Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

• Название: Унесенные за горизонт
• Автор: Раиса Кузнецова
• Издательство: Новый хронограф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-94881-133-8

Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.

---

Еще раз желаю когда-то моей Рае счастливой жизни, любимого и любящего мужа, покоя и уюта семьи.

Если разрешишь ― крепко целую тебя. Игорь

Мой адрес. Ленинград, Выборгская стор. Арсенальная наб. д.5, Изолятор Спец/назн. Срочно-заключ. Винаверу Игорю Андр.

Письмо 2 (июнь 1929)

Ленинград, 12/VI- 1929 г. Дом заключения.

Милая Рая!

Редко в тюрьме бывают такие неожиданности, как получение письма от тебя. Я думал, что отсутствие ответа от тебя ― это конец переписки, ― и рад, что это не так.

Легче стало на душе, когда прочел твои слова о возрожденной жизни, о появившейся цели, к которой ты стремишься, о работе, которой ты, как видно, увлекаешься. Бесконечно рад, что миновала у тебя полоса апатии и отчаяния.

Если мои письма обидели тебя, прости ― у меня не было желания огорчить тебя. Но слишком больно было видеть такое полное и холодное недоверие, почти вражду, звучащую в твоем письме ― хотя права и ты, высказывая недоверие, ты на это имеешь право.

В отличие от философов-циников некоторые немецкие философы ударились в сентиментальный подход к жизни, и хотя в наш суровый, холодный век мы с улыбкой смотрим на проявление сентиментальности ― сами мы, если только искренне, по-настоящему любим, сентиментальны в проявлении любви, некоторые из нас больше, другие меньше ― это дело характера, взглядов и техники. Некоторые в проявлениях любви бурны и откровенны, другие ― молчаливей, любят замкнуто и тихо, но каждый искренен в своем чувстве.

Слишком сильно мое чувство к тебе, чтобы я мог холодно и абстрактно говорить и писать о нем ― и если я был сентиментален, то ты, как женщина, должна была почувствовать, почему это так.

Не из скрытности я умалчивал о своей жизни ― я боялся снова натолкнуться на недоверие, пусть законное, но все же обидное, да и слишком монотонная и однообразная жизнь в тюрьме, слишком мало перемен, чтобы можно было сообщить что-то новое.

По-старому работаю на ящичной фабрике тюрьмы старшим (мастером). Получаю 75 копеек в день, из которых 50 коп. откладывают в неприкосновенный фонд до моего освобождения.

Свободное время посвящаю занятиям немецким языком (у нас здесь есть группа в 7 человек), много работаю по физике и литературе ― пишу и читаю.

Окно камеры выходит на Финляндскую жел. дор., и когда видим проносящиеся поезда, переполненные публикой, стремящейся на дачу, на берег моря, ― больно сжимается сердце.

Погода чудная, да толку в ней мало, так как прогулка у нас один час, а остальное время либо в душной камере, либо в пыли фабрики.

Получаем газеты, слушаем радио («Хриплоговоритель»), так что не совсем отрезаны от мира.

Медленно, медленно тянется время, и очень большим кажется оставшийся срок.

Убивает полное незнание будущего, гнетет сознание того, что ты не человек, а пешка в руках других ― холодных, казенных людей.

Вот сейчас ночь ― вернувшись в камеру с работы на фабрике, я пишу это письмо и не уверен, что следующую ночь буду ночевать в этой камере или даже в этой тюрьме. Утром в любой день могут войти, приказать собирать вещи и готовиться на отправку ― может быть, очень далеко, на север, восток или еще куда подальше.

Сейчас еще, например, спокоен каждый ― но через месяц после заседания Распределительной комиссии опять могут быть различные отправки и перетасовки.

Тяжело и общество, в котором приходится жить и работать, ― мало уму, еще меньше сердцу может оно дать. Воры- рецидивисты и другая подобная публика представлена у нас очень полно и красочно.

И много типов описал я в своих заметках, которые думаю тщательно проработать.

Настолько велик оставшийся срок, так далеко до окончательного освобождения, что я совсем почти не думаю о будущем.

Решил твердо одно: по выходе из тюрьмы уеду в Среднюю Азию и постараюсь устроиться там на работу и постоянное жительство.

28 июня заседание Наблюдательной Комиссии, на которой будет рассматриваться мое заявление о переводе в средний разряд. Есть надежда, что в августе удастся получить указанный в Испр-труд. Кодексе 7-дневный отпуск.

Если только получу отпуск, то даже не буду знать, что с ним делать, куда ехать и как использовать.

Милая, дорогая девочка! Разве может обиженное самолюбие, досада и другое подобное чувство вытеснить и изгнать из сердца настоящую любовь ― конечно, не может, и когда я писал, что любил, люблю и буду любить тебя, то писал то, что есть, то, что переживал и переживаю.

Дело не только в обиженном самолюбии ― ты любила меня, твоя любовь в прошлом, кроме горечи, пожалуй, ты сейчас ничего не чувствуешь ко мне (спасибо за то, что нет ненависти), для тебя я «мертвец», который своими письмами взбудоражил старые незажившие раны ( ты даже в гневе была на мое первое письмо ― это читалось между строк). И вот, боясь вновь задеть тебя, боясь получить от тебя лишний раз упрек в сентиментальности, я в письмах стараюсь сдерживать себя.

Знаешь, так много сейчас хотелось написать, рассказать тебе, что с большим усилием удерживаешь себя от этого.

Когда человек любит, но не добился обладания любимой женщиной, ему больно, тяжело ― но еще больнее и тяжелее, когда любил и любишь, когда обладал любимой и безвозвратно потерял ее (вот видишь, и опять выглянуло сентиментальное чувство).

С этим (с сентиментальностью) ничего не поделаешь, да и делать не хочется ― я не марксист, не материалист, и скорее мне ближе старая школа философии, чем более трескучая, но, быть может, в стократ более жизненная философия современного общества ― и твоя в том числе.

Я понял, что ты писала и хотела написать. Но среди понятого есть твоя просьба быть трезвым, и реальным, и откровенным. Сейчас я почти откровенен. Я более чем трезв, более чем реален, и мне совсем чужды иллюзии и самообольщения. Кроме тяжелого пути, впереди у меня ничего нет. Кроме прошлого, которым нельзя похвалиться, ничего не осталось позади.

И вот, когда я анализирую прошлое, еще ближе, любимей и дороже становится для меня твой образ, выплывающий из мрака, образ, бывший самой светлой минутой той, прошлой жизни.

Знаешь, трудно сразу развязать язык ― за год я стал скрытным, молчаливым, привык углубляться в себя (видно, сказалось 7-месячное одиночное заключение) ― может быть, в дальнейшем, если только мы будем писать друг другу, я напишу тебе письмо, в котором постараюсь быть еще более откровенным.

Сейчас стану заканчивать письмо, так как по отделению уже приходят и отбирают почту, а хочется сегодня отправить ответ.

Ты ошибаешься, когда думаешь, что я жду набросков и сценариев ― пишу я сейчас, и пишу много, ― но если не трудно, вышли то, что я просил, т.к. это мне понадобится.

Свою карточку вышлю, как только снимусь ― у нас это не так просто, т.к. фотографии нет и нужно ждать редких наездов фотографа.

А твою карточку жду ― и думаю, что ты не станешь задерживать, ― сама понимаешь, как рад я буду иметь ее.

Если будет желание, пиши ― пиши чаще.

Адрес. Ленинград, Выборг. Сторона. Нижегородская ул. д.39 Дом заключения, IV отд., к № 170, И.А. Винаверу

Крепко целую когда-то мою Раю ― Игорь

Письмо 3 (июнь 29)

Ленинград 16/ VI-29 г. Дом заключения Милая девочка!

Видишь, как рьяно я исполняю твою просьбу написать ― за одну неделю два письма. Правда, не уверен, получишь ли ты первые письма, т.к., кажется, напутал адрес. Сегодня воскресенье ― фабрика не работает, а следовательно, еще медленнее, тоскливее тянется время.

Сейчас (полчаса назад) закончил рассказ ― из туркестанских воспоминаний и впечатлений.

Как только перепишу начисто, отправлю в редакцию журнала. (Невольно вспомнил тебя. Полусонную, валящуюся с ног, но все же переписывающую сценарий).

Перечитал твое письмо ― и если бы знала ты, как больно сжалось сердце от сознания, что по собственной вине потеряно так много и такое ценное.

Одно хорошо ― это что ты вышла из полосы упадка и неудач и перед тобой опять ясная, прямая дорога.

Права ты ― разные у нас пути, и, видно, с каждым днем совершенствуясь и преуспевая, ты все дальше и дальше будешь уходить от воспоминаний о нашей совместной краткой жизни.

Что в том, что я люблю тебя, ― собственно, ведь о любви я даже не имею права писать, не имею права оживлять умирающие воспоминания. И права ты будешь, если станешь вновь упрекать в сентиментальности.

Думаешь, легко мне говорить о своей любви, хотя и искренней, но безнадежной, как «ничто». Разве не гнетет сознание, что по собственной вине потеряна любимая и любящая жена? Все это так тяжело, так мучительно, что трудно быть откровенным.

Ты обвиняешь меня в скрытности и замкнутости. Иным я, пожалуй, и не могу быть. Год тюрьмы многому чему научил меня и еще больше изменил. Полгода одиночного заключения приучили к самоуглублению, молчанию и, пожалуй, суровости.