М. В. Фрунзе.

Бориса Дмитриевича Четверикова мы знаем также по книгам «Сытая земля», «Атава», «Волшебное кольцо», «Бурьян», «Малиновые дни», «Любань», «Солнечные рассказы», «Будни», «Голубая река», «Бессмертие», «Деловые люди», «Утро», «Навстречу солнцу» и другим.

---

Ольга Петровна ходила на работу, она заведовала хирургическим отделением больницы. Когда она возвращалась домой, ей докладывали о всех событиях. А после обеда обычно начинались воспоминания. Начинались сами собой, без просьб, без упрашиваний. Ольга Петровна была беспристрастна, как летописец, взволнованна, как борец за справедливость, как подлинно советский человек. Она помнила всех, была в курсе всех дел и по-прежнему была для всех заботливой мамашей. Вот и теперь: узнав, что Марков собирается в Умань навестить Криворучко, она попросила его передать гостинцы Николаю Николаевичу.

— Трудно ему. Принять корпус после Григория Ивановича! Ведь он назначен командиром корпуса, вы этого не знали? Поезжайте, тут рядом, он очень обрадуется вашему приезду. Он славный, лучшего преемника Григория Ивановича, чем Криворучко, я и не желала бы.

Хорошая человечная улыбка озарила ее лицо.

— И еще одна просьба, Мишенька. Тут Савелий письмо прислал… Лиза, где у нас письмо Савелия? У них там очень сложно, вот прочтите сами. Вы ведь близко знаете Савелия. Он совсем особенный, правда? А уж язык у него такой цветистый, такой сочный, я бы сказала — почвенный.

— Да, его заслушаешься! — оживился Марков. — Он как-то по-своему воспринимает каждое явление. Стало быть, жив и здоров? Вот кого я хотел бы повидать!

— А я о чем говорю? — обрадовалась Ольга Петровна. — Я как раз и говорю, что надобно бы его повидать. Тут и адрес есть на конверте. Что вам стоит — молодой, бывалый, не такие переходы делали. Лиза! Отпустим его? Пусть от нас поклонится и садам Умани, и полям Пензы. Значит, ты «за»? Постановлено единогласно!

Не успел Марков оглянуться, как все было решено и подписано. И пирожков ему на дорогу напекли. Но, конечно, не сразу выпроводили, погостил недельку. И все семь дней проговорили о Григории Ивановиче, о военных дорогах и передрягах, о корпусе, о боях. Повспоминали тех, кого уже нет на свете, и тех, что живут полной жизнью и сейчас…

— А вы помните, Ольга Петровна, мою Мечту? Вот была лошадь! Как я любил ее! И разве можно было ее не любить!

— Сначала-то у вас нескладно было в этом отношении. Григорий Иванович так за вас переживал — наделили клячей на посмешище всем кавалеристам! Григорий Иванович понимал, что вы мучаетесь.

— Григорий Иванович все понимал.

— Да, глаз у него наметанный… А как вы с Оксаной встретились? Помните? Мы тут много о вас говорили. Какое романтичное знакомство! На пожарище, в дебрях лесов! А здорово она вас тогда огрела? Затравлена была, бедняжка… А сейчас-то, сейчас как распушилась-расцвела, любо-дорого посмотреть. Правда, Лиза, нашу Оксаночку не узнать? Приедете домой большой привет ей.

— Да, Ксаночка сильно изменилась. И к лучшему!

— Вот видите, и Елизавета Петровна это находит. Орлика я недавно видела. На покое, в сельхозкоммуне живет. Постарел.

— Неужели еще жив?

Марков не представлял Орлика без Котовского.

— И почему об Орлике никто книжки не напишет? Впрочем, и написать, так не поверят. Разве правдоподобно, что конь принимал живейшее участие в сражении? Нападал, кусался, сбивал, а в минуту опасности выносил из пекла, инстинктом угадывая, куда мчаться. Совершенно необыкновенный конь.

— Как и всадник, — напомнил Марков.

— Как и всадник, — повторила Ольга Петровна. — Просят тут меня воспоминания о Григории Ивановиче написать. Сейчас еще не могу, трудно, не зарубцевалось. Но напишу, обязательно напишу.

3

Марков нашел время, чтобы побродить по городу. Город был прекрасен. Марков прошелся по Крещатику, побывал в садах и парках, любовался во Владимирском соборе росписью кисти Васнецова и Нестерова. Был несколько разочарован Аскольдовой могилой. Он представлял некий холм, заросший ковылем. Оказалось, что могила находится под церковью, в подвальном помещении. Это какой-то древний саркофаг. Когда-то здесь была крохотная деревянная церковь, это, вероятно, выглядело живописнее. Поражала только старина: уже было отмечено тысячелетие со дня убиения витязя Аскольда.

Марков размышлял о том, что мы привыкли оперировать десятилетиями, сто лет вызывают у нас уже почтительный трепет… Но ведь пройдет когда-то и тысяча лет со дня убийства Котовского. Будут ли люди помнить об этом? И какие это будут люди? Не похожие на нас? Или что-нибудь вроде? Может быть, окажется, что человек двадцатого века — только черновой набросок будущего человека? Нечто вроде троглодитов, обитателей каменного века, чьи пещеры обнаружены под Киевом? И только лучшая часть человечества наших дней приближалась к совершенству, обгоняя бег времени? Так сказать, перевыполняя план?

Однажды Марков вернулся из своих скитаний по городу и стал настойчиво расспрашивать Ольгу Петровну, не знает ли она, где здесь музей, когда-то открытый при киевской духовной академии. Ольга Петровна удивилась:

— При духовной академии? Собственно, зачем вам? Хотите поклониться мощам? Так идите в Софийский собор, там, говорят, хранилась часть крови господней в серебряном сосуде, часть ризы господней, видимо, в каком-нибудь ларце или сундуке…

— Да что вы, Ольга Петровна, зачем мне риза! Я читал, что в этом музее был крест, которым благословляли Дмитрия Донского.

— Ну и что же?

— Как, — ну и что же? Дмитрий Донской воевал по всем правилам стратегии, с Мамаем покончил. А ведь от мамаев нам сроду житья не было.

Ольга Петровна молча смотрела на Маркова. Растут мальчишки! О мамаях уже рассуждают, историей интересуются…

— Вряд ли музей уцелел, Миша, — ответила она после долгого раздумья. — А что касается креста… сами знаете, нет в нашей стране ни поселения, ни города, который бы не подвергался поголовной резне и грабежу. Если нравы и изменились за тысячу лет, то мамаи все еще не вывелись. Да ведь дело-то не в том, что Дмитрия Донского благословили, а в том, что он победу одержал.

Марков много переделал всяких дел в Киеве. Оставалось еще одно, самое неотложное. С вечера он засобирался, захлопотал, предупредил, чтобы завтра его не ждали ни к обеду, ни к ужину.

— Куда вы опять, непоседа? — встревожилась Ольга Петровна.

Маркову не хотелось говорить о своей затее, но пришлось пояснить, что отправится на реку Здвиж.

— Чего вы там не видели? Порыбачить хотите?

— Мост. Там есть один мост.

— Мишенька, зачем же выдумывать? Хотите ехать, езжайте, никто вас не удерживает. Но к чему приплетать какой-то мост, на что он вам сдался?

— Как на что? Я хочу посмотреть, цел ли тот мост. И вообще посмотреть. Тогда, как сейчас помню, клубами перекатывался туман. Ну вот, верите, ничего не было видно, одна сырость. А потом Няга подал сигнал. Часового у моста сняли, он и не пикнул. Что было потом — помню смутно, в отрывках. Это был жестокий бой, другого такого мне не случалось видеть. Пожалуй, из дроздовцев мало кто уцелел.

— Ну и что?

— Больше ничего. Тянет меня туда, давно тянет. А ведь тут рядом, я быстро обернусь, вы не беспокойтесь. А потом в Умань.

— Конечно поезжайте. У мужчин все как-то недуром. Они, видите ли, много наубивали на этом месте, так дайка поеду посмотреть. Сроду бы в эти места не заглянула, — ворчала Елизавета Петровна.

— А вы родные свои места хотели бы посетить?

— Еще бы. Конечно хотела бы. Так то родное.

— Вот то-то и оно. Моя родина далеко. Кишинев для меня сейчас дальше, чем какой-нибудь Сатурн. Тот хоть в телескопы разглядывают. И я не хочу тревожить больное место, стараюсь даже не думать о Кишиневе, о крыльце с двумя ступеньками, о курносой сестренке Татьянке… Сколько же ей лет сейчас? Много уже, наверное! Придет время, освободим Молдавию, и повезу я Оксану в Кишинев… Вот, скажу, родители, познакомьтесь: моя любовь, моя зазноба, моя женушка дорогая, прошу любить, как свою дочь. А пока… пока у меня заветные места — это те, где выстрелы гремели, клинки сверкали на солнце, кони ржали, падая наземь с распоротыми животами… На Здвиже-то сколько я дружков оставил поколотых-побитых! Скольких однополчан там не досчитался! Если мы с Савелием остались живы, так это чистое недоразумение…

— Ой, Мишенька, не надо об этом, пожалуйста, не надо! Поняла я теперь. Поклониться хотите, подумать о тех, кого уже нет. Как на кладбище ездят, «родительская» у нас называется…

Марков, оказывается, и попутчика высмотрел. Ранним утром, чуть рассвело, по холодку они и выехали. А там, на месте, Марков самостоятельно бродил по убранным полям, по глинистому берегу.

Он отыскал три моста. У которого же из них была переправа? И где тут ложбинка, в которой ночь напролет провел он рядом с Савелием? И где тут открытое поле, по которому Марков бежал и до хрипоты кричал «ура»?

По плану, разработанному Котовским, офицерский полк заставили отступать к реке, а там их ждали установленные наши пулеметы. Да, да, Марков помнит, как офицеры прыгали в воду, больше им ничего не оставалось. Туман рассеялся, настало ослепительное, бодрое утро. Фыркали лошади, вплавь переправляясь через реку, так как мост был поврежден… Течение было быстрое. Трупы на минуту задерживались, зацепившись за устои моста, а затем их уносило течением дальше…