Борис Четвериков - Котовский. Книга 2. Эстафета жизни

• Название: Котовский. Книга 2. Эстафета жизни
• Автор: Борис Четвериков
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1968

Вторая книга романа «Котовский» — «Эстафета жизни» завершает дилогию о бессмертном комбриге. Она рассказывает о жизни и деятельности Г. И. Котовского в период 1921–1925 гг., о его дружбе с М. В. Фрунзе.

Бориса Дмитриевича Четверикова мы знаем также по книгам «Сытая земля», «Атава», «Волшебное кольцо», «Бурьян», «Малиновые дни», «Любань», «Солнечные рассказы», «Будни», «Голубая река», «Бессмертие», «Деловые люди», «Утро», «Навстречу солнцу» и другим.

---

Дни летели. В конце сентября Марков был еще в Умани, а теперь и октябрь подходил к концу. Пора бы и трогаться, но Савелий и слышать не хотел об отъезде.

— Ты же тыквы еще не попробовал… Тыквенную кашу никогда не едал? И куда спешить? Поспешишь — людей насмешишь. Нельзя жить торопко. Ужо и в Пензу съездим, Пензу посмотришь. Живи!

Побывал Марков и на новой затее Савелия — общественном птичнике, и на полях. Послушал, какие песни расчудесные поют в Уклеевке вечерами. И все давал себе клятвы, что будет сюда наведываться почаще, и, давая клятвы, откровенно признавался себе, что вряд ли когда еще выберется.

— Хорошо у вас тут, Савелий!

Марков хвалил, и хвалил искренне, но сам уже смертельно соскучился по Ленинграду, по Оксане, по афоризмам Крутоярова и бурной декламации Женьки Стрижова.

Савелий усердствовал.

— А коровник-то! Коровник я не показывал. На научной базе устроено!

— Что ж, пошли смотреть коровник…

— Библиотеку-читальню я уже показывал? Али нет?

Батюшки-светы, чуть не запамятовал! Культурную революцию проводим, согласно указаний товарища Ленина. Не кое-как.

Маркову понравилась худенькая синеглазая библиотекарша. Она была такая маленькая, что еле доставала до верхних полок шкафа.

— Книга Михаила Маркова у вас есть?

— Вот, пожалуйста. И еще есть экземпляр, только сейчас на руках.

Марков осторожно взял свою книгу. Потрепанная! Читают! Это переполнило его гордостью. Было очень смешно, что Савелий только сейчас понял, что книгу эту написал он, этот самый Миша.

— Смотри ты! И в библиотеке! И твоя! — недоумевал он. — И что это на свете творится!

Библиотекарша, услышав, что Марков писатель, стала рассказывать о работе, показывала диаграммы, предложила просмотреть свежие газеты, сегодня привезли почту.

— Некогда нам, — заважничал Савелий. — Коровник иду товарищу из центра показывать.

Однако библиотекарша оказалась настойчивой. Она успела уже с кем-то перешепнуться, куда-то отослать одну юную читательницу. И вот в библиотеку стали один за другим входить старые и молодые, женщины и мужчины, а главным образом молодежь.

— Это они с вами хотят побеседовать! — решительно объявила библиотекарша. — А коровник как коровник, ничего в нем такого нет, можете и завтра посмотреть.

— Главное, вы нам про Котовского-то расскажите, — подошел к Маркову дряхлый-дряхлый старик. — Значит, вместях воевали? Скажи на милость.

— Так ведь и Савелий котовцем был.

— Савелий свой, нам это без интересу. А вы свежий человек.

Что ж, о Котовском Марков готов хоть каждый день рассказывать. Дали поудобнее всем расположиться, и началась у них беседа. А Савелий разве утерпит? И он стал вспоминать. Посыпались вопросы. Больше всего мальчишки спрашивали: и что это за гимнастика, которую делал Котовский, и какие сражения были, и какие кони… Спрашивали и во все глаза на рассказчика таращились.

И всплыло все пережитое в памяти Маркова, разволновался он, ведь свежо все, только ворохни… Охваченный светлой грустью, распростился он с библиотекаршей, с сельчанами и вышел на деревенскую улицу вслед за Савелием, упоенным своими успехами в хозяйстве.

На улице, широкой, поросшей гусиной травой, но в тени уже подернутой инеем, играли в войну ребятишки, целясь друг в друга из самодельных ружей и посильно изображая выстрелы: «Пу! Пу!»

Савелий шугнул поросенка, преграждавшего им дорогу. Поросенок сначала заупрямился, потом вдруг задал стрекача, брыкаясь и отчаянно визжа, как будто его резали.

Через несколько дней Маркова провожали на станцию Савелий, жена Савелия, синеглазая библиотекарша, одноногий солдат — секретарь ячейки — и новые друзья Маркова — молодежь, чубастая задорная комсомолия.

Марков был доволен, что всюду побывал, ко всем съездил. До сих пор что-то над ним довлело, было такое ощущение, что начал читать интересную книгу, оторвался и осталась недочитанной первая же глава — как-то ни то ни се. Теперь порядок! Можно перелистнуть страницу и с любопытством заглядывать, о чем же там дальше.

Как и все люди его возраста, Марков считал себя бессмертным. И хотелось, чтобы побыстрее летело время, чтобы отрывать, отрывать, отрывать календарные листки, чтобы жить, жить, жить… С аппетитом! Со смаком! В полную меру! Во всем участвуя! Во все вмешиваясь! Во все залезая по уши!

7

Предсказания Детердинга о сроках войны не сбылись. Но тучи над горизонтом не рассеивались. Густели тучи. Все небо заволокло.

Когда писатель Бобровников выпустил свой роман «Бескровное вторжение» и поехал преподнести книгу Ивану Сергеевичу Крутоярову, тот сказал:

— Готовьте второй том. Вряд ли решатся мирным путем все разногласия и противоречия. Что называется, вечный мир до первой драки. Боюсь, не пришлось бы вам рассказывать о кровавых, страшных делах на страницах нового романа.

— Я не баталист, — грустно вздохнул Бобровников. — И потом — надо же дать дорогу новым дарованиям, пусть они дерзают. Редактор издательства «Круг» Воронский утверждает, что писатели родятся сейчас, как грибы. Вот! Им и карты в руки. А мы с вами… как это сказать? История литературы.

— Ну, ну, не прибедняйтесь. Мне кажется, и у вас новое рождение?

— Что да, то да. Переживаю вторую молодость. Вы это точно подметили. На самом-то деле: можно ли оставаться хладнокровным? То, что я успел посмотреть, — непостижимо! Днепрогэс… Магнитогорск… Я, вероятно, походил на иностранного туриста, когда лазил по бетону плотины, бродил по дну Днепра, стоял на том месте, где когда-то шумела Запорожская Сечь… По-моему, некоторые инженеры даже пытались заговаривать со мной по-английски.

— Ничего удивительного, в вас еще сидит Париж, это не скоро выветривается, это как нафталин. Страшно рад вас видеть! Страшно рад! Молодейте, это у нас полагается. Кстати, хотите, познакомлю с новым поколением? Михаил Петрович! Михаил Петрович! Вот честь имею представить: это — писатель Бобровников, это — Марков. Котовец, кавалерист, скакал на коне, и рубал, а сейчас мирно издает книги.

— Да?! — И Бобровников воззрился на Маркова, как на девятое чудо. — В самом деле?

— Можно бы демонстрировать наряду с Днепростроем и Сельмашем, если бы не одно: сейчас вся писательская смена такова. Сюжетные люди.

— Очень рад познакомиться! Марков? Читал, читал. Да, я читаю. Нахожу отвратительной привычкой, что писатели не читают друг друга. Раньше этого не водилось.

Тут Крутояров ловко направил разговор на эмиграцию, на парижскую жизнь, и Бобровников рассказал много интересного.

Как только Бобровников ушел, Марков насел на Крутоярова, выпросил роман «Бескровное вторжение» («Не сразу же вы за него приметесь, Иван Сергеевич!»), прочел его одним залпом и помчался к Стрижову рассказывать о впечатлении.

По прочтении любой книги Марков прежде всего приходил в восторг. Рассказывал всем содержание книги, читал вслух отдельные места. Затем он начинал вдумываться в прочитанное, и тогда только выяснялось, на самом ли деле понравилась ему книга.

— Да ведь ты восторгался? — упрекал его Стрижов.

— Мало ли что. Просто новинка. А теперь вижу: концовка — пришей кобыле хвост. А герои? Разве это люди? Ходульно. Схема. Зря только бумагу извели.

Зато уж если книга выдерживала испытание временем, он ее рекомендовал всем и каждому: Оксане, Надежде Антоновне, Стрижову, случайному собеседнику в парке, трамвайной кондукторше. Книга приобреталась и торжественно водружалась на книжную полку.

Кажется, «Бескровное вторжение» ожидала именно эта участь.

Стрижов, оказывается, книгу читал и тоже хорошо о ней отзывался. С его мнением Марков очень считался.

Дружба у них была теперь крепка и нерушима. Свободного времени у обоих в обрез, зато как повстречаются, отводят душу.

Стрижов рассказывал, что на заводе у них работа идет успешно.

— Конечно, ты можешь на слово и не поверить. Но если бы началась война, ты мог бы получить отзывы о наших изделиях от противника.

— Какие же именно отзывы?

— Такие, что после применения наших изделий на фронте некому будет в окопах противника давать отзывы.

Чувствовалось, что уж до того хочется Стрижову похвастаться теми изделиями, которые изготовляются на их заводе! Но Стрижов всякий раз прикусывал язык. Он был строг в этом отношении.

Вообще, как заметил Марков, партийность сильно сказалась на формировании характера Стрижова. Он стал вдумчивее, серьезней. Меньше декламировал. Меньше дурачился. Параллельно с заводом шла учеба. То, что узнавал сам, старался передать Маркову, и если бы послушать их со стороны, можно было бы подумать, что это два студента готовятся к зачетам по историческому материализму.

Стрижов часто повторял: