Сюзанна Шаттенберг - Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы

• Название: Инженеры Сталина: Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы
• Автор: Сюзанна Шаттенберг
• Издательство: Российская политическая энциклопедия
• Жанр: История
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8243-1572-1

Книга немецкого историка С. Шаттенберг посвящена первому поколению новой советской технической интеллигенции, которое в конце 1920-х гг. сменило «старых специалистов», в 1930-е гг. создавало советскую промышленность, поддерживало Сталина, страдало от террора и все-таки продолжало верить коммунистической партии. В основу книги легли опубликованные и хранящиеся в архивах воспоминания инженеров, которые получили образование и начали трудовую деятельность в СССР в годы первых пятилеток. Большое внимание уделяется образу инженера в советской печати, литературе и кинематографии 1930-х гг.

Книга предназначена для специалистов-историков и широкого круга читателей, интересующихся историей СССР.

---

Наконец, Орджоникидзе в глазах инженеров был не только их последней надеждой и прибежищем в ходе индустриализации, но и защитником от преследований со стороны органов внутренних дел. Точинский утверждает, что именно Серго добился в 1931 г. поворота в политике относительно старых инженеров{1469}. Нарком считал, что металлургические заводы «страшно пострадали» вследствие Шахтинского дела{1470}, и по мере сил старался восстановить справедливость. Он постоянно вступался за арестованных инженеров перед Генеральным прокурором Андреем Януарьевичем Вышинским (1883-1954): «Товарищ Вышинский, слушай, что твои органы на местах притесняют работников металлургии? Вот на Енакиевском какой-то нач. железнодорожного цеха, без достаточных к тому оснований, осужден на 5 лет. Я тебя прошу, пожалуйста, сделай распоряжение, проверь эти факты и напрасно людей не держи»{1471} По словам Точинского, в большинстве случаев тех, за кого ходатайствовал Орджоникидзе, отпускали, но он продолжал о них заботиться и после освобождения — устраивал на работу, при необходимости посылал на лечение, помогал деньгами. Возобновившаяся травля инженеров в конце концов привела к тому, что он утратил «веру» в Сталина. Сталин часто звонил Орджоникидзе, и до 1936 г., вспоминает Точинский, видно было, как радуется Серго этим звонкам, как сияют его глаза. Но после возвращения с юга в 1936 г. нарком заметно переменился. О делах он говорил без прежнего пыла, когда обсуждался третий пятилетний план, стало ясно, что для него это только обязанность, и не более{1472}. Незадолго до смерти Орджоникидзе сказал, что не может поверить, будто промышленность, в течение двух пятилеток выполнявшая планы, кишит «вредителями». Чернить тех, кто отдал всё ради индустриализации страны, было выше его сил, а Сталин хотел заставить его выступить на февральско-мартовском пленуме ЦК с докладом о «вредительстве»{1473}.

Этот образ ангела-хранителя инженеров — не чистый вымысел и не совсем выдает желаемое за действительное. Специалист по истории и деятельности Политбюро О.В. Хлевнюк пришел к выводу, что Орджоникидзе в самом деле «активно и агрессивно» отстаивал «своих» инженеров и поэтому в августе 1933 г. впервые поссорился со Сталиным{1474}. Наркомтяжпром постоянно вмешивался в ход процессов против инженеров, стараясь вызволить своих сотрудников. Правда, начиная с 1936 г. у него уже не получалось защищать ИТР с таким же успехом, как раньше, и, когда из 823 его сотрудников 56 были отстранены от должности, он ничего не смог с этим поделать{1475}. Меры, предпринимавшиеся Орджоникидзе, чтобы помочь оказавшимся в тяжелом положении или арестованным инженерам, также свидетельствуют, что он своих инженеров в беде не бросал{1476}.

И тем не менее инженеры реконструировали деяния Орджоникидзе некритично. Они воссоздавали портрет человека, который олицетворял для них Советский Союз до «грехопадения». Сосредоточившись на образе наркома, представляя его ключевой фигурой 1930-х гг., они могли и дальше верить, что то время было великой эпохой, когда властвовали идеалы справедливости, обязательности и честности, отзывчивости, самоотверженности и сердечности, воплощение которых все они видели в Орджоникидзе. Его образ служил оптимальной плоскостью для проекции их желаний и представлений об эпохе двух первых пятилеток. Воспользовавшись официальным портретом «сталинского» Орджоникидзе, инженеры имплантировали в него собственный идеал Серго, не принимавшего участия в чистках.

Из представленных здесь инженеров рассказывают о встречах с наркомом, рисуя описанную выше картину, А.А. Гайлит, Е.Ф. Чалых и Л.И. Логинов. Все трое восхищаются Орджоникидзе, изображают его защитником и строгим отцом, недостижимым образцом и хорошим другом. Вдобавок, судя по их воспоминаниям, складывается впечатление, будто кроме Орджоникидзе в 1930-е гг. и не было других видных партийных руководителей — за исключением Кирова, который благодаря своей насильственной смерти в 1934 г. тоже стал мучеником. Только А.С. Яковлев, регулярно встречавшийся со Сталиным, называет еще и генсека, чье имя и вообще существование все остальные обходят молчанием.

Гайлит, побывавший у наркома вместе с одним коллегой в качестве представителя Главалюминия, пишет, что любимец инженеров подробно расспросил, «какие проблемы решают исследователи, какова связь с действующими заводами и что делается для подготовки технологий строящихся предприятий, каковы нужды института и как идет пополнение молодыми специалистами»: «Беседа была исключительно теплой, доброжелательной и непринужденной. Серго подписал ряд заранее приготовленных в Главалюминии писем, столь необходимых в работе»{1477}. Соответственно и Чалых описывает наркома как спасителя, который помог ему выполнить план и тем самым уберег от подозрений в саботаже{1478}. Логинов особенно рассыпается в похвалах Серго, дававшему инженерам все, в чем те нуждались: сырье, личную безопасность, мудрые советы. Когда Логинова в 1933 г. послали в Киев сменить директора и вытащить завод из «ямы», заместитель Орджоникидзе М.М. Каганович успокаивал его: «Не беспокойся, все твои разумные мероприятия мы поддержим, а от несправедливых нападок местных товарищей тов. Серго тебя защитит»{1479}. По словам Логинова, нарком часто без предупреждения осматривал какое-нибудь из предприятий его треста, чтобы составить представление о действительном положении дел. Как-то раз он вместо главного входа явился через боковой и тут же обнаружил ящики с дорогими импортными станками, которые стояли под открытым небом и ржавели{1480}. Нарком также был совестью инженеров: Логинов вспоминает, как неловко они с коллегой чувствовали себя перед патроном, не сумев выполнить заказ для нефтяной промышленности: «Как обычно бывает, когда закончилось совещание, прения еще продолжались в кулуарах. Немов и я решили дождаться тов. Серго. Встретили мы его, когда он выходил из зала заседаний в сопровождении большой группы участников совещания. Когда он увидел нас, остановился, внимательно посмотрел и все прочитал, что было написано на наших лицах. Весело засмеялся, обнял одной рукой А.С. Немова, а другой меня и говорит: "Ну и досталось вам сегодня. Надолго вы запомните это совещание. Вам это пойдет на пользу Вы, вероятно, думаете, что я вас тоже буду ругать. Нет, я уверен, что вы все сами поняли и сумеете сделать правильные выводы и у вас дело пойдет хорошо"»{1481}. В изображении Логинова нарком — высший авторитет, исполненный мудрости, от его взгляда ничто не может укрыться. Однажды Логинов ждал перед его кабинетом до двух часов ночи, желая показать ему новый проект. Орджоникидзе после сказал ему: чем дожидаться начальника, лучше бы потратил время с толком да сходил в театр{1482}. Логинов считал наркома истинным святым заступником инженеров, смерть Орджоникидзе в его глазах послужила вехой, отмечающей начало террора: «За время моей командировки в США на родине произошло очень большое несчастье — в начале 1937 года трагически погиб тов. Г.К. Орджоникидзе. Весть о его смерти меня глубоко потрясла. На траурном собрании работников Амторга, когда мне было предоставлено слово, чтобы рассказать о моих встречах с тов. Серго, я буквально расплакался. Велика была любовь у нас, у всех работников Наркомтяжпрома, к тов. Г.К. Орджоникидзе, и очень, очень было тяжело сознавать потерю этого человека с большой буквы»{1483}.

По запискам Логинова хорошо видно, что с помощью фигуры Орджоникидзе инженеры проводили четкую грань между двумя периодами: до смерти Серго, когда еще царили закон и порядок, развивались социализм и промышленность и мир был таким, каким должен быть, и после его смерти — период «грехопадения» социализма, царство произвола и беззакония, когда людей арестовывали и расстреливали сотнями тысяч. Нарком в изображении инженеров служит знаком или символом их высоких идеалов, их невинных индустриализационных замыслов и веры в социалистическое будущее. Смерть наркома они представляют некой цезурой, отказываясь видеть, что незаконные преследования, аресты и расстрелы имели место и до 1937 года.

3. Козлы отпущения

а) Арестная конъюнктура

Угроза ареста в 1930-е гг. составляла для советского инженера такую же неотъемлемую часть профессионального риска, как для кровельщика — опасность упасть с лестницы, а для плотника — отрубить себе палец, цинично замечает Николас Лэмперт{1484}. Одна из величайших проблем инженеров в эти годы заключалась в том, что ошибка на производстве могла немедленно повлечь за собой подозрения в умышленном вредительстве. По сути, от официальной точки зрения на повседневные аварии, без которых не обходилась работа инженера, зависело, будут ли ИТР жить относительно спокойно или станут жертвами произвола и террора. С этой стороны они по большей части находились во власти партийно-правительственных дефиниций. В 1936 г. снова был дан сигнал видеть в невыполнении планов и выпуске некачественной продукции злостный саботаж, а не «честную ошибку». В ноябре 1936 г. Вышинский велел прокуратуре квалифицировать любой несчастный случай, любые производственные неполадки и брак как контрреволюционную деятельность и саботаж{1485}. Риторика по поводу того, что инженеры принимают недостаточное участие в стахановском движении, тут же превратилась в дискурс о вредителях, изображавший огульно всех инженеров «шарлатанами», «тунеядцами» и «вредителями»{1486}. В первую очередь их постоянно упрекали в том, что они, дескать, недостаточно заботятся о мерах по технике безопасности либо сознательно их саботируют. Стахановский метод, в самой основе которого лежали несоблюдение правил техники безопасности, а также торопливость и небрежность в работе, поскольку стахановцев вечно поджимало время, приводил к неисчислимым авариям и несчастным случаям, ответственность за них теперь возложили на ИТР: «Стремясь вызвать недовольство масс, враги народа "особое внимание" уделяли технике безопасности»{1487}. Оправдания инженеров, что в авариях виноваты сами рабочие, в принципе трактовались как «вредительская» «клевета на рабочих»{1488}. Инженерам ставили на вид, что «большие суммы», отпускаемые государством на технику безопасности, утекают неизвестно куда, а число несчастных случаев неуклонно растет, хотя государство все возможное сделало и обо всем подумало{1489}. Ужесточались нападки на крупных хозяйственников. По сообщениям в прессе складывалось впечатление, будто вся промышленность безнадежно отстала, дезорганизована и совершенно не справляется с планами. Инженеры сделались козлами отпущения, которым предстояло расплачиваться за недостаток электричества и угля, машин и станков, за дефицит автомобилей и товаров широкого потребления, за то, что еще не каждому советскому гражданину построили отдельную квартиру. Невыполнение обещаний второй пятилетки вменялось в вину руководителям главков промышленных отраслей, директорам и главным инженерам предприятий, а также всем ИТР в целом.{1490} Первую атаку газета «За индустриализацию» повела на начальника Главного управления энергоснабжения (Главэнерго) Казимира Петровича Ловина 8 августа 1936 г. Она в самых резких выражениях критиковала его за отсталость, консерватизм, инертность и неподчинение распоряжениям Орджоникидзе. Ловин воспрепятствовал внедрению нового котла, спроектированного Рамзиным: «Начальник Главэнерго, который, кстати сказать, не ударил палец о палец, чтобы организовать борьбу за экономию электроэнергии, который, кстати сказать, из рук вон плохо ведет строительство электростанций, наказан наркомом по заслугам. Начальник Главэнерго совершил тяжелое преступление. Он проявил "косность и консерватизм в деле внедрения передовой техники" Нельзя быть руководителем энергохозяйства, отказываясь от технически более совершенных котлов»{1491}. Орджоникидзе объявил Ловину выговор, но это было только начало: в 1937 г. того арестовали, и в 1938 г. он погиб в лагере{1492}. В марте 1937 г. ожесточенным нападкам подвергся и начальник Главного управления промышленного строительства (Главстройпрома) С. 3. Гинзбург: «Очковтиратели и преступники. Товарищ Гинзбург, кто несет ответственность?» Ответственность ему надлежало понести за то, что директор «Азов-стали» Гугель и руководитель «Югжилстроя» Познанский сообщали абсолютно неверные сведения о своей работе. Их сгубила привычка рапортовать об успехах, несмотря на то что планы не выполнялись, — дабы не прослыть саботажниками{1493}. Гугель и Познанский объявили, что в 1936 г. удешевили строительство на 20% по сравнению с предыдущим годом. В действительности же они израсходовали на 771 000 руб. больше. Показанная ими чистая прибыль в размере 637 000 руб. также, по словам газеты, являлась чистой выдумкой. Зато руководящим кадрам были выплачены крупные премии. Сам Познанский положил в карман 27 500 руб.{1494} Гинзбург во второй раз стал мишенью критики в апреле 1937 г., когда газета «За индустриализацию» потребовала, чтобы он объяснил, как собирается наводить порядок в своей отрасли{1495}. Обличения и разоблачения сыпались одно за другим. «Почему вы молчите, товарищ Максимов?»{1496} — атаковала газета директора завода текстильного машиностроения, который в феврале также не смог выполнить план. Инженеров Московского трансформаторного завода она упрекала в том, что государство затратило на их обучение в США много денег, а они, вместо того чтобы отплатить ему выпуском хорошей продукции, демонстрируют привычку к рутине и консерватизм{1497}. Г.В. Гвахария, ведавший финансами в Макеевке, разоблачался как «троцкистский вредитель» в черной металлургии, вообще сильно зараженной «троцкистами и зиновьевцами»{1498}. На заводе «Динамо» технический директор Точинский, оказывается, годами вел «пагубную разлагающую работу», тормозил технический прогресс и препятствовал устранению недостатков{1499}. Начальник Главэнергопрома Николай Александрович Филимонов небрежно относился к своей корреспонденции и в день оставлял без внимания от 100 до 150 бумаг. Вместо того чтобы заниматься срочно требующими решения вопросами, он уехал в отпуск{1500} Весной 1937 г. газета завела рубрику «Письма в редакцию», чтобы легитимировать нападки на инженеров с помощью гласа народа{1501}. Заголовки хотя бы одного номера дают представление о напряженной, накаленной атмосфере, в которой подозрения мог навлечь на себя каждый: «На заводе "Красный треугольник" дела плохи», «Поставщики станкостроительства работают плохо», «Скандальная история в Макстрое», «Главное управление товаров массового потребления верно старым традициям»{1502}. Еще в середине 1936 г. пресса заговорила о снятии с должностей и увольнениях{1503}. Аресты в широких масштабах начались в конце года, в том числе на строительстве вагоностроительного завода в Нижнем Тагиле; затем в январе 1937 г. последовал один из первых крупных процессов — против руководителей строительства химкомбината в Кемерово{1504}: «Кемеровский процесс и процесс антисоветского троцкистского центра со всей ясностью вскрыли, что охрана труда и техника безопасности явились одним из участков обостренной классовой борьбы. Поджоги, взрывы, аварии, отравления и т. д. озверевшие враги народа широко использовали для своих преступных целей».{1505}