Сергей Снегов - Книга бытия (с иллюстрациями)

• Название: Книга бытия (с иллюстрациями)
• Автор: Сергей Снегов
• Издательство: Терра Балтика
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-98777-023-8

Двухтомный роман-воспоминание Сергея Снегова «Книга бытия», в котором автор не только воссоздаёт основные события своей жизни (вплоть до ареста в 1936 году), но и размышляет об эпохе, обобщая примечательные факты как своей жизни, так и жизни людей, которых он знал.

---

То, что она рассказала, меня не сильно впечатлило — в книгах описывались истории куда опасней. Ее страх показался мне преувеличенным — и я не стал скрывать своего скепсиса.

Ну, влюбился в нее паренек (ничего удивительного — все-таки учились вместе). Все парни влюбляются в девушек, когда настает их срок. Ну, не нравился он ей — это тоже бывает. Ну, пригрозил, что не допустит, чтобы за ней кто-нибудь ухлестывал — нормальное дело. Только нашему праотцу Адаму простушка Ева досталась без всякого соперничества — и то в силу тогдашних географических обстоятельств. Ну, раскричался, что будет с ножом в руках отстаивать свои права (которые, кстати, до сих пор не может приобрести) — пустая болтовня: нож, о котором говорят, вовсе не так опасен, как тот, который выхватывают. В общем, дальше крика дело не пойдет — побесится и перестанет. Не стоит бояться и портить настроение из-за пустяков!

Я так и не понял тогда двух очень важных вещей.

Во-первых, литература всегда так или иначе отражает жизнь. Да, конечно, книги полны исключительными событиями — но события эти вовсе не исключены в реальности. Я недооценил соперника. Я не сумел понять, что в реальной моей жизни воспроизводится классическая литературная история. У меня попросту не хватило на это фантазии — существенный недостаток для будущего писателя-фантаста.

Во-вторых (и это уже очень личное), меньше всего я мог предугадать, что впервые столкнулся с тем, что будет сопровождать меня всю мою жизнь — нежеланно и неизбежно. Влюбляясь, я всегда буду отодвигать какого-нибудь соперника. Сейчас я понимаю, что знал, вероятно, величайшее человеческое счастье: мои любимые любили меня, у меня не было неудач. Я не хвастаюсь — только констатирую. Одна из моих давних возлюбленных, язва и умница, как-то сказала:

— Тебе везет с женщинами, потому что ты отчаянный трус. Да, да, не удивляйся! Ты влюбляешься, когда замечаешь, что тебя уже любят. Ты боишься препятствий и не способен их преодолевать. Ты не можешь завоевать любовь. Ты умеешь только любить.

Возможно, она была права — и я просто боялся добиваться тех, кто был ко мне равнодушен. Но вот соперничества я никогда не избегал — ибо, влюбившись, не мог отступать. Я не был безрассудным храбрецом, но и труса не праздновал — здесь она все-таки ошибалась.

Тогда, девятнадцатилетний, я не мог этого знать и поверхностные свои рассуждения закончил тоже очень поверхностно:

— Как зовут этого неудачника, этого твоего «Тень»?

Она назвала какое-то распространенное имя (я его начисто забыл) — не то Семен, не то Шура, не то Абраша. Остановлюсь на Семене — это ему вполне подходит. Не знаю, почему шекспирофил Крихацкий именовал его Калибаном — вот уж на кого Тень решительно не походил.

В парке Людмила забыла свои страхи. Мы бегали по тропкам и аллеям, шумно гремя в осыпавшихся листьях. В одном из дубов чернело дупло — мы с трудом втиснулись в него.

— Мы с тобой в крепких древесных объятиях! — смеялась Людмила.

— В тисках двухсотлетнего дуба.

— А если здесь змеи? — Она вдруг испугалась.

— В Хаджибеевском парке они влюбленных не кусают.

— А разве мы влюбленные? Ты не говорил о чем-либо подобном. И я боюсь, что змеи на нас нападут.

Я ответил такими объятиями (в дополнение к древесным) и такими поцелуями, что даже самая недоверчивая и злая змея не решилась пошевелиться в своей норе.

— Что будем делать? — спросила Людмила, отдышавшись.

— Прежде всего вылезем и убедимся, что мир никуда не исчез.

Мир потемнел, склонявшееся солнце уже не пробивалось сквозь деревья. Я поднял Людмилу на руки — она удобно обняла меня за шею. Я шел, расшвыривая сухую листву, — мне хотелось, чтобы она звонче шуршала. Людмила терлась о меня щекой, потом нежно укусила за ухо.

Устав, я усадил ее на кучу сухих листьев и опустился рядом. Вечерний ветерок глухо зашевелился в ярких кронах каштанов и платанов, заворчал в старых, дрожащих осокорях, жестью зазвенел в дубах. Сквозь ветви склонившейся над нами березы остро глянула первая звезда. Мы принялись за еду.

— Как здесь хорошо! Как удивительно хорошо! — не то прошептала, не то вздохнула Людмила. — Даже не догадывалась, что есть такое чудесное место.

— Лучший парк в городе. И почти никто этого не знает. Смотри, еще не зима, даже не осень — а мы здесь одни.

— Надо идти, Сереж! — сказала она. — Не хочется, а надо. Сегодня мои будут очень беспокоиться обо мне. — Она положила голову мне на грудь и шепнула: — Сереж, я счастлива, как еще никогда не была!

Я тоже был счастлив. В моей — по общему мнению, трагичной — жизни было много моментов, когда я ощущал себя совершенно, абсолютно, всеполно счастливым. Вечер в осеннем Хаджибеевском парке был одним из них.

Спустя почти двадцать лет, многое пережив, я приехал в Одессу повидать маму. И почти сразу поехал в Хаджибей. Но я не нашел его. Парка не было — его начисто вырубили в войну.

В тот день наше с Людмилой прощание оказалось скомканным. На ступеньках, ведущих к двери Крихацких, сидел какой-то парень. Он приподнялся, когда мы подходили. Он был чуть повыше меня, широкоплеч, круглолиц — тусклый свет далекой лампочки не позволял разглядеть его более детально.

— Я давно жду тебя, Люся, — сказал он.

— Мог бы и не ждать, я тебя не звала, — холодно ответила она.

— Ты сказала, что будешь вечером дома.

— Я передумала.

— Нам надо поговорить, Люся.

— Мне не надо.

Он повернулся ко мне.

Я по-прежнему плохо видел его лицо. Он говорил медленно и спокойно.

— Слушай, будь человеком, — сказал он. — Ты весь вечер прогуливался с Люсей. Я здесь с пяти часов — пришел, когда вы ушли. А теперь уходи ты. Дай нам поговорить.

Она рассердилась. Я впервые услышал, как звенит ее голос.

— Семен! Разрешение на разговор со мной даю я сама! Убирайся. Мне надо условиться кое о чем с Сергеем.

— Значит, тебя зовут Сергей, — сказал он так же спокойно. — А я — Семен. Так ты дашь мне поговорить с Люсей?

Я не успел ответить. Людмила окончательно разозлилась.

— Я уже сказала тебе: уходи! Ты здесь лишний!

Он не обратил на нее внимания. Я продолжал молчать. Я не знал, что делать.

— Значит, не хочешь оставить меня с Люсей? Твое дело. Теперь скажите, о чем вы хотите уславливаться?

Она закричала так, что ее не могли не услышать дома:

— Вот уж это тебя совсем не касается! Я никогда не давала тебе отчета в своих поступках — и впредь не буду, запомни это!

Дверь отворилась. Вышел Крихацкий, за ним виднелись встревоженные женщины.

— Кажется, явился гражданин Тень, — спокойно констатировал отец Людмилы, — он же Калибан. Какую бурю вы поднимаете в нашем прекрасном виноградном вертограде!

— Спроси у него (если, конечно, он сам это знает): чего он хочет? Сереж, в присутствии посторонних нам трудно разговаривать. Приходи завтра, как договорились.

Она явно подчеркнула слово «договорились» — чтобы я случайно не выдал, что договоренности не было, — кивнула и ушла в дом.

— Слушайте, ребята, — сказал Крихацкий. — Вы не мартовские коты, не вздумайте сцепиться. Идите спать.

Он закрыл дверь. Я поколебался и медленно отошел от дома. Семен двинулся за мной.

— Хочешь драться? — спросил я. Семен был явно из молдаванских или бугаевских — а в этих районах споры из-за женщин решались преимущественно кулаками. Я недолюбливал драки и до этого вечера не знал, что такое соперник. Мне надо было кивнуть и уйти — я не мог этого сделать: во мне закипело злое самолюбие.

— Ты не сказал, о чем вы условились, — напомнил он.

— И не скажу. Это наше с Людмилой дело. Больше тебе ничего не нужно знать? Тогда, если разрешишь, я уйду.

— Погоди уходить. Столько часов гуляли — можно потерять еще минут тридцать.

— Смотря на что терять. — Мое раздражение переходило в ярость. Я чувствовал, что драки не избежать. — Если на кулаки, то удовольствия немного.

— Кулаков не будет, можешь не беспокоиться. Заранее предупреждаю: драться с тобой не стану.

От неожиданности я растерялся — и мой ответ прозвучал глупо:

— Побаиваешься, значит? Не ожидал.

— И не ожидай, — веско сказал он. Мы стояли теперь под лампочкой — и я смог разглядеть его презрительную ухмылку. — С двоими такими справлюсь, если понадобится. Но мне нельзя драться. Я еще не сошел с ума. Я старику еще год назад, когда отшивал от Люси одного чудака, обещал не давать воли рукам, если кто полезет за ней ухаживать. Обмануть Крихацкого — не могу.

— Значит, ты его боишься? Замечу на всякий случай.

— Я побаиваюсь только одного человека в мире — моего батю. Он столько раз драл меня в детстве, что извел в лохмотья дюжину хороших ремней. Я теперь его навсегда уважаю.

— Ты же сказал, что боишься Крихацкого?