Раиса Кузнецова - Унесенные за горизонт

• Название: Унесенные за горизонт
• Автор: Раиса Кузнецова
• Издательство: Новый хронограф
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-94881-133-8

Воспоминания Раисы Харитоновны Кузнецовой (1907-1986) охватывают большой отрезок времени: от 1920-х до середины 1960-х гг. Это рассказ о времени становления советского государства, о совместной работе с видными партийными деятелями и деятелями культуры (писателями, журналистами, учеными и др.), о драматичных годах войны и послевоенном периоде, где жизнь приносила новые сюрпризы ― например, сближение и разрыв с женой премьерминистра Г. И. Маленкова и т.п. Публикуются фотографии из личного архива автора.

---

Мое «я» год назад и мое настоящее «я» ― это север и юг ― и если год назад я садился в тюрьму мальчишкой, то теперь, по пережитому и продуманному, я более чем зрелый человек. Так что не вини меня в замкнутости ― какой я есть, такой и есть (вернее, каким я стал). Может быть, в дальнейшем я бы и стал другим (в отношении писем к тебе), но мучает вопрос: имею ли в конце концов я право не только писать о любви, но даже вообще писать. Ведь в твоем письме нет-нет и проскальзывает желание уйти совсем от прошлого как от тяжелого, душного кошмара ― а ведь переписка вряд ли будет способствовать этому.

Не прими и не понимай, пожалуйста, это как отбой, как желание взять обратно слова нежности и любви.

В этом письме я через силу (отчасти) заставляю быть себя откровенным. Я хочу говорить прямо правду и поставить точки над «и».

«Любил, люблю и буду любить» ― писал я, это же горит во мне и сейчас, горело да и будет гореть дальше. Но раз я не имею права проявлять и осуществлять свою любовь, о ней нужно молчать и загнать ее под спуд. В своем первом и последнем письме ты бросала мне упрек в том, что своим письмом я, как мертвец, напоминал о себе и оживил старые наболевшие раны ― ты была права и тысячу раз права. Я не имел права тогда писать, не имею этого права, пожалуй, и теперь ― ведь истинная любовь не только любовь, выражаемая трескучими фразами и словами, не только проявленная страстными вспышками, ― ведь отречение от любимой женщины ради ее счастья и покоя также является не меньшим проявлением любви. И пожалуй, наиболее благородно и правильно будет, если я перестану напоминать о себе. Пройдет еще немного времени, окончательно утихнут боли старой тяжелой жизненной полосы, и, вновь полюбив, ты уйдешь в новую, лучшую жизнь (думаю, поймешь ты, как больно, безумно больно почти советовать тебе вновь выйти замуж ― и только желание говорить правду заставляет делать это (сейчас во мне говорит рассудок ― сердце зажато и спрятано, ибо сердце толкает на другое, вселяет желание писать о любви, о своей нежности и надеждах).

Давай лучше говорить (может быть, в последний раз) о другом. Как идут твои занятия, как думаешь, уладится дело с твоим поступлением в ВУЗ? Что производит лучшее впечатление ― старая или новая программа вступительных экзаменов?

Пришли, пожалуйста, сценарии, наброски, стихотворения и фото. Ведь мало ли куда судьба (в образе начальства) может забросить меня ― и лишить возможности получить все эти вещи.

Пришли по адресу: Ленинград, Нижегородская 39, Дом заключения, IV отд, к № 170, мне.

Еслисможешь прислать скорее, буду очень благодарен, т. к. теперь, окончив рассказы, решил вновь приняться за сценарии и либретто и поэтому (на этот раз) буду ждать от тебя просимого.

Прощай, милая, дорогая, любимая. Игорь

P. S. Думаю, не будешь считаться с «узником» и пришлешь свою фотографию. Конечно, не для «общей коллекции», а для памяти о единственно любимой и потерянной навсегда жене.

О мечты

О мечты! Ваша чудная власть Горько, странно волнует меня, Разжигает потухшую страсть,

Жжет сильнее и жарче огня

.О мечты! О несбыточные сны!

Вы чаруете лаской мгновенья. Дивно-майским дыханьем весны Вы срываете маску забвенья.

Вызываются вновь предо мной Сонмы духов с палящею страстью. О мечты! И морозной зимой Вы сковали меня своей властью.

Приложение 2. Переписка Ароси и Раи

Рая ― Аросе (16 сентября 1929 г.)

Мое милое, ясное Солнышко! Испытывал ли ты когда-нибудь настоятельную нужду писать, писать для того, чтобы изливать свою душу, мрачные мысли, неясную тревогу?.. Не знаю! ! Не знаю так же, как и то, испытывал ли ты даже подобное настроение. Я тоскую, я не нахожу себе места. В моем представлении слилось все в один мрачный клубок, лабиринт, кажется, что нет выхода, что я одна, совсем одна, что нет около меня ни одного человека, ни одной души, которая не только вместе со мной захлебнулась бы моим отчаянием, моим безысходным, беспросветным отчаянием... но...

Когда я вышла из клуба, передо мной все вдруг поплыло. Это был один миг, но он был жуток: тьма, пропасть были перед глазами. И когда перед мысленным взором, как в калейдоскопе, пронеслись вереницы лиц тех, к кому я могла бы обратиться... нет, у меня таких не было. И безумное желание быть около тебя, тебе излить слезы, ибо я хочу кричать, я плакать хочу ― и это так захватило меня, что без рассуждений, без дум я очутилась на 18 №. Я ехала. И мне было жутко и холодно. Кругом все было так враждебно. Я пришла в себя, я огляделась...и сошла с трамвая. Сейчас на вокзале. Потребность говорить с тобой вылилась в это письмо. Ароська! Честное слово, я схожу с ума. Каждый день, каждый час, минуту и секунду я хочу ощущать тебя...

Мысли о тебе туманят голову, так судорожно-сладко сжимается сердце...

Не правда ли? Оно смешно, это признание? И вообще ! Странная мания писать письма, сидя на вокзале, да еще любовные.

Ах, нет! Ведь я же сказала, что вопросы одиночества и пустоты даже тебя оттолкнули на задний план. Я одна. Совсем одна.

Испытывал ли ты чувство путника, выходящего в темную осеннюю ночь, в жалком одеянии, в поле, когда ветер, как...

Да нет, не испытывал.

Нет, мне некогда писать. Я должна послать письмо сегодня, сейчас.

Позвони мне.

Знаешь, мне очень тяжело, что я так думаю о тебе.

Ража. 16 сент. 1929

Арон ― Раисе (17 сент. 1929 г.)

Р. Х. Н

Щепоткою расцвеченной сирени Глаза твои я не могу назвать.

Любимая! В них очень много тени Безумств, ума и мыслей невпопад.

«Щепоткою...»? О, это было б грубо!

В щепотке нету нежности любви.

Когда же в кровь сцелованные губы В твоих глазах, как жизнь, отражены,

Тогда ничем: ни кистью и ни словом ― Не передать горячий их испуг,

Тогда нельзя сознаньем бестолковым Понять всех чувств меняющийся круг.

А.К.

17/IX-1929.

Чтобы не портить настроения, я не напишу, что глаза самые обыкновенные, даже чуть косящие и ничем не отличающиеся от глаз других женщин, разве только тем, что у других глаза бывают красивей. Я не напишу, что нос смешон, как замерший щелчок, и что он по богатству цветов просто-таки спектрален, а по форме... Ох, по форме!.. Одно слово «щелчок» говорит за его римско-арабско-картофельное происхождение!

Любимая, но зато уж я не напишу, чтобы ты не подумала, что я льщу тебе ― о чем? Ах, о чем? ― О... губах! О всех! Фу, черт! Написал. И нельзя вычеркнуть!

Губы! С которых хочется...

Сочный, как сок винограда,

Пить поцелуй и увидеть дно. (см. Собр. соч. А. Куц.)

Губы, в которых таятся головокружительные пропасти беспамятства и недосягаемые для непосвященного вершины торжества!

Сказал ― и самому страшно. А вдруг не поверишь?! Ну, ладно, как угодно. Я не напишу о твоих руках, потому что это будет излишним ― ты сама ими восторгаешься! А мое мнение уж конечно в таком случае не играет роли. И вообще, я преклоняюсь перед авторитетным заявлением собственника. Он-το уж понимает. Это факт!

А вообще... Представь себе...

Лес. Текущий в просветах деревьев натянутый шелк неба. Сырое цветение заляпанной красными дробинками бузины. Громовые взрывы хохота верхушек сосен под напором ветра. Упавший в беспамятстве, затоптанный толстыми ногами сосен овраг. Трески, шорохи, перекликивания и необъяснимые стенания. Лес. Различи в нем в отдельности каждый шорох, каждый штрих цветений, каждый запах. Невозможно. Сплетение их всех образует грандиозность, необъятность. И вот, когда хочешь взять в отдельности самую небольшую часть его и рассмотреть, понять, то получается бессмысленность, глупость, не характеризующая целого. Не то же ли с людьми?

Стоит ли рассматривать человека, держа деталь, отрезанную от него, как розовый ломоть ветчины на трезубце вилки? Нет, не стоит. Получается абсурд.

А в общем-то, чего я все это написал ― не пойму я и никто не поймет. Должно быть, для пробы стиля.

Рая ― Аросе (20 окт. 1929)

Мое милое, ясное Солнышко! 9 дней прошло с тех пор, как я в последний раз ощущала твою близость, грелась в твоем взгляде ― чуть-чуть содрогалась и вся заливалась таким ярким, радостным светом в момент, когда ты целовал мои руки.

Ясное, дорогое Солнышко! Мне хочется кричать от тоски, что нет тебя около меня,., я не могу привыкнуть... Мысли мои разбрелись, я не могу поймать и выразить их, я пишу, а меня бьет лихорадка и мучает мысль, что только, только через 2 недели я получу письмо от тебя.

Я хочу, мое солнышко, предупредить тебя: не жди от меня чего-нибудь связного и красивого. Лишь теперь вот, вдали от тебя, особенно глубоко почувствовала я, какое прочное, какое глубокое место занял ты в моей жизни, хочу повторять Солнышко, Солнышко, и дойдет до того, что я не сумею осветить тебе чисто деловые вопросы, связанные с моим приездом и учебой. Поэтому разреши изложить тебе все события в хронологическом порядке.