Герхард Менцель - Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера

• Название: Годы в Вольфенбюттеле. Жизнь Жан-Поля Фридриха Рихтера
• Автор: Герхард Менцель
• Издательство: Книга
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 1986

Два известных современных писателя Германии — Герхард Вальтер Менцель (1922–1980) и Гюнтер де Бройн (род. 1926 г.) — обращаются в своих книгах к жизни и творчеству немецких писателей прошедших, следовавших одна за другой, исторических эпох.

В книге рассказывается о Готхольде Эфраиме Лессинге (1729–1781) — крупнейшем представителе второго этапа Просвещения в Германии и Жан-Поле (Иоганне Пауле) Фридрихе Рихтере (1763–1825) — знаменитом писателе, педагоге, теоретике искусства.

---

Последние слова исключительно точно передают эмоциональную атмосферу этой очень объективной и взвешенной и в то же время очень личной, глубоко пережитой книги Г. де Бройна. Будущим исследователям стиля этого писателя еще придется поломать голову, определяя, как и в чем конкретно проявилось воздействие произведений Жан-Поля на своего далекого и ироничного (в духе самого Жан-Поля!) потомка. В частности, бросается в глаза, что «маленькие люди» (например, деревенский учитель Пётч в повести «Бранденбургские изыскания» и отдельные герои в романе «Новая благодать») Г. де Бройна в определенных моментах изображаются в духе традиций «адвоката бедных» Жан-Поля.

Что же касается определения места Жан-Поля в историко-литературном процессе в Германии конца XVIII — начала XIX века, то задача эта весьма сложная, и она еще долго будет разрешаться литературоведами. Все дело в том, что сложность самого творчества Жан-Поля — если абсолютизировать какие-то из его крайних полюсов — позволяет довольно легко обосновывать ту или иную одностороннюю трактовку. Жан-Поль (как, впрочем, Гёльдерлин или Клейст) с трудом вписывается в пока еще существующую литературоведческую схему смены литературных периодов в Германии: Просвещение, «Буря и натиск», «веймарский классицизм», «романтизм», «критический реализм». В эту схему не умещаются писатели, по-разному синтезировавшие в своем творчестве опыт различных (порой не только в чисто немецкой окраске) направлений и методов. Творчество Жан-Поля, например, у истоков своих связано с сатирической струей зрелого немецкого Просвещения. Вступив на литературное поприще в год смерти Лессинга, Жан-Поль во многом и до конца не изменял плебейским и революционно-демократическим идеалам Просвещения — отсюда идет высокая оценка его Гейне, и особенно Бёрне, и фактически всеми деятелями «Молодой Германии». Но на развитие стиля Жан-Поля решающее воздействие оказал опыт сентиментализма и «Бури и натиска» — многие серьезные исследователи относят его творчество к вершинным достижениям европейского сентиментализма. Стремление к жизненной правде и реализму резко отличает Жан-Поля от романтиков, а юмор, необычайная увлеченность современностью и, исключая роман «Титан», барочно-причудливая форма — от «веймарского классицизма» Гёте и Шиллера. В полемике с обоими направлениями Жан-Поль утверждал плебейски-демократические идеалы своего творчества, но в то же время вместе с ними выступал против эпигонского просветительства, филистерства и посредственности. Вступив в литературу почти одновременно с Шиллером, Жан-Поль не остался глух ни к одному из современных ему литературных движений, в том числе и к романтизму, с которым у него также возникало достаточно много соприкосновений. Глубоко понять Жан-Поля — значит до тонкостей и нюансов овладеть диалектикой литературного развития Германии на рубеже XVIII–XIX веков, одного из интереснейших периодов не только в истории немецкой, но, может быть, и в истории всей мировой литературы…

«Скованность и искренность, широта и узость, шутка и серьезность, избыток чувств и трезвость тесно соприкасаются друг с другом» — в такой простой и емкой формулировке объединяет Г. де Бройн некоторые противоречия и особенности жизни и творчества Жан-Поля. Эта лаконичная формулировка наполняется в книге Г. де Бройна живой плотью и полнокровной жизнью — читатель видит перед собой человека талантливого и заблуждающегося, теряющего нить истины и снова страстно и темпераментно ищущего ее, короче говоря — живого человека, не образец для подражания, но, безусловно, заслуживающего уважения и благодарности потомков.

Таким образом, в представляемой книге дополняют друг друга и перекликаются между собой не только два писателя прошлых эпох, но и два современных писателя ГДР. Выбором героев для своих книг и способом их изображения Г. Менцель и Г. де Бройн демонстрируют свои симпатии в сфере культурного наследия, подчеркивая те стороны гражданских и человеческих качеств Лессинга и Жан-Поля, которые представляются особенно важными для современности. При такой «двойной» перекличке самый большой выигрыш выпадает на долю читателя: он узнает четырех очень разных писателей, получит богатую пищу для собственных размышлений и — хочется выразить уверенность — не только с удовлетворением поставит прочитанную книгу на полку, но заинтересуется и другими произведениями этих писателей.

А. Гугнин

ГЕРХАРД В. МЕНЦЕЛЬ ГОДЫ В ВОЛЬФЕНБЮТТЕЛЕ Перевод с немецкого В. Фрадкин

«Я стоял на торжище праздно, и никто не хотел меня нанимать… потому, что никто не умел воспользоваться мною…»

«Гамбургская драматургия»

I

Он миновал вестибюль и неожиданно оказался под высоким сводом. Запрокинув голову, оглядел большие полукруглые окна на самом верху, как бы на пятом этаже этой гигантской залы. Их было не менее двадцати, а может и две дюжины, этих попарно расположенных окон, и весь свет, заливающий помещение, проникал сквозь них. Затем его взгляд скользнул вниз, отметив чрезмерно подчеркнутые вертикальные линии. Ощущение дисгармонии создавали слишком тесно расположенные несущие колонны. Устремленные снизу через все этажи к самому своду, они размещались перед опоясывающими стены многоярусными галереями, отчего те были погружены в полумрак. Наконец, его взгляд охватил и овальную, почти круглую форму всей сводчатой залы…

«Клетка», — подумал он. Мысль была неприятна, но воображение непроизвольно возвращалось к образу круглой птичьей клетки, какие ему еще недавно доводилось видеть в Гамбурге. Их плели из ивовых прутьев или толстой проволоки, и стареющие, списанные на берег моряки держали в них больших, пестрых, говорящих попугаев, привезенных ими на родину из последних плаваний.

А может быть, и сам он — такая же пойманная и заточенная в неволю чудо-птица?

Монастырский советник сделал пять шагов вперед, остановился в ожидании и обернулся. Его черное церковное облачение было, видимо, сшито из какой-то особой ткани, которая переливалась, как шелк, в падающих сверху лучах солнечного света.

Убедившись, что Лессинг следует за ним, он пересек залу и подошел к мужчине средних лет, стоявшему у колонны возле книжной витрины. Мужчина самодовольно улыбнулся. На нем был сероватого цвета парик того новейшего фасона, который предполагал над каждым ухом всего по одной туго завитой букле, но зато столь далеко оттопыренной, что улыбающееся лицо неизбежно приобретало комическое выражение.

«Ему следовало бы сперва отрепетировать эту церемонию перед зеркалом», — подумал Лессинг, словно он все еще был литературным сотрудником потерпевшего крах немецкого национального театра.

— Ваша честь! — донеслись до него слова мужчины. — Я чрезвычайно опечален вашим уходом!

То была скверная история, о которой ему намеками поведал Эберт. Монастырский советник Хуго был вынужден отказаться от руководства библиотекой, чтобы освободить это место для Лессинга, и ходили слухи, что наследный принц хочет украсить свое окружение его, Лессинга, именем точно так же, как ранее воспользовался именем Вольтера далекий дядя принца, тот, что с костылем. И все же отставка оказалась для монастырского советника, видимо, чрезвычайно удачной, ибо поговаривали, что теперь его назначат в Брауншвейге старшим камергером.

— Я хотел бы познакомить вас. — Преподобный советник указал на Лессинга тремя пальцами правой руки, завершив жест замысловатым движением. — Господин Лессинг, новый библиотекарь, которому наследный принц Карл Вильгельм Фердинанд с соизволения нашего всемилостивейшего князя доверил руководство герцогской библиотекой.

Затем он обернулся к другому собеседнику и произнес:

— Господин секретарь фон Цихин, второй библиотекарь.

— Фон Цихин? — переспросил Лессинг, словно не поверив. И, поскольку возражений не последовало, заметил, — ну что ж, посмотрим.

— Вам не обойтись без моих советов, — парировал второй библиотекарь и снова улыбнулся.

С этим будет нелегко, подумал Лессинг. Дать ему в подчинение дворянина, разочарованного утратой церковной должности?! А кроме того… Разве монастырский советник не назвал его, Лессинга, имя первым, словно бы он представлял не нового хранителя знаменитой герцогской библиотеки в Вольфенбюттеле, а просто человека бюргерского сословия господину дворянского происхождения?

Лессинг заложил палец правой руки между пуговиц своего серо-голубого сюртука. Он тоже улыбнулся и твердо произнес:

— Сначала я хотел бы осмотреть пергаментные манускрипты и инкунабулы.

Никто не возражал. Его повели вдоль длинных стеллажей и многочисленных витрин и проводили на верхнюю галерею, где в отдельной, надежно запертой камере хранились так называемые вейсенбургские манускрипты эпохи Каролингов, сокровища бывшего монастырского собрания. Лессинг извлек ключ, отпер дверь, переступил порог и увидел в лучах света, проникавших сквозь маленькие зарешеченные оконца, проделанные в толстых стенах, слой пыли. Он провел пальцем по фолианту в переплете свиной кожи. Пыль! И повсюду пыль, пыль, пыль!