Цянь Чжуншу - Осажденная крепость

• Название: Осажденная крепость
• Автор: Цянь Чжуншу
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Современная проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-280-00707-2

Роман о бездуховной жизни «образованного» общества в гоминьдановском Китае 30-х годов нашего века, о неуверенности людей в завтрашнем дне, о скудности, мелочности их существования, об их одиночестве и разобщенности.

Рассказы писателя — тонкая сатира на китайскую интеллигенцию тех лет.

---

Одна из газет в передовице обрушилась на Нобелевский комитет, назвав его членов «неблагодарными, забывшими родство». Ведь старик Нобель разбогател благодаря изготовлению пороха, а порох — гордость нации: он был изобретен в нашем отечестве. Если бы члены комитета вспомнили об этом, премия наверняка досталась бы китайцу. Но увы, эта передовица пропала втуне, поскольку уважаемый синолог еще не выяснил, есть ли в китайских словах смысл.

Реакция другой газеты была более оригинальной — редакция принялась поздравлять Писателя. До сих пор он пользовался неизменным успехом, но сейчас претерпел обиду, увеличил собой число не оцененных по достоинству крупных мастеров. «Успех и обида — вещи, казалось бы, диаметрально противоположные, но нашему Писателю выпало испытать и то и другое. Какая необычная, завидная судьба!»

В третьей газете было выдвинуто практическое предложение: «Получение за границей займов может быть оправдано в политическом смысле, но выпрашивать у иностранцев награды и премии — сущий позор. Чтобы восстановить репутацию нашей страны, мы должны сами учредить литературную премию в противовес Нобелевской. Иначе нам угрожает утрата суверенитета в области литературной критики. Главной отличительной чертой этой премии должно стать то, что ею будут награждаться лишь произведения, написанные на одном из местных диалектов китайского языка; в число таких диалектов войдут английский, на котором говорят в Шанхае и Гонконге, немецкий, на котором многие объясняются в Циндао, и распространенный в Харбине русский. Рядом с такой премией Нобелевская уже не будет казаться диковинкой. Ради получения нашей премии писатели Европы и Америки наперебой начнут заниматься китайским языком, и наша пятитысячелетняя культура пустит глубокие корни на Западе. А коль скоро Нобелевская премия носит имя конкретного человека, нам следует пойти по этому же пути. Скажем, почему бы нашему великому Писателю не отомстить своим обидчикам, пожертвовав часть своих гонораров и накоплений на литературную премию?»

Редактор четвертой газеты продемонстрировал не только практичность, но и глубокое понимание психологии людей. Он заявил, что надо поощрять не только литературу как таковую, но и тех, кто не жалеет своих средств на поощрение литературы. Так что, если мы хотим, чтобы кто-нибудь из капиталистов учредил литературную премию, мы должны материально поощрить целый ряд лиц, располагающих капиталами. Сумма может быть и невелика, дело не в ней, а в оказанном уважении, тем более что капиталистам деньги не так уж и нужны. Статья заканчивалась призывом: «Быть может, наш великий Писатель покажет всем пример?»

Кто мог предположить, что подобные благонамеренные советы погубят нашего героя! Получив точные сведения о решении комитета, он заболел и слег в постель. Ему полегчало, лишь когда соотечественники стали защищать его от нанесенного оскорбления. Он горел нетерпением узнать, что об этом скажут газеты, но одновременно решил, что надо поскорее опубликовать интервью с самим собой. Как правило, все печатные сообщения о Писателе исходили от него самого. При этом он порой нарочно допускал кое-какие фактические неточности — во-первых, пусть думают, что писал кто-то другой, а во-вторых, можно будет дать опровержение, и его славное имя появится в газете дважды, хотя и по пустякам.

В то самое время, когда он обдумывал текст интервью, одна за другой стали приходить газеты с передовицами, о которых мы уже рассказывали. Первой оказалось достаточно, чтобы вызвать у него гнев. Ведь он считал, что лично ему нанесен материальный ущерб, а когда совершенно некстати пускают в ход такие понятия, как отечество и нация, его собственный образ явно мельчает. В заголовке второй газеты он увидел слово «поздравляем» и тут же разорвал ее в клочья. Несколько успокоившись, он прочел третью передовицу: ему показалось, что на него льют ледяную воду. Дочитав до конца четвертую, он так разволновался, что потерял сознание.

Вечером того дня у постели больного толпилось множество мужчин и женщин — представители всевозможных обществ, пришедшие справиться о здоровье, газетные репортеры и просто почитатели его таланта. Репортеры на ходу делали в блокнотах наброски под названием «У смертного одра», остальные сжимали в ладонях носовые платки, готовясь вытирать слезы, — все были уверены, что пришли навсегда проститься с кумиром. Наиболее чувствительные из молодых поклонниц ощущали неловкость: они боялись, что носового платка им не хватит, а рукава их ципао, едва прикрывающие подмышки, слишком коротки, чтобы вытирать глаза, — то ли дело рукава мужских пиджаков.

Писатель обвел глазами сгрудившихся перед его постелью людей. Все обстояло так, как, по его представлению, должно было быть в час перед кончиной. Жаль только, что голова и все органы тела уже не слушались его приказов: он не мог ни полностью вспомнить, ни отчетливо произнести давно заученную им прощальную речь, обращенную к людям и к миру. Ему удалось выдавить из себя лишь несколько слов: «Мои сочинения… Не нужно полного собрания, потому что…» Но то ли заготовленная речь была слишком длинна, то ли остававшаяся жизнь слишком коротка, — как бы то ни было, договорить до конца ему не удалось. Уши окружавших сначала навострились, как у охотничьих собак, но тут же разочарованно опустились, как у хрюшек.

Когда люди расходились, возникла оживленная дискуссия о том, что могло побудить Писателя отказаться от полного собрания сочинений. Одни считали причиной многочисленность его трудов — сколько ни собирай, все равно будет неполным. Другие полагали, что он таил в себе еще много ненаписанных романов и пьес, а то, что опубликовано, не дает достаточного представления о его одаренности. Спор между этими двумя точками зрения впоследствии стал одним из интереснейших эпизодов истории современной китайской литературы.

На траурной церемонии один критик взволнованно произнес: «Его дух не умрет никогда, его шедевры будут жить вечно, они станут самой драгоценной частью нашего наследия!» А один молодой читатель вздохнул с облегчением: «Но тело его все-таки умерло! Больше он не будет издавать книг, а то я совсем обнищал бы». Этот юноша покупал книги Писателя на собственные деньги, критик же, вне сомнения, получал их от автора бесплатно, с дарственной надписью.

Наш Писатель, к которому вернулась способность воспринимать все происходящее, решил, что смерть не такая уж плохая штука. На душе у него было так легко, будто он сбросил с разгоряченного тела толстую шубу, а терзавшая его болезнь исчезла точно так же, как подевались куда-то прятавшиеся в складках одежды насекомые… Интересно, однако, что будет с ним теперь, после смерти? Было бы правильным, если бы из рая прислали представителя — встретить человека, так много сделавшего для общества и для культуры. Неужели рай — всего лишь выдумка суеверных людей? Но если рая нет, его нужно поскорее построить хотя бы ради него. Впрочем, долго находиться в раю было бы скучно. Разве что это был бы магометанский рай, где можно обладать семьюдесятью двумя красавицами, способными по желанию восстанавливать девственность, где в воздухе летают жареные гуси и утки с аппетитно хрустящей корочкой кожи. Это неплохо: подлетят ко рту, а ты откусывай, хрусти себе на здоровье. Жаль только, что неустанные литературные труды испортили ему желудок, как бы от жареной птицы не стало хуже. Впрочем, может статься, что к утиным шеям уже прикреплены пузырьки с желудочными каплями, средством от изжоги или слабительным.

Да и красоток, пожалуй, многовато… Сколько это нужно времени, чтобы насладиться всеми! Распутник Дон Жуан установил свой великий рекорд — две тысячи пятьсот девяносто четыре любовницы — благодаря беспрестанным стараниям в течение всей своей жизни. Но доведись ему одновременно иметь дело с семьюдесятью двумя женщинами, боюсь, и он запросил бы пардону!.. Допустим, все они не похожи одна на другую. Но ведь мы не всеядны, у каждого свой вкус; какие-то понравятся больше, чем остальные, начнутся сцены ревности, интриги. Что сможет он поделать с семью десятками языкастых, острых, что твой маринованный перец, бабенок — он, в своей семье пасовавший перед двумя сварливыми женщинами? Но ведь говорят, что все семьдесят две гурии созданы по одному образцу — у всех черные кудри, черные глаза, змеиные талии и абсолютно одинаковые черты лица. Быть все время привязанным к одной женщине — скукотища, а если она размножена в десятках копий?.. Писатель перепугался и перестал размышлять на эту тему.

Литераторы пускаются в любовные авантюры по большей части из тщеславия — пусть, мол, окружающие дивятся талантам, способным привлекать противоположный пол. Подобно богачам, покупающим несколько особняков и десяток автомобилей, литераторы заводят любовниц вовсе не из практической потребности, а только для того, чтобы вызвать к себе зависть. Но, коль скоро каждый попавший в рай может обладать чуть не сотней женщин, похвальба эротическими подвигами лишается смысла. Конечно, можно было бы собрать материал для лирических поэм и покаянных исповедей, но еще неизвестно, читают ли в раю книги. Впрочем, почему бы не показать другим пример — начать читать самому и подарить соседям по раю экземпляры своих сочинений. И наш Писатель направился в свой кабинет.