Олег Макаровский - Мир фантастики 2014. На войне как на войне

• Название: Мир фантастики 2014. На войне как на войне
• Автор: Олег Макаровский
• Издательство: АСТ
• Жанр: Альтернативная история
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-17-081356-8

В этом сборнике нет рассказов о генералах.

Это истории о «пушечном мясе», простых людях, которые сумели остаться людьми даже на войне.

И не важно, какой именно была их война: человек против нелюди, мечи против колдовства или винтовка Мосина против карабина системы «Маузер». Война – всегда война.

В этой Войне могут принимать участие красноармейцы и эльфы, белые генералы и красные комиссары из несбывшихся реальностей, пугачевские повстанцы и швейцарские оккупанты, пришельцы и солдаты Вермахта.

Каждый из них верит в свою победу, они готовы сражаться и умереть за нее.

И за ценой стоять не придется.

---

Ну вот, слава богу, доцарапалось: «1300. Неприятель продолжает беспокоящий обстрел силами предположительно двух артбатарей». Час назад была аналогичная запись. И два часа назад. И три. Зачем вообще нужен этот дурацкий протокол? Чтоб хоть чем-то себя занять? Или для порядка? «Война требует порядка, как ничто иное», – любил повторять Ивар Калдиньш, командир ударной интернациональной дивизии имени Пролетарского Гнева. Он тоже носил очки… нет, даже хуже того – пенсне совершенно провизорского вида. Но уж товарища-то Калдиньша – широкоплечего, увесисто-основательного – никто бы не посмел назвать интеллигентом даже мысленно. Никто. И уж тем более – тогдашний сопляк Митька Воронов, глядевший на комдива снизу вверх не только в прямом смысле, но и в переносном.

Да, записи – это, наверное, проснулась давнишняя наука товарища Калдиньша. Ведь нет науки прочнее, чем опыт Гражданской, как сказал легендарный герой легендарной войны. Сказал командированному в действующую армию известному (даже, пожалуй, знаменитому) писателю Дмитрию Воронову. Почти год назад, в расположении штаба Резервного фронта. Тучноватый, но крепкий еще маршал по-молодецки крутил «солнце» на турнике, а потом, обтираясь мокрым рушником да расчесывая свои знаменитые усищи, доверительно «делился мыслями». Сколько недель еще продлится война, как бы он хотел лично командовать контрударом на Львов – Варшаву – Берлин («по секрету скажу: думаю, уже скоро, дело десятка-другого дней»)… Вокруг заваривалась какая-то суета, подбежавший адъютант несколько раз порывался о чем-то доложить, но маршал отмахивался: «Что еще у тебя за срочности?! Кончай панику разводить! Белых гадов били и этих побьем!»

Да, меньше года назад… Тогда еще можно было поверить и в недели, и в контрудар европейских масштабов, который уже вот-вот-вот…

И позже, зимой, когда немцев отшвырнули от Столицы, легко верилось, будто все худшее уже позади…

Но теперь и здесь легче поверить немецкой листовке, в которой Большая излучина Дона именуется петлей на шее СССР.

…А противник уже который час продолжает беспокоящий огонь.

Беспокоящий…

Тот, кто выдумал это название, видел названное только в бинокль. По ту сторону.

Каждые полминуты с размеренностью метронома увесистый спокойный удар – то ближе, то дальше – дергает землю, будто примериваясь разом стряхнуть с нее весь человеческий мусор. Каждые полминуты очередной бугорок, бруствер или что-то еще хоть сколь-нибудь приметное на шкуре степи всплескивается к небу и опадает обратно клочьями дерна, а то и мокрого дымящегося тряпья. Каждые полминуты нарастающий свист по-садистски неспешно вбуравливается в мозг, в сердце, в душу, и давным-давно уже забыто железное правило «слышимый – не твой», и уже нет ни воли, ни сил, ни стыда плющиться о дно траншеи или хоть голову пригибать. Осталось лишь вялое, полубравадное, полуискреннее желание, чтоб следующий расслышать не удалось.

Это – беспокоящий? Смешно. Вот только не до смеха. Хотя бы потому, что лишь Бог знает, не один ли ты остался в извивистой полуобваленной траншее. Может, все уже убиты или просто ушли, бросили тебя на забаву степи-людоедке, зною, врагу и смерти? Казалось бы, чего проще: встать, проверить… Страшно. Нет, не допроситься-таки конца – страшно убедиться, что одиночество тебе не мерещится.

Возможно, будь у писателя Воронова хоть какой-то боевой опыт, кроме давнишних полутора лет писарства в штабе интердивизии с неуклюже-цветистым именованием, немецкий беспокоящий огонь впрямь бы его лишь беспокоил. Но опыта у писателя не было. Хуже того: самого писателя не должно было теперь быть в этой степи и в этой траншее.

Писатель вчера приехал в очередную командировку на фронт. В Москве посчитали, что форма с майорскими петлицами облегчит выдающемуся, но сугубо штатскому литератору сбор материала для серии очерков (а повезет, так и книги). Но вышло иначе.

Благополучно добравшись до штаба армии, Воронов представился начальнику политотдела. Тот был занят, но в документы вороновские все-таки заглянул, высмотрел там для себя главное («политработникам всех уровней оказывать всемерное…») и вздохнул: «Вы курите? Тогда покурите на воздухе минут десять, а там я найду для вас помощника потолковей».

Воронов покурил. И еще покурил. И еще. Из интеллигентской стеснительности он долго не решался напомнить о себе. И в двухэтажном здании десятилетки, которое занимал штаб, и вокруг вспухала нервная шумливая сутолока. Даже штафирке было ясно: происходит что-то очень неприятное и очень серьезное. Все сильнее хотелось уехать, и не замедлило услужливо подыскаться самооправдание – дескать, разве можно приставать к занятым людям? Но уехать в трудный момент, даже не попрощавшись… сбежать… Позор. Если б хоть не проклятая известность! Пойдут разговоры… Нет, что простительно какому-нибудь мелкому журналистику, никак не годится для члена Союза советских писателей, произведения которого хвалили Горький, Шолохов, Алексей Толстой… Надо вернуться. Просто зайти в политотдел, сказать: вижу, мол, что теперь не до меня, заеду как-нибудь позже.

С таким вот намерением Воронов и отправился обратно в штаб, но на крыльце буквально нос к носу столкнулся с командующим. Тот сбега́л по ступенькам, через плечо внушая что-то едва поспевающему следом пропыленному полковнику. Едва не сбив с ног незнакомого майора, командующий полоснул его бешеным взглядом и мгновенно оценил чистоту обмундирования, неуверенность и еще невесть какие, одному ему ведомые приметы.

– Почему болтаетесь?! Вы кто, от кого?!

Он не был книгочеем, этот командующий армией, которая стремительно таяла, зубами и ногтями цепляясь за каждую пядь рудой придонской земли. И растерянное «Дмитрий Воронов… Только что приехал…» могло натолкнуть его лишь на одну мысль.

– Вот тебе и комбат с неба свалился! – радостно сообщил он полковнику.

Конечно, все еще можно было исправить. Тем более что командующий чуть ли не прямо с крыльца прыгнул в мятую «эмку» и укатил, выкрикнув напоследок:

– Держаться, майор! Слышишь? Хоть сутки продержись, иначе – под трибунал! Удачи!

Можно было все объяснить полковнику, а не стал бы слушать – броситься к начальнику политотдела… Но… Глядя в багровые от многосуточного бессонья полковничьи глаза, Воронов крест-накрест перечеркнул возможность спасения двумя мыслями: «Когда решается судьба Родины, печься о своей шкуре?!» и «Вдруг я действительно хоть чем-то смогу помочь?»

А полковник тяжело плюхнулся на ступеньку и, горбясь, ежесекундно отшатываясь от пробегающих, царапал красным карандашом в мятой школьной тетради: сего числа… майору такому-то… вступить в должность…

– Все! – Отдувшись с видимым облегчением, он выдрал тетрадный лист, сунул его Воронову, встал. – Действуй. Батальон, считай, свежий, два дня как пополнялся… А Ручейную сдавать нельзя, слышишь? Не трусь. Завтра сменим. Обязательно. Или подкрепление… Давай за мной, у меня тут полуторка.

И фронтовые впечатления, бывшие целью писательской командировки, хлынули, как из рога изобилия.

Тряска в расхлябанном кузове – визгливые щепастые борта немилосердно лупили по бокам и спине, а по ногам еще злее долбили прыгучие тяжеленные ящики… Дважды полуторка неожиданно останавливалась. В первый такой раз Воронова едва не перешвырнуло через кабину, фуражка слетела, закатилась между ящиками, и он полез было ее выцарапывать… Мигом позже полковник за шиворот вытащил нового своего комбата из кузова, крича что-то неслышное в валящемся с неба реве моторов.

Слава богу, одинокий полупустой грузовик не казался немецким летчикам достойной мишенью – у них хватало целей понаваристее (да здравствует фашистская жадность).

Полуторка допетляла до лабиринта чадящих развалин, именуемых «станица Ручейная». Снова вскрик тормозов и резкая остановка: это едва ли не под капот выскочил грязный, оборванный политрук с иссиза-белыми, похожими на бельма глазами. Выскочил и затеял на удивление бравый доклад: противник силами до полка прорвал оборону и в настоящее время с левого фланга…

– Чего делает противник, я сам разберусь! – надсаженным фальцетом завопил полковник, мешковато вываливаясь из кабины. – Чего ТЫ, шкура, тут делаешь, если фрицы у тебя что-то прорвали?! Расстреляю гаденыша! Обратно, бегом!..

«Бегом» было лишним: политрука сдуло еще на «шкура».

– За мной, майор! – На ходу вытаскивая из кобуры наган, полковник бросился вдоль бывшей улицы, туда, где грязную кисею дыма рвали свирепые автоматные взрыки и отчаянный деревянный треск винтовочных выстрелов.

Воронов догнал полковника за станицей, на вспоротом траншеей гребне длинного крутого холма. Отстал писатель не из страха, а потому, что, выпрыгивая из кузова, зацепился за что-то ремнем полевой сумки и, лишь пробежав уже с десяток шагов, осознал: драгоценность осталась болтаться на борте грузовика, а шофер уже норовит сдать подальше от занавешенной гарью пальбы. Пришлось кидаться обратно. А когда голодный до фронтовых впечатлений литератор вынырнул, наконец, из чадной поволоки, все уже окончилось.