Жозефина Харт - Крах

• Название: Крах
• Автор: Жозефина Харт
• Издательство: КРОН-ПРЕСС
• Жанр: Современные любовные романы
• Год: 1994
• ISBN: 5-8317-0099-2

Жозефина Харт — мастер психологического романа. Два произведения писательницы «Крах» и «Грех» сразу же после публикации стали сенсацией. Они переведены на 24 языка и изданы в разных странах мира миллионными тиражами.

Человек, однажды преступивший черту дозволенного, неизбежно бывает наказан судьбой. Секрет автора кроется в глубоком знании человеческой души.

---

Я сел на пол, концентрируя всю мою энергию на ней. С силой, о которой я не подозревал, я исключил все посторонние мысли. Иногда я понижал уровень воды. Казалось, она не замечает меня, выскальзывая из-под воды вновь и вновь. Наконец она попросила:

— Я хочу спать.

Я завернул ее в полотенце и растер досуха. Затем быстро накинул на нее ночную сорочку. Она откинула голову и вытянулась между простынями. Уснула в ту же минуту. Я сел у окна и глядел в ночь. В беззвездном небе стояла полная луна.

Подумалось, как необычайно редко я замечал подобные вещи. Какая-то глухота души. Наследственная пустота. От поколения к поколению переходило ничтожество. Жизнь духа открывается только выстрадавшему ее.

Образы детских лет Мартина поглотили меня — особенно один поворот головы в беге, когда я позвал его; счастье было в его смехе в тот золотой солнечный день. Медленно закрыв глаза, я опустил шторы перед этой картиной. Я должен был подготовить похороны.

Я нашел немного писчей бумаги и начал составлять список. Заметки для некролога в «Таймс», «Телеграф». Я опасался, что другое сообщение — менее мягкое — стало бы вестью о смерти в спокойной утренней жизни людей, которых я никогда не знал.

Это должен был быть лишь косвенный намек в небольшой газете, возможно, простое заявление о трагедии, одно среди прочих. За себя я не беспокоился. Охранить достоинство жизни Мартина оказалось для меня чрезвычайно важным. Мог ли я сделать что-нибудь? Возбуждение, страшное возбуждение, охватившие меня, заставило дергаться мои голову и плечи в коротком спазматическом движении. Господи! Я не мог оставаться в состоянии шока. Я должен выдержать все это. Я выскочил из комнаты. Заглотнул несколько таблеток диазепама и вернулся обратно к моему перечню — заказ гроба, церковный обряд, цветы, музыка. Ингрид металась по кровати. Я бросил взгляд на часы. Прошло слишком много времени. Как это могло быть возможным? Луна ушла. Падение, это было уже не сегодня. Сегодня был другой день. Итак, Мартин умер вчера. Мартин погиб в этот день на прошлой неделе, в прошлом месяце, в прошлом году. Сегодня — десять лет после его смерти. Двадцать лет. Когда же я прекращу отсчитывать эти годы после Мартина? Когда, о, когда я умру?

Ингрид застонала. Сейчас, в этом страдании, чтобы преодолеть его, ей было необходимо спать. Я наблюдал, как с каждым моментом ее тело переходило от гнева к поражению. Под конец она снова впала в состояние покорности. Ее глаза неожиданно открылись, в первую секунду в них было недоумение: «Это не правда, это не так». Я помог ей сойти с постели. Мы ничего не говорили.

Медленно и тихо она пошла к ванной и осторожно прикрыла дверь. Я повернулся к окну и спокойно наблюдал, как возвращается день. Звуки автомобилей, голоса людей вторгались в сознание какой-то странной мелодией. Молочный фургон, обогнувший угол дома, показался мне космическим экипажем, отправившимся в исторический переход поперек вновь открытой планеты.

Я знал, произошел раскол. Разверзлась глубокая трещина. Я понимал, что отныне реальный мир для меня останется в этом новом и ярком фокусе. Но я должен был действовать в какой-то одной, доведенной до автоматизма моим прежним опытом функции. В следующие несколько дней я должен был жить лишь этой частью моего существа. Все другое во мне должно было дремать в бездействии, чтобы ожить позже, возможно, навсегда.

Страх охватил меня. Нужно начать сейчас, начать действовать в этом измерении. Бросил пристальный взгляд на машину. Слышны звуки. Сфокусироваться на молочном фургоне… Смотри! Он двигается толчками. Неожиданно остановился снаружи.

Ингрид вышла из ванной. Совершенно преобразившаяся. Ее собранные на затылке волосы снова приняли свой обычный превосходный вид. Ее лицо, с которого опухоль сошла вместе с остатками ночи, в своей неподвижности было похоже на маску абсолютного благоразумия и сдержанности. Она прошла в комнату, защищенная этим искусственным совершенством, с которым красивая женщина привыкла выступать против окружающего мира. Она была обнажена.

Наша близость в браке не притупила всей остроты этого образа. Она встала передо мной и проговорила:

— Какая жалость, что мы когда-то встретились.

— Но Салли? У тебя осталась Салли.

— Да-да, Салли. Но знаешь, Мартин был единственным для меня. В действительности всегда есть только один человек. Для тебя, я полагаю, Анна?

Я сделал неопределенный знак рукой.

— Какое счастье для тебя, что она не умерла. Да? Анна существует… Анна… если использовать этот современный язык… она уцелела или нет? Ты любил меня когда-нибудь?

— Да. Это казалось таким нормальным, — сказал я.

— И его? — Она жестом указала на свое тело. — И его?

— Ты необыкновенно красива.

— Я знаю. Мой Боже! Ты думаешь, я не понимаю этого? — Она вытянулась во всю длину около зеркала — У меня красивое лицо, — сказала она, — взгляни на него. Погляди на мое тело. Мои груди невелики, но очень сексуальны. Моя талия и бедра стройны и тонки. — Она провела ладонями вниз по животу. — А что ты скажешь об этом? Как тебе эта моя часть, завершающая элегантные ноги? Посмотри на всю эту красоту. Этого было не достаточно? Не достаточно! За это банкротство заплатил Мартин.

Она повернулась ко мне. Теперь в спокойной глубине зеркала отразились хрупкие линии ее спины и, все так же неуместные, пугающие, идеально гладко зачесанные наверх волосы.

— Ты должен был умереть, — сказала она спокойно. — Ты должен был. Мой Бог, ты никогда и не казался живым.

— Ты абсолютно права, думая так. Я обязан был умереть. Но я не думал об этом. Я действительно никогда не был по-настоящему живым, никогда и ни с кем, кроме Анны.

— Возможно, после всего ты стал очень жестоким человеком. Хорошо, ты заслужил свою ужасную жизнь. На секунду, только на секунду, ты понимаешь, я подумала о том, что хочу заняться с тобой любовью.

Я был поражен. Она рассмеялась. Короткий, горький смех.

— Судя по твоей реакции, я вижу, насколько неуместной я стала. А это могло бы придать мне сил. — Она выдвинула ящик шкафа, перебрала белье. Надела простое черное платье, настолько совершенное в своей простоте, что Ингрид казалась в нем бесполезно-прекрасной иконой, формой без силы.

Я услышал, как подъехал Эдвард. Ингрид побежала к нему вниз. Эдвард крепко обхватил и прижал к себе дочь. В его лице было опустошение.

— О, моя Ингрид, — шептал он, — моя самая дорогая, самая дорогая, любимая, любимая Ингрид, мое бедное дитя.

— О, папа.

Мгновение я стоял парализованный. Это не Ингрид звала отца, а Салли — меня. Стоя в дверях комнаты, она снова прошептала:

— О, папа.

Я двинулся к ней, но она неожиданно воскликнула:

— Нет! Нет! — Отвернулась и пошла вниз, словно один мой вид ранил ее.

Я медленно последовал за ней.

— Салли, ты держалась молодцом прошлой ночью, — проговорил Эдвард. — Это было очень тяжело для тебя. Ты знаешь, Салли рассказала все, — Эдвард кивнул мне. — Очень тяжело для девочки… очень тяжело.

— Салли очень мужественна. Доброе утро, сэр. — Джонатан появился в холле. — Я безнадежно сожалею. — Его голос поник.

— Можем мы поговорить… наедине? — Мы зашли в кабинет — Я мог бы позвонить в регистрационный офис и в отель, — сказал он — Всем, кроме родителей Анны. Счастье было в семье… О, Боже, это звучит чудовищно… ты понимаешь, что я имею в виду.

— Я позвоню матери Анны. Вилбур только что перенес сердечный приступ. Опасно сообщать ему сейчас. Ее отец в гостинице «Савой», насколько я знаю. Ему тоже надо позвонить.

— Сэр, я буду работать в комнате Салли, если вы позволите.

Я кивнул. Просьба была чрезвычайно учтивой, возможно, даже более чем требовалось.

— Ты любишь Салли?

— Очень сильно.

— Я рад. Я хотел сказать, рад, что это ты.

— Спасибо, сэр.

Я позвонил матери Анны.

— Я сама собиралась звонить вам, — сказала она. — Но чем я могла помочь прошлой ночью, что могла сказать? Я хотела, чтобы прошло какое-то время.

— Вы знаете?

— О, да.

— Анна?

— Да. Она приезжала увидеться с Вилбуром. В коридоре, наедине, она мне рассказала. Вскоре после этого уехала. Вы знаете, что я почувствовала?

— Нет.

— Я вдруг ощутила себя очень старой. Французы называют это un coup de vieux[11]. Сегодня я выгляжу очень и очень старой. Полагаю, мне следовало бы утешить вас. Но на самом деле вы этого не заслужили, правда? Вы с Анной прекрасно друг другу соответствуете. Вы стали причиной агонии в жизни других. Ее всегда отличал именно этот талант. Несомненно, вам это уже известно. Ваша жена внушает симпатию, бесконечную, бесконечную симпатию. Но насколько я себе ее представляю, она не откликнулась бы сейчас ни на какие проявления чувств. Я думаю, она не хотела бы жалости. — Наступила тишина. Потом она заговорила снова: — Я отличаюсь от той, какой вы помнили меня?