Надежда Лухманова - Институтки

• Название: Институтки
• Автор: Надежда Лухманова
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-91921-02

Домашняя и институтская жизнь девочек дореволюционной России предстает перед современным читателем во всех подробностях. Как в прошлом веке девочки получали образование, какие порядки царили в учебных заведениях для девочек, чему их учили, за что наказывали — обо всех переживаниях, проказах и горестях рассказывает увлекательная и трогательная повесть непосредственной свидетельницы событий.

---

— Rond des dames! Cavaliers solo! En avant![15] Стой, стой, Бульдожка, ты опять танцуешь с лакеем…

В это время дверь из умывальной приотворилась, загораживавшая ее пирамида из табуретов, надетых верхом один на другой, рухнула. Кавалеры, дамы, музыканты, лакеи разлетелись кубарем по своим кроватям; не только свечи, но и лампа потухла. Корова и Килька, отодвинув табуреты, вошли в дортуар, погруженный во мрак. Горничная, задаренная девочками, только через пять минут могла отыскать спички, и когда лампа была зажжена — на тридцати кроватях лежали тридцать девочек, все на правом боку, с руками поверх серого одеяла с голубой каймой. Только — о ужас! — несколько девочек были без кофт, с распущенными волосами, тогда как строго-настрого было приказано заплетать их на ночь в одну косу. У других на верхней губе еще виднелись черные тонкие усики, на шкапиках всюду лежали остатки запрещенного пиршества…

Килька, с перекошенным от злости лицом, дотрагивалась своими сухими пальцами до ног виноватых и говорила только: «Du, du, du und du, steht auf!»[16] И, как после арии Роберта «Восстаньте из гробов!»[17], с кроватей поднялись шесть девочек в белом, которые начали сконфуженно приводить в порядок свои шутовские наряды, вытирать полотенцем лица и кутаться в зеленые байковые платки (платье при ночных экскурсиях не надевалось), затем покорно двинулись в путь за классной дамой.

— Und morgen werde ich alles Maman erzählen![18] — громовым голосом добавила Корова.

Это была действительная угроза. Maman докладывалось только о больших преступлениях, и кара за них полагалась серьезная, например, «без родных» (то есть без допуска на свидание с родственниками в ближайшее воскресенье).

Девочки стихли, непойманные привели себя в должный порядок, убрали все и улеглись. Вскоре дортуар погрузился в настоящий, глубокий сон. Провинившиеся были расставлены почетным караулом по углам и у дверей обитательниц «Чертова переулка». Баярд попала на часы к дверям Метлы. За спиною девочки был кувшин с большим букетом цветов. Надя вдруг с необыкновенной злостью выхватила цветы из воды, своими тонкими нервными пальцами развязала шнурок, стягивавший толстую связку корней, затем смяла, скомкала все головки цветов, туго перетянула их шнурком и сунула в воду. Освобожденные же корни безобразной щетиной топорщились сверху.

— Метле нужна метла, а не цветы! — заявила Баярд под одобрительный смех из всех углов.

Дверь комнаты музыкальной дамы тихонько отворилась, и на пороге показалась Метла. Она подошла к окну, протянула руку к цветам и быстро отдернула ее, видя взъерошенное чудовище, затем, поняв злую шутку стоявшей рядом девушки, она повернулась к ней. Выцветшие, но добрые глаза старой девы встретились в упор со злым взглядом серых глаз Баярда.

— Вы поступили очень скверно, — сказала она по-немецки, — эти цветы мне прислала старуха-мать из своего сада. Она слепа, но каждый цветок она сорвала своими слабыми старческими руками и сама связала их в букет.

Слезы закапали из глаз музыкальной дамы, и она бережно, как больного, унесла к себе в комнату изуродованные цветы.

— Воображаю себе маменьку этих трех граций! — начала в своем углу Бульдожка.

— Молчи, дура! — вдруг крикнула ей Надя Франк.

— Mesdames, mesdames![19] — захохотала Чернушка. — Не ссорьтесь! Bayard, ne montez pas sur vos grands chevaux![20]

Но Надя Франк вдруг двинулась из своего угла и смело открыла дверь в комнату музыкальной дамы. Она вошла в крошечную прихожую и через открытую дверь увидела в комнате стол, на нем лампу с большим самодельным абажуром из сухих цветов, затем большой поднос, на котором лежал пестрый букет, и бледные руки Метлы, старавшейся спасти менее пострадавшие цветы. При входе Нади она подняла голову и поглядела на нее с недоумением и почти со страхом.

Девочка сделала еще несколько шагов и вдруг, подняв голову, с тем ясным и честным взглядом, за который ее и прозвали Баярдом[21], заговорила:

— Mademoiselle Билле, Вильгельмина Федоровна, простите меня…

Руки, державшие цветы, затряслись, бедная музыкальная дама, так несправедливо, так беспричинно травимая всем этим молодым поколением, слышала в первый раз искренний, мягкий голос, называвший ее по имени. Она подошла к девушке и обняла ее. Рыжая головка припала к ее впалой груди, и горячие губы девушки прижались к ее желтой сморщенной щеке. Затем Надя круто повернулась, выбежала в коридор и спокойно встала в свой угол.

Девочки не успели прийти в себя от ее выходки, как открылась вторая дверь и появилась Килька.

— Ну, большой благовоспитанный девушка, который через год будет в старший класс, может теперь идти наверх и спайт, а завтра Maman будет знайт, что ви вели себя как глюпый маленький мальшик…

Классная дама всегда по ночам, по выражению Чернушки, «переходила в христианскую веру», то есть говорила почему-то, на потеху девочек, по-русски.

Девочки сделали торопливый книксен и, пробормотав какое-то извинение, побежали наверх, молча разделись и легли спать.

На другой день, в первую же рекреацию, когда классная дама ушла в свою комнату выпить чашку кофе, девочки вернулись в свой второй класс и заперли двери.

Тридцать голосов гудели, как рой раздраженных пчел. Всем был смутно известен поступок Баярда, и класс хотел знать окончательно: зачем девушка ходила к музыкальной даме, «оборвать» ее или извиниться?

Бульдожка, получившая вчера «дуру», лезла из себя и находила последнее «подлой изменой», «подлизываньем».

— Если извинилась, — кричала она, — то класс должен наказать ее — перестать с ней говорить!

Надя Франк вдруг отделилась от толпы и взбежала на кафедру[22]. Рыжеватые волосы ее, попав в луч солнца, горели червонным золотом, лицо с тонкими чертами было бледно, серые глаза с расширенными зрачками глядели сухо и злобно.

— Вы хотите знать, в чем дело? Извольте: я просила прощения у Вильгельмины Федоровны, да, затем и ходила, вот что!

— Вильгельмина Федоровна! Это еще что за новости?! Скажите, какие телячьи нежности! Ах, дрянь этакая Франк, да как она смеет? Рыжая, хитрая! Франк вечно из себя разыгрывает рыцаря!

Девочки окружили кафедру и кричали все разом. Просить прощения было делом унизительным, более того — чудовищным, и злило всех как измена традициям. А Франк стояла на кафедре и повторяла:

— Да, да, просила прощения, и она меня простила, пусть теперь сунется кто-нибудь ее травить. Вы знаете, что это за цветы и кто их собирал! Она при вас сказала: ее старая слепая мать. Вы только поймите, слепая рвала цветы и прислала их своей дочери. Вчера ты фыркнула, Бульдожка, на это, ну а вот теперь, здесь, днем, перед всем классом фыркни-ка еще раз! Ага, не можешь? Свою маму вспомнила? Вот так-то и я, как подумала, что у нее мама добрая да слепая, да как увидела, как она бережно цветы расправляет, вот так у меня сердце и повернулось. И чего мы ее травим-то? Что она нам сделала?

Девочки молчали.

— Она мне раз дала пастилу, — объявила Бульдожка.

— А за меня раз просила прощения у Кильки, которой я нагрубила, — проговорила Пышка.

— Да, она не злая, — пробормотала Назарова.

— Все равно! Все равно! — крикнул кто-то из задних рядов. — Она живет в «Чертовом переулке», значит, нам враг, и ты не смела просить прощения, если она нас обидела!

— Ну, в этом мне никто не указ! — Франк соскочила с кафедры. — А ты, Вихорева, не должна была бы этого кричать, помнишь, ты солдата за пеклеванником и за патокой посылала. Он нес да мне и передал, а меня Корова поймала, я стоя за отдельным столом обедала. Что, хорошо было? А ведь я тебя тогда не выдала! Что же ты теперь на меня накидываешься?

— По-моему, Надя права! — сказала молчавшая до сих пор Шкот. — Ведь она не за вас просила прощения у нее, а за себя, дайте же каждому свободу судить самому свои поступки. По-моему, Вильгельмина Федоровна никогда нас не трогает.

«Какая эта Шкот умная и как хорошо говорит!» — подумала Франк.

— На месте Франк я бы сделала то же самое, — заявила Лосева, — она не имела права трогать чужие цветы.

Франк снова вернулась на кафедру и, опершись на нее локтями, следила за классом. Поднялся горячий спор, мнения разделились, девочки одна за другой переходили на сторону Шкот и Франк, наконец на стороне негодующих осталось только пять-шесть учениц, бравших уроки музыки у Метлы и не любивших ее только за то, что не любили и обязательные, скучные уроки музыки, к которой не имели ни малейших способностей.

— Вы только посмотрели бы на нее во время урока музыки, какая она злющая! — доказывала Вихорева.

— Да ведь тебя можно роялем по голове ударить, когда ты дубасишь свои гаммы!

— Три года врешь все на одном и том же месте!

Спор перешел в хохот.

— Вот что, mesdames! — на кафедру рядом с Франк взобралась Назарова. — Травить или не травить Метлу?

И общим голосом решено было не травить.